Повесть о военной усталости
Грозна, торжественна кончина ноября,
И солнце, осужденное на серость,
Существовать пытается, но зря.
Полярной ночи тяжкое насело
Стальное иго, данью обложив
Без различенья тех, кто мертв, и жив,
И мог бы жить, да как-то неохота.
Течет по улицам прохожая пехота,
Я средь нее тащусь и вспоминаю
Былое, не былое – я не знаю…
Это было давно, это было недавно.
Я невесел сейчас, а тогда – и подавно.
Да, тогда, оглядев своей жизни ландшафт,
Приказал пробурить я с полдюжины шахт
Для добычи гранита науки и словесной руды,
Горючего сланца фантазии, картезианской живой воды
И тому подобного, что в хозяйстве полезно.
Обустроить державу свою порешил я железно,
Основал города, пустыри распахал под посевы,
Удваивал ВВП, менял его на напевы
Нездешние. Затем укреплял рубежи,
Собирал войска. Зубы точил и ножи –
Для обороны, конечно.
Велика и обильна моя территория,
Но недолго тешился в мирном задоре я:
Две страшные тени, две жестокие силы
Вторглись в мои пределы, и затрещали стропила
Здания моего. С востока – набеги диких,
Бессмысленных и беспощадных, бесчисленных и безликих,
А с запада – натиск тяжелых и властных,
Полных в мой адрес инициатив опасных
На предмет того, к чему мне и как стремиться.
Мои жители плакали, прятали лица,
Я решил показать кузькину мать врагам,
И держава моя внимала грохочущим сапогам…
Для обороны, конечно.
Тяжелые шли, вбиваясь стальными клиньями
В линию фронта, ломаной линия
Та становилась. Падали города,
Роняя в огонь дома. Горестные года,
Скаредный неприятель вспарывает страну,
Меж пальцев перетирает клянущих уже войну
Доблестных моих воинов, не говоря про жителей.
Но я оказался хитрее. Предупреждая душителей,
Я выжег поля, заминировал земли и воды,
Сам себе учинил злую печаль и невзгоды,
Чтоб врагу ничего не досталось, чтобы он голодал.
Все, что здесь оставалось, я сам разломал, растоптал -
Для обороны, конечно.
Это бы еще ладно, но открыт и второй фронт:
Там дикая стая грабила мой народ,
Жгла и крушила в слепом упоении злом –
От попытки понять их в мозгу бы пошел разлом.
Эти гибли во множестве, но шли с упорством звериным –
По разбитым дорогам – медленным, глиняным, длинным,
По обугленным селам, по вытоптанным полям…
У моих генералов кровь приливала к лобным долям,
И в итоге придумано: построить огромную стену,
Чтобы не было окон и каких-то дверей. Как пену
Морскую, стена разбивала злой натиск.
Я в глухой изоляции, но не потому, что фанатик-с:
Для обороны, конечно!
С почтовыми голубицами пишут союзники мне:
«Как бы помочь мы могли тебе и твоей стране?
У нас те же враги, мы тоже изнемогаем,
Отчего же тогда мы друг другу практически не помогаем?»
Я отвечал: «Уважаемые друзья,
Простите, что замкнут и малополезен я:
Меня сейчас обложили, давят со всех сторон,
Я уже научился суп варить из ворон.
Обнадежить вас не могу, оптимизма я чужд,
Нынче нельзя утолить здесь даже простейших нужд,
Но я скоро изобрету, скоро пущу в производство
Новую силу, новый стиль руководства…
Для обороны, конечно!»
Долго корпел я в военной лаборатории
И изобрел там то, на что в дальнейшем введут моратории,
А пока это средство спасет нас всех.
Прежде чем красную кнопку жать, предвкушая успех,
Оглядел я державу свою с высоты стены…
Печальное зрелище! Страшно лицо войны,
Не женское – оскаленный череп волчий!
Холод и тьма, шатры беспощадных полчищ,
В лужах гниющие трупы людей и лошадей,
Виселицы, чума… Опаленные звуки смертей
Застыли в оскаленных битыми стеклами окнах.
Я приказал наступать, хоть было мне мутно и плохо,
Для обороны, конечно!
Моё истощенное войско вооружилось тем,
Что создал мой загнанный гений, ну а затем
Хлынуло на врагов танками и фосгеном.
По горло в земле и в крови, прорезая путь автогеном,
Мы продвигались под алыми небесами.
Птицы дождем опадали вместе с лесами.
У меня на руках оставалась кожа и плоть неприятеля,
Он подрывался на минах. Он был невнимателен,
Он дрогнул, испуганный моим исступлением…
Геноцид и расстрелы я не считал преступлением,
Броня прикипала ко мне, обжигая до самых костей,
Когда атомной бомбой жег я незваных гостей -
Для обороны, конечно!
Я дошел до границы. Я дошел до черты.
Враг побежал, не успевая взрывать мосты.
Я из последних, но беспощадных сил
Догнал и в его же дому убил…
Все мои города хоть ремонту и подлежат,
Да людей не осталось – ни жителей, ни солдат.
Некому здесь пятилетку в четыре года,
Некому больше – нет моего народа.
Я забинтован, я обожжен, я поранен,
Я – победил! Отчего ж я так мрачен и странен?
Наглухо застегнул свой последний мундир,
Очками глаза застеклил – и молча отправился в мир…
Для обороны? Нетъ.
Грязна, уныла ранняя зима –
Без снега и без света. Без ответа
Дыхание. Удушливая тьма
Сжигает веру в чудеса и в лето.
Союзники собрались на ветру,
Чуть виновато, грустно улыбаясь…
Иди ко мне, дай слезы оботру –
И этим с той войною рассчитаюсь.
Повесть об удушье
«Скорей бы декабрь!» - говорили иные,
«Скорее бы сдохнуть!» - вздыхали третьи.
Кому – семь пятниц, кому – выходные?
Кому нервотрепку? Кому лихолетье?
Кому в горле откуда бы взяться,
Когда искрится, метет и белеет?
Стыдно стыдиться, страшно бояться,
Душно душе, и немо немеет
Лицо на спокойном холодном ветру.
Воздух тлетворен, морозен и сыр –
Он приучает к мысли, что я умру
И потери бойца не заметит промозглый мир.
А дельфины фланируют в южных морях –
Они не знают депрессий, им незнаком страх!
Костенеет лицо, каменеют скулы,
Взгляд жестенеет, лицо превращается в маску
Работы Церетели или Бурганова. Мулы
Тащат сей памятник в «Музеон». Ласку
Не выражает это лицо, оно выражает даже
Не боль, не усталость, а отчуждение скуки,
Нервное истощение. Лед под ногами все глаже,
Все тяжелее подъемы и все опаснее спуски,
Дни все темнее, да и зачем просыпаться,
Если все относительно, если земля вертится
Под ногами так сложно, что хочется закопаться
В ее беспросветные недра, раз уж в себя не верится.
А дельфины умнее нас – не сеют, не жнут,
Но так красиво, так по-людски живут!
Есть имя морское – соленый вкус на губах,
Поцелуй ветра, бездомного, как мечта,
Есть бездонное солнце, отражающееся во льдах,
И тому подобная беспризорная красота.
Что бы ты ни задумал, чего бы ни захотел –
Все выходит иначе, все происходит само.
Как бы ты ни усердствовал, как ни пыхтел, ни потел –
Будет иначе. Будет большое окно,
За которым – вся твоя жизнь. Вот сиди и смотри,
Трепеща на коварном ветру, как засушенный лист,
Как сухоцвет, изначально бескровный. Внутри
Оползает, крошится обрыв; он высок и скалист.
А дельфины гибнут от радиации и нефтяных пятен…
Бывает и это, хотя данный факт неприятен.
Впрочем, какая разница? Мало ли как бывает.
Много ли в том резона, чтобы хотеть и ждать?
Ветер не от тоски, а просто так завывает,
По законам физики. Весело наблюдать
Вещи в том виде, как они есть в себе,
Безотносительно нас. И не гнуть свою
Линию, и не гнуть несчастный хребет
По спирали. Я в глобальном строю стою,
В гармоническом. Что там ко мне плывет,
Что надвигается от горизонта событий?
Над чем поработаем? Мастера труд зовет -
Великий труд анонимных великих открытий.
Пусть торжествуют дельфины вечным победным летом –
Порадуемся за них и больше не будем об этом.