СЕЛЬСКИЙ ПРАЗДНИК ПОД ОТКРЫТЫМ НЕБОМ
Бал. Сельский бал. Войдем в палатку,
Усмешку прочь стерев с лица.
А голос музыки украдкой
Уже волнует нам сердца.
О ужас! День еще в разгаре,
А здесь — галоп во весь карьер.
С Мадлон — отнюдь не робкой — в паре
Отнюдь не сонный пляшет Пьер.
Глядим, как жарятся каштаны,
Как пиво пенное течет,
Как пирожки горой румяной
Веселый соблазняют рот.
Приходит вечер. Прочь заботы!
Обед на травке полевой...
И каждый нежен отчего-то,
И каждый — молодец лихой!
Тенист зеленый свод дубравы,
Белеют скатерти под ним.
Честны невинные забавы,
А небосклон необозрим.
РОЗА СЕРДИТСЯ
Что с вами случилось? Вы в ссоре?
Влюбленные все таковы!
Желанное «ты» в разговоре
Внезапным сменяется «вы»;
И тягостны сердцу оковы,
День меркнет, и в чувствах разброд,
И небо любви так сурово
Влюбленных дождем обдает!
Вот так-то беспечно порою
Идем мы в зеленую сень,
Обрадованные зарею,
Сулившей безоблачный день, —
А в полдень лазурный и жгучий
Застигнуты мы невзначай
Свинцовой подкравшейся тучей...
Не прочь позабавиться май!
В РАЗВАЛИНАХ МОНАСТЫРЯ
Мы поем, восхищены
Светлым маем,
Щедрые дары весны
Собираем!
Шутим и смеемся мы
Без смущенья
Там, где слышались псалмы
И моленья.
Ново мне тебя женой
Звать, родная,
На веселый оклик твой
Отвечая!..
Сколько ласковых затей,
Сколько смеха!
Нам из гулких галлерей
Вторит эхо.
Рвем жасмин в тени густой
И нарциссы
За надгробною плитой
Аббатисы.
Игры в прятки по кустам
Шаловливы,
Хоть и достается нам
От крапивы.
В древней мгле монастыря
Ярче, краше
Разгорается заря —
Счастье наше.
Мы резвимся без забот
И ликуем,
И давно потерян счет
Поцелуям
Меж аркад, колонн, гробниц
И ступеней...
Это — жизнь веселых птиц
В день весенний!
ЧРЕЗМЕРНО СЧАСТЛИВЫЕ
Когда с похищенной, с любимой
Найти убежище ты смог
На высоте недостижимой,
Где вам свидетель только бог;
Когда ее под пышной сенью
Цветов ты соблазнишь упасть
В ту бездну, что клубится тенью,
Где тишины и страсти власть;
Когда на дне той дикой чащи,
Во тьме лучистой — вновь и вновь
Целующим губам все слаще
Твой вкус божественный, любовь; -
Когда до головокруженья
Близка любовников чета,
Когда в душе изнеможенье,
И немота, и слепота;
То в этом счастье не эдем ли?
Не небо ли? И тем сильней
Оно и раздражает землю,
Что горний свет несносен ей.
Такому счастью дуб огромный
Завидует; смятенье чувств
Оно несет лил ее скромной:
Ей розан стар, и луг ей пуст.
Такое счастье, всем на зависть,
Волнует старца и юнца;
В цветах — и звездчатая завязь
По нем тоскует и пыльца;
И никнет гордый пестик долу
(А он и есть душа плода);
Оно за медом гонит пчелок
И ветерки туда-сюда
И птицам снится и стрекозам,
Которых осенью так жаль, —
Всему, что, в страхе пред морозом,
Уносится куда-то вдаль.
ГОСТЮ ИЗ ПАРИЖА
Чтобы я был роялистом!
Разве может длиться мгла,
Раз заря на небе чистом
Заявила: «Я пришла»?
Вот, под номером и датой,
Короли несутся вскачь...
И даны им аттестаты:
Вот король, читай — палач.
Нет, я больше в них не верю*
Кто ж преступным назовет,
Что открыл я солнцу двери,
Видел разума восход!
Был я в школе, где былое
Обучало нас, как встарь,
Но, сломив его устои,
Я иной учу букварь.
В нем, узнай, о гость веселый,
В нем природы голоса,
Лилии не для престола,
Не для виселиц леса.
Нынче верю я, что право
Всем чудесное дано
На любовь и на забавы,
На веселье и вино.
В Домреми, в жилье простое,
Эллин, ты пришел ко мне,
Но, как скиф, перед тобою
Я откроюсь не вполне.
Не совсем... лесные тропки
Пусть теряются в ветвях;
Пусть стоит любовник робкий
В приотворенных дверях.
Я люблю здесь час рассвета.
Здесь, в лесистой тишине,
Есть отшельник, друг поэта,
Есть и сыч — он недруг мне.
В Домреми пленила сердце
Мне волшебница моя.
В вешних листьях, как Проперций,
Звуки флейты слышу я.
Мой восторг — стихов тетрадка,
Пытка — женский силуэт.
О, китайская загадка,
Ревность! Худшей муки нет.
Парижанкой молодою
Я опутан и пленен.
Каждый тополь над рекою
В милую, как я, влюблен.
В Вокулер, в Солонь ли мчится —
Я за нею впопыхах.
Сердце радо, разум злится,
Словом, жизнь моя в цветах.
Поплатился я душою,
Аппетит я потерял,
Оправданье ж есть большое:
Башмачок ее так мал.
Вот моя, брат, авантюра,
А теперь давай решим
Все забыть с тобой: цензуру,
И священников, и Рим.
Всюду ярмарки и пляски.
А красавицы честны:
Мне обещанные ласки
Подарить тебе должны.
Пей же и люби, счастливый!
А король, шепну тайком, —
Это бога нос фальшивый,
Грубо склеенный попом.
ЦЕРКОВКА
По лесу я бродил весною...
Шел дождь, и я промок насквозь.
Зато мне чудное, не скрою,
Найти местечко удалось.
Лесная церковь — загляденье!
Зеленый храм... В том уголке
Услышит синей птицы пенье
Любитель странствий налегке.
Не из камней, однако, стены
Той церковки в лесу глухом.
Построили порой весенней
Её боярышник с плющом.
Две ветки вход образовали,
Их обвивает дикий хмель.
Из листьев выложил спирали
Искусный каменщик Апрель.
Здесь архитектором природа,
Но ей, наверное, совет,
Как лучше выгнуть арку свода
(Что выкрашен в зеленый цвет),
Давали жаворонки, сойки
И коноплянки, — ведь они
Из гибких прутиков постройки
Свивать умеют искони.
Вот колоколенка — штокроза,
Чьи чашечки таят елей.
Из них с весны вплоть до мороза
Несется благовест шмелей.
Аккомпанировать готовый,
Шумит листвою старый клен,
И колокольчиков лиловых
Не молкнет радостный трезвон.
Здесь для крестин вполне годится
Из белой лилии купель.
Живет отшельница-мокрица
Под камнем, где большая щелъ.
Посередине — обомшелый
Валун, что служит алтарем.
Улитки вышили умело
Его поверхность серебром.
По стеблям дрока повилика
Поднялась лесенкой витой.
Жучки от мала до велика
Дорожкой пользуются той.
Кудрявый плющ спешит украдкой
Взобраться вверх — такой бунтарь!
Его фестоны в беспорядке
Уже завесили алтарь.
Не ладан — роз благоуханье,
Взамен святой воды — роса;
И видно—всякое дыханье
Здесь восхваляет небеса.
И солнцу, видно, не в новинку
И непоседе-ветерку
Ласкать здесь каждую травинку,
Склоняться к каждому цветку.
Зари сиянием объятый,
Весь храм в восторге трепетал...
«Дружок! — сказал паук мохнатый, —
Розетку эту я соткал».
Какие дни нам подарила
Весна-колдунья! Тишь да гладь...
Везде спокойствие царило;
В лесу и в поле — благодать.
Цветы в объятиях сплетались,
Как все живые существа,
А овцы на лугу шептались:
«Какая вкусная трава!»
Жужжали пчелы-попрошайки.
С утра до вечера их рой
Весна кормила на лужайке
Нектаром сладким и пыльцой.
И сочетался в церкви браком
Один цветок с другим цветком:
Гвоздика — с яркокрасным маком,
А маргаритка — с васильком.
Старуха-яблоня беспечно
Роняла наземь лепестки.
По-детски так простосердечно
Порой смеются старики!
В церковном хоре вместе пели
Кузнечик, тощий музыкант,
Со снегирем, — всегда он в теле
И разодет, как истый франт.
А воробей на ветке гибкой
Все время прыгал. Я следил
За ним с невольною улыбкой:
Крылатый гаер походил
На танцовщицу, для которой
Натянута тугая нить
Была меж башнями собора,
Чтоб всех бездельников пленить.
В парчовой ризе под березой
Служил обедню мотылек,
А в стороне пыталась роза
Скрыть непочтительный зевок.
За ней ухаживал галантно
Всеобщий баловень, шалун,
Повеса-шершень элегантный,
Чей золотой блестит галун.
И млели, на красавца глядя,
Поденки, жужелицы, тли,
Стрекозы в кружевном наряде,
Что хоровод свой завели.
А дрозд с овсянкой из кувшинки, —
Здесь чаша на двоих одна! —
По капле выпили росинки,
Опорожнив ее до дна.
Украдкой это наблюдая,
Уже не удивлялся я
Родству любви с расцветом мая...
Кто сам любил — поймет меня.
И вновь к вечерне прямо в чаще
Звон колокольчиков сзывал,
Мне храм лесной, как настоящий,
О вечности напоминал.
«Осанна» слышалась ромашек,
«Те Deum» пела и пчела.
От птиц и трав, цветов, букашек
Неслась всевышнему хвала.
Кидал шиповник тень густую...
В той церковке в лесном краю
Узнал я церковку родную,
Увидел милую свою.
У алтаря она склонилась.
Там, где жасмин и резеда.
Надежда вместе с ней молилась
И сны, что сгибли навсегда.
Я увидал былые грезы,
Былое счастье юных дней.
Мою любовь венчали розы,
И птицы пели мне о ней.
На незнакомца, озадачен,
Взирал высокий остролист.
Я был на вид весьма невзрачен,
А он, дождем омытый, чист.
Я был в грязи чуть не по пояс,
Дождь промочить меня успел;
А он, ничуть не беспокоясь,
Листвою мокрою блестел.
Светляк зажег мерцавший слабо
Фонарик, осветив притвор.
Сердитая большая жаба
Уставилась на мухомор,
Но вовсе не была надутой
Гризетка в платьице простом,
Что в городе звалась Анютой,
А здесь — анютиным глазком.
Малиновка воды искала-
Листок аронника любой
Служил подобием бокала,
Наполнен утренней росой.
Прекрасней нет нигде жемчужин!
Они скатились в птичий клюв.
«Вот для чего бывает нужен
Листок!» — подумал я, взглянув.
На паперти без остановки,
Меж лютиков и медуниц,
Старушки-гусеницы ловко
Вязали коконы без спиц.
Амвоном здесь — цветок тюльпана,
А рядом, в речке, камыши
Служили трубами органа
Для ветерка в лесной тиши.
Невдалеке, в часовне черной,
Живет могильщик-скарабей,
Внушая ужас непритворный
Большой лопатою своей.
Услышав голос мой, шиповник
Спросил: «То не Орфей идет?» —
«Нет, — отвечал ему терновник, —
Обыкновенный стихоплет!»
ВРЕМЯ СЕВА. ВЕЧЕР
Смеркается. Закат играет.
Сижу, любуясь, как всегда,
Остатком дня, что озаряет
Последний этот час труда.
А сумрак над полями — гуще.
Старик в отрепьях, мудр и прост,
Бросает урожай грядущий
Рукою щедрой вглубь борозд.
Над пашней силуэтом черным
Он высится... О, как же он
Уверен, видно, в плодотворном
Круговращении времен!
Так по равнине безграничной
Шагает он. Его рука
Швыряет семена привычно,
А я — все думаю, пока,
Свои покровы простирая,
Ночь воцаряется окрест,
До звезд как будто расширяя
Державный сеятеля жест.
* * *
Вот дети стайкой белокурой
Читают вслух, склады твердят,
На них ворчит учитель хмурый
И не глядит из класса в сад,
Хоть приоткрыта дверь. К дубраве
Я прохожу окрай болот,
Туда, где в трепете и славе
Разбуженный апрель встает.
Поет о вечном хор согласный:
Ликует дрозд, гремит ручей.
Цветы сотворены из ясной
И чистой красоты лучей.
По букварю, всех книг чудесней,
И я учить склады готов:
Барвинок в поле — стих из песни,
Орел под небом — пенье строф.
Но вот загадка: всюду пятна;
Где лилия, там и репей —
Дурной, колючий. Непонятна
Их близость разуму людей.
Пока свистел скворец, гляжу я,
Чирок трудился — и не зря:
Он в клюве держит, торжествуя,
Трепещущего пескаря.
А тот пескарь, поживы ради,
Следил сейчас за пауком,
Который, прядая по глади,
Заглядывал в подводный дом.
Лай... Выстрел огласил поляну.
Пришел охотник! Я душой,
Я сердцем ощущаю рану!
Где мирный, сладостный покой?
В тоске бреду по бездорожью
И в сотый раз гадаю я:
Откуда зло? Ошибка божья,
Описка в книге бытия?
* * *
Шесть тысяч лет в войну все тянет
Драчливый род людской, а ты...
А ты, о господи, все занят —
Творишь ты звезды и цветы.
И все советы, что от века
Так щедро сыплются с небес,
Не действуют на человека,
Когда в него вселится бес.
Резня, победа, шум погромный —
Мир этой страстью обуян.
И бубенцом для массы темной
Звучит военный барабан.
На триумфальных колесницах
Химеры славы лихо мчат,
И стынет кровь детей на спицах,
И кости матерей трещат.
Нет счастья нашего жесточе:
Оно — в словах: «Умрем! Вперед!»
Трубить атаку, что есть мочи,
Так, чтоб слюной был полон рот,
Дым. Блещет сталь. Мы — не как люди,
Как псы — на вражеский бивак
Бежим, взбесясь. Огонь орудий
Душевный озаряет мрак.
Все это — их величеств ради.
А им — тебя похоронить, —
И не останутся в накладе, —
Столкуются: ты можешь гнить...
На поле брани роковое
Придет шакал и ворон вслед
И станут, каркая и воя,
Глодать истлевший твой скелет.
Народы ведь не терпят, чтобы
Сосед под боком жил. Куда!
Так нашу глупость ядом злобы
Раздуть стараются всегда.
«Вот этот — русский. Режьте, бейте!
А тот — хорват? Стрелять! Стрелять!
Так вам и следует! Не смейте
В мундирах белых щеголять!..
И этого без сожаленья
Легко прикончить я могу:
Ведь он родился — преступленье! —
На правом рейнском берегу...
За Росбах—месть! За Ватерлоо!..»
И в этой дикой кутерьме
«Убить!» — единственное слово,
Живущее в людском уме.
Казалось бы, милей и проще
Припасть к прохладному ключу,
Любить, мечтать в дубовой роще...
Нет! Брата я убить хочу!
И рубят, колют... Стоны, крики...
В степях, в горах, топча людей,
Несется ужас звероликий,
Вцепившись в гривы лошадей.
А там, внизу, — заря алеет...
И, право, не возьму я в толк,
Как человек вражду лелеет
Под мирный соловьиный щелк.