Взгляд Ницше на мировую историю
Папа Лев XIII
Rerum novarum (1891)
О положении трудящихся
Прокатолическая биография. Папа Лев XIII (Джиоаккино Винченцо Рафаэле Луиджи, граф Печчи – Leo XIII, Gioacchino Vincenzo Raffaele Luigi Pecci, р. 1810, избран 1878, ум. 1903) родился 2 марта 1810 г. в Карпьенто и был шестым из семи сыновей графа Лодовико Печчи. С восьми лет учился в иезуитской школе в Витербо и в иезуитском Римском колледже, однако не был уверен, какой жизненный путь избрать; тем не менее, его мать, графиня Анна Проспери-Буци, склоняла сына к церковному служению. В 1837 г., благодаря своим талантам и протекции могущественных друзей, Джиоаккино Печчи был назначен прелатом папского дома и занял должность в министерстве внутренних дел Папского государства, на которой хорошо себя зарекомендовал, в частности, во время эпидемии холеры того же года, помогая возглавлявшему министерство кардиналу Сала в надзоре за городскими больницами Рима. Это убедило кардинала способствовать священническому рукоположению молодого человека, необходимому для его продвижения по службе.
31 декабря 1837 г. Джиоаккино Печчи был рукоположен и вскоре назначен делегатом (гражданским губернатором) города Беневенто, принадлежавшего Святому Престолу, но расположенного в центре Неаполитанского королевства и испытывавшего огромные сложности по части криминогенной обстановки. Подавив разбой в городе и окрестностях, о. Печчи оставил по себе лучшие воспоминания у горожан. Впоследствии он был направлен делегатом в Сполето, а после – в Перуджу, рассадник антипапских мятежных настроений. Управляя от имени Папы этими городами, он не только выполнял правоохранительные функции, но и заботился о реформе образования, кредитовании бедных крестьян и ремесленников, ремонте дорог, совершенствовании системы сбора и распределения налогов и т. п. В январе 1843 г. о. Печчи был назначен Папой нунцием в Брюсселе и 19 февраля посвящен во епископы с титулярной архикафедрой Дамиата.
В Брюсселе архиепископ Печчи застал жаркие споры по школьному вопросу между католическим большинством и либеральным меньшинством. Новый нунций встал вместе с епископами и мирянами Бельгии на защиту католических школ. В то же время ему удалось завоевать симпатии двора, причем не только набожной королевы Луизы, но и короля Леопольда I, бывшего отъявленным либералом. Также монсеньор Печчи активно действовал на ниве объединения бельгийских католиков; благодаря его усилиям, в Риме появился Бельгийский колледж.
В 1846 г. овдовела Перуджийская кафедра, и по просьбам перуджийцев Папа Григорий XVI назначил на нее монсеньора Печчи, притом сохранив за ним титул архиепископа. Эту кафедру будущий Папа занимал тридцать два года. Григорий XVI желал сделать его кардиналом, но смерть Папы и нестроения, сопутствовавшие первым годам правления его преемника, бл. Пия IX, мешали этому вплоть до 19 декабря 1853 г. Папа желал иметь нового кардинала Печчи ближе к себе и неоднократно предлагал ему "пригородную" кафедру (т. е. расположенную в одном из пригородов Рима), но тот отказывался, всем кафедрам предпочитая Перуджу, где его заботам о духовном благе верного народа не было конца. Под его руководством перуджийцы прошли через все напасти, раздиравшие Италию в третьей четверти XIX века.
Наконец, в августе 1877 г. Папа назначил кардинала Печчи камерленго, тем самым обязав его перебраться в Рим. Полгода спустя бл. Пий IX скончался. Либеральная пресса настаивала на том, чтобы итальянское правительство вмешалось в ход конклава, даже оккупировало Ватикан; однако внимание светских властей было отвлечено русско-турецкой войной и внезапной смертью короля Виктора-Эммануила II, благодаря чему конклав прошел как обычно, и после трех голосований, 20 февраля 1878 года, большинством в 44 голоса из 61 кардинал Джиоаккино Печчи был избран Папой и принял имя Льва XIII.
В области внешней политики Папа Лев XIII отличался дипломатическим тактом. Французскому правительству он обещал, что призовет всех католиков Франции признать республику, однако большинство монархистов этому призыву не вняло; тем не менее отношения Святого Престола с Францией в этот период были недурными, и Папа сыграл значительную роль в заключении Тройственного союза, в который вошла и Россия. В Германии Папе удалось покончить с "культуркампфом" – антикатолической кампанией канцлера Отто фон Бисмарка. Со светским правительством Италии Папа не поддерживал никаких отношений, итальянским католикам было запрещено участвовать в выборах (Папа надеялся, что в этих условиях правительство будет вынуждено пойти на переговоры, однако его надежды оказались тщетными, и при св. Пие X запрет был снят). В том, что касается России, Папа дважды направлял дружеские послания царю Александру II (по случаю совершенного Соловьевым покушения на него и по случаю серебряного юбилея царствования); по восшествии на престол Александра III (1883) было заключено соглашение, по которому царское правительство дозволяло существование в России нескольких епископских кафедр и слегка смягчало антикатолическое законодательство. Тем не менее Папа призывал поляков, живших под властью Российской короны, быть верными подданными. Дипломатические отношения между Святым Престолом и Россией были восстановлены в мае 1894 г.
Не меньшими были и заботы Папы о внутренней, в том числе духовной, жизни Церкви. Его усилиями в католическом мире распространилось движение терциариев св. Франциска; он же установил праздник Святого Семейства (1892). Особое внимание Папа уделял католикам восточных обрядов. Для армян и русинов он основал в Риме колледжи, для халдеев – семинарию в Мосуле, реформировал орден василиан. В 1880 г. увидела свет энциклика "Grande munus", посвященная святым Кириллу и Мефодию; в 1894 г. – еще две энциклики, "Christi nomen" и "Orientalium Dignitas", в которых выражено пожелание, чтобы все «схизматики» Востока возвратились в лоно Вселенской Церкви и изложены правила сосуществования различных обрядов и традиций в католическом единстве. Однако, вероятно, больше всего Папа Лев XIII запомнился как автор многочисленных энциклик, посвященных Святому Розарию, и почитатель культа Святейшего Сердца Иисуса. Большое значение имеют также "социальные" энциклики Папы. Умер Папа Лев XIII 20 июля 1903 года в Риме.
Публ. по изд.: Энциклики его святейшества папы римского 1891, 1981, 1992 гг. о труде и человеческой жизнедеятельности, нравственности и морали. Киев, 1993.
Нашим досточтимым братьям, патриархам, митрополитам, архиепископам и епископам католического мира, пребывающим в церковном общении с Апостольским Престолом, папа Лев XIII. Почтенной братии привет и апостольское благословение.
Нет ничего удивительного в том, что дух революционных перемен, так долго возмущавший народы мира, вышел за пределы политики и влияние его уже ощущается в родственной области практической экономики. К нынешнему конфликту привели прогресс промышленности, развитие новых отраслей, изменившиеся отношения между рабочими и хозяевами, огромные состояния немногих и бедность многих, наконец – заметный упадок нравственности. Положение очень серьезно, оно вызывает сильнейшие опасения, ученые толкуют о нем, деловые люди предлагают разные планы, народные собрания, парламенты и правительства им заняты, словом – общественное внимание в высшей степени захвачено им.
Прежде, досточтимые братья, мы обращались к вам ради Церкви и общего блага, чтобы опровергнуть ложные учения о политической власти, о человеческой свободе, о государственном устройстве и тому подобных предметах; так и теперь сочли полезным сделать предметом своего послания рабочий вопрос. Мы уже касались этого раза два; но сейчас, по долгу апостольского служения, открыто и всесторонне обсудим этот вопрос, чтобы не было никаких сомнений в том, на основе каких принципов должно решить его в согласии с истиной и справедливостью. Обсуждать его нелегко и в известной мере опасно. Нелегко определить относительные права и взаимные обязанности богатых и бедных, капиталистов и рабочих. Опасность же – в том, что ловкие агитаторы непрестанно пользуются такими спорами, извращая суждения и побуждая народ к мятежу.
Нет и спора – в этом согласны все, – что надо найти какое-то средство против зол и несчастий, от которых теперь страдают почти все рабочие. Старинные цеха уничтожены в прошлом веке, и никакие сообщества не заменили их. Общественные учреждения и законы отвергли веру отцов. Разъединенные рабочие ничем не защищены от бессердечия хозяев и жестокости неограниченного соперничества. Бедствия эти усугубляло хищное ростовщичество; Церковь не раз осуждала его, но оно существует в иных видах, корыстолюбие же и алчность остаются теми, что и прежде. Кроме того, теперь нередко работают по договору, а в руках незначительного числа сосредоточено столько отраслей производства, что считанные богачи могут держать множество бедных под игом, которое немногим лучше рабства.
Чтобы преодолеть это зло, социалисты, рассчитывая на зависть бедных к богатым, предлагают уничтожить частную собственность и требуют, чтобы личное имущество стало общим и находилось в ведении государства или местных властей. Им кажется, что, передав собственность от частных лиц обществу, они исправят нынешние беды, ибо каждый гражданин будет иметь долю во всем, что ему может понадобиться. Однако предложения эти настолько непригодны, что если выполнить их, рабочие пострадали бы первыми. К тому же они несправедливы – ведь, следуя им, пришлось бы ограбить законных владельцев, впустить государство туда, где ему не место, и совершенно расстроить общественную жизнь.
Никак нельзя отрицать, что, когда человек работает за деньги, он стремится к тому, чтобы приобрести собственность и ею владеть. Если кто-то отдает другому силы и умение, он хочет за это получить то, что нужно ему для жизни, и явно предполагает приобрести законное право не только на вознаграждение, но и на то, чтобы вознаграждением этим распоряжаться.
Если он бережлив, копит деньги и, верности ради, помещает их в землю, земля его представляет лишь заработную плату в иной форме, а потому работающий человек должен распоряжаться тем, что приобретено таким образом, так же полно, как и платой, полученной за труд. Именно в этой области и состоит право собственности на землю и на недвижимость. Стало быть, стремясь передать обществу имущество частных лиц, социалисты посягают на интересы людей, живущих заработной платой, ибо лишают их свободы ею распоряжаться, отнимая тем самым надежду и возможность умножить свое состояние и улучшить условия жизни.
Еще важнее, однако, что подобные средства не согласуются с требованиями справедливости. Каждый человек имеет от природы право владеть собственностью, она ему принадлежит. Этим, среди прочего, и отличаются люди от животных. Животное не может управлять собой, им управляют два главных инстинкта, из-за них чувства его настороже, оно пользуется своей силой и совершает те или иные поступки, не имея возможности выбора. Инстинкты эти – самосохранение и сохранение вида. Оба они достигают цели при помощи средств, которыми располагает животное; оно не может выйти за пределы окружающего, ибо им движут лишь ощущения и то, что оно воспримет чувствами. Иное дело человек. Он наделен всем совершенством животной природы и потому, хотя бы не хуже животных, пользуется органами тела. Но природа эта, сколь бы ни была она совершенна, далеко не составляет его сущности, она лишь смиренно служит человеческому началу и должна быть у него в подчинении. Человечным человеческое существо делает дух или разум, отличая его по самой сути от животного. Среди живых существ лишь у человека есть разум и потому он вправе владеть вещами не только для временного, даже минутного, употребления, как владеют другие существа, но и прочно, постоянно; он вправе владеть не только тем, что уничтожается по употреблении, но и тем, что пригодится в будущем.
Это станет еще яснее, если мы вникнем в природу человека. Обнимая разумом неисчислимое множество предметов и связывая прошлое с настоящим, человек, властелин своих поступков, руководится здравомыслием, ибо знает и вечный закон, и могущество Бога, Чей Промысел управляет всем сущим. Потому он властен выбирать не только то, что нужно ему теперь, но и то, что понадобится в будущем. Стало быть, он может владеть не только плодами земли, но и самой землею, ибо из того, что она дает, он способен делать запасы. Нужды есть у него всегда, они возникают вновь и вновь; если сегодня он удовлетворит их, завтра появится что-то другое. Следовательно, природа должна иметь для него запас, из которого он может черпать. Это и есть неистощимое ее плодородие.
Заботу о будущем незачем возлагать на государство. Человек древнее государства, а потому, по природе своей, вправе охранять и обеспечивать свою телесную жизнь прежде всех государств. Конечно, Бог даровал землю всему роду человеческому, но это нимало не отрицает частной собственности. Он дал ее отнюдь не в том смысле, что всякий может делать с ней все, что хочет, а в том, что никакая ее часть не предназначалась кому-нибудь в особенности и пределы частного владения предоставлено было назначить человеческому промыслу и законам народов. Земля, разделенная между частными собственниками, не перестает удовлетворять нужды всех, ибо все живут тем, что она приносит. Люди, у которых нет земли, дают свой труд, так что мы вправе сказать, что всю жизнь человеческую поддерживает или труд на своей земле, или какой-нибудь другой труд, за который платят либо плодами земли, либо тем, что на них выменяли.
Это доказывает снова, что собственность согласна с законами природы. Все, что нужно для поддержания жизни и для физического благополучия, земля производит в изобилии, но лишь тогда, когда человек обрабатывает ее с заботою и искусством. Прилагая деятельность духа и силы тела к добыванию плодов природы, он делает своею ту часть природы, которую обрабатывал и на которую наложил отпечаток своей личности; а потому справедливо, чтобы он владел этой частью, как своей собственной, и мог спокойно удерживать ее за собой.
Доводы эти столь очевидны, что просто удивительно, как могли ожить противоположные мнения. Нам говорят, что частные лица вправе пользоваться землей и ее плодами, но никто не должен считать своей землю, на которой он построил дом и которую обработал. Те, кто утверждает это, не замечают, что тогда мы отняли бы у человека то, что производит его труд. Ведь земля, которую возделал и засадил человек, прилагая к ней труд и умение, совершенно меняется – она была голой, теперь плодоносит. То, что изменяет и улучшает ее, настолько сливается с ней, что их почти нельзя различить и разделить. Справедливо ли, чтобы плодами чьего-то тяжкого труда пользовался другой? Достигнутое трудом принадлежит трудившемуся, они связаны как причина и следствие.
Поэтому человечество мало поддается влиянию тех немногих, кто думает иначе. Оно справедливо находит, что изучение природы и ее законов позволяет закрепить за каждым его надел, а практика всех веков освящает принцип частной собственности, согласный человеческой природе и ведущий самым верным путем к миру и спокойствию в человеческой жизни. Тот же принцип утверждают и охраняют гражданские законы, которые, если они справедливы, получают свою обязательную силу от закона природы. Освящает его и власть закона божественного, твердо воспрещающего даже пожелать то, что тебе не принадлежит: "Не желай жены ближнего твоего, и не желай дома ближнего твоего, ни поля его, ни раба его, ни рабы его, ни вола его, ни осла его, ни всего, что есть у ближнего твоего" (Втор 5, 21).
Права, о которых мы говорим, становятся много очевидней, если рассматривать их с точки зрения семейных и общественных обязанностей.
Избирая род жизни, каждый волен, бесспорно, и последовать совету Иисуса Христа относительно девства, и связать себя узами брака. Никакой человеческий закон не может отменить изначального и естественного права на брачную жизнь или как-либо ограничить главную и основную цель брака, от начала установленную Богом: "Плодитесь и размножайтесь" (Быт 1, 28). Так образуется семья, сообщество домашних – малочисленное, но истинное "общество", предшествующее всем государствам и народам, со своими правами и обязанностями, совершенно не зависимыми от государства.
Стало быть, право собственности, естественно принадлежащее отдельным лицам, должно принадлежать и человеку в качестве главы семейства; более того, право это должно увеличиваться соответственно тому, как растут его обязанности. Ведь по священнейшему закону природы отец обязан кормить и содержать тех, кого он породил; точно так же природа требует, чтобы дети, которые как бы продолжают и расширяют личность отца, получали от него все, без чего они не смогли бы достойно охранять себя от нужды и нищеты в превратностях земной жизни. Но отец может осуществить все это, лишь владея прибыльной собственностью, которую волен передать детям. Мы уже говорили, что семья, как и государство, – истинное сообщество, и управляется оно собственной, а именно – отцовской властью. Поэтому, не выходя за пределы своих целей, она по меньшей мере имеет равные с гражданским обществом права на изыскание и использование того, без чего она не сможет жить в безопасности и справедливой свободе. Мы говорим "по меньшей мере равные", ибо семейный союз, по самой сути своей и по происхождению, первоначальнее союза гражданского, а потому права его и обязанности, им налагаемые, древнее и соприроднее человеку, чем права и обязанности гражданские. Если бы, вступая в гражданское сообщество, отдельные люди и их семьи встречали помеху, а не содействие, и права их нарушали, а не защищали, им следовало бы скорее избегать, чем искать такого сообщества.
Поэтому тяжело и опасно заблуждается тот, кто думает, что гражданская власть должна по своему усмотрению ведать семейными делами и вмешиваться в частную жизнь. Правда, если семья в таком положении, что не может сама себе помочь, будет справедливо, чтобы общество оказало ей поддержку, ибо каждая семья – часть государства. Если же в семье грубо нарушают взаимные права, гражданская власть должна восстановить их, ибо, поступая так, она не отнимает прав у гражданина, но по справедливости оберегает их и утверждает. Однако дальше власть заходить не вправе; природа велит остановиться именно здесь. Государство не может ни отменить, ни поглотить власть отеческую, ибо она проистекает из того же источника, что и человеческая жизнь. "Дети – от отца", они как бы расширяют его личность; выражаясь точнее, место в гражданском обществе они занимают не сами по себе, но как члены семейства, в котором родились. Именно поэтому они, как сказал св. Фома Аквинат, "находятся под властью и на попечении родителей, пока не обретут способности пользоваться свободной волей" ("Summa Theologiae", Secunda secundae, X, 12). Следовательно, отстраняя родителей и препоручая воспитание государству, социалисты идут против естественной справедливости и разлагают семейную жизнь. Такое вмешательство несправедливо, более того: оно, несомненно, привело бы к смятению все классы общества, обрекая их на гнусное, невыносимое рабство. Оно открыло бы дверь зависти, злоречию и спорам; источники благосостояния иссякли бы сами собой, ибо не для чего было бы проявлять талант или трудолюбие; пресловутый же идеал равенства низвел бы всех на одинаковый уровень нищеты и бесчестия.
Отсюда явствует, что главное основание социализма, общность имущества, следует всецело отвергнуть, ибо это причинило бы вред именно тем, кому должно бы принести пользу, стало бы в противоречие с естественными правами человека и внесло бы смуту в общественную жизнь. Стало быть, стремясь облегчить положение народных масс, мы должны признать первым и основным принципом нерушимость частной собственности. Только тогда сможем мы искать врачующее средство.
1. Церковь
Мы с уверенностью касаемся этого предмета и в силу принадлежащего Нам права, ибо никак нельзя действительно решить рабочий вопрос без содействия религии и Церкви <…>
Многие впадают в великое заблуждение, полагая, что один класс общества естественно враждебен другому; что сама природа велела богатым и бедным постоянно воевать друг с другом. Взгляд этот неразумен и ложен, истина прямо противоположна ему <…>.
Если бы все вняли хотя бы этим наставлениям, разве не кончилась бы, не прекратилась бы борьба?
Но Церковь, чей Учитель и Руководитель – Сам Христос, имеет и более высокую цель. Она дает еще лучшие наставления и стремится установить доброе согласие между всеми классами общества. Земное нельзя понять и оценить, не думая о жизни будущей, жизни вечной.
2. Государство
Во всяком случае, нет сомнения, что к достижению цели, о которой мы говорим, нужно направить не только усилия Церкви, но и все другие средства. Все, кто заинтересован в этом деле, должны иметь одну душу и действовать сообща, в согласии с Промыслом, который, управляя миром, достигает своих целей через совместное действие многообразных причин.
Поэтому рассмотрим, что должно делать государство для устранения указанного зла. Под государством мы понимаем здесь не форму правления того или иного народа, а то, что и следует под государством понимать, т.е. всякое правление, согласующееся со здравым смыслом, с естественным законом и с теми предписаниями Божественной мудрости, которые мы изложили в Энциклике о христианском государственном устройстве. Тем самым правители государства прежде всего должны заботиться о том, чтобы законы и учреждения, порядки и управление вели к общественному и частному благу. Заботу эту никогда не должны упускать из виду мудрые государственные деятели, ибо в ней – первая цель правительств. Благоденствию и процветанию государства содействуют, главным образом, нравственность, упорядоченная семейная жизнь, уважение к вере и справедливости, умеренность, равное распределение общественных повинностей, успехи наук и промышленности, процветание земледелия – все, что делает граждан благонравнее и счастливее. Поэтому во власти правителя заботиться о благе всех сословий, особенно же – о трудящихся и обездоленных; он может делать это в силу своих обязанностей, нимало не подавая повода к упрекам в незаконном вмешательстве, ибо долг государства – охранять общее благо. Чем больше дают работникам общие законы страны, тем меньше придется изыскивать особых средств для помощи нуждающимся.
Нельзя упускать из виду и другое, более глубокое соображение. Государству равно дороги интересы богатого и бедного. Бедные, как и богатые – составные части государства, живые члены, которые через семью объединяются в живое тело. Едва ли нужно говорить, что бедных – намного больше. Неразумно покровительствовать одной части граждан, пренебрегая другой; стало быть, правители должны заботиться о благе и выгодах рабочего класса, иначе будет нарушен закон справедливости, требующий, чтобы каждому воздавали должное. Св. Фома Аквинат мудро сказал: "Поскольку часть и целое в определенном смысле тождественны, часть, до известной степени, может требовать того, что принадлежит целому" ("S.T.", Secunda secundae, вопрос 61, ст. 1). Первая из многосложных забот правителей, пекущихся о народе, – строгая справедливость ко всем классам общества, которая называется "распределительной" <…>
Мы сказали, что государство не должно поглощать личности или семьи – личность и семья должны сохранять полную свободу действий, поскольку она совместима с общим благом и интересами других людей. Однако правители должны ревностно оберегать общество и все его части: оберегать общество, ибо его сохранение и есть по преимуществу дело высших властей, а ради его целости и существуют правительства; оберегать части, ибо и разум, и Евангелие согласно учат, что целью государственного правления должно быть не преимущество правителя, а благо тех, кем он правит <…>
Однако рассмотрим отдельно, когда именно государство вправе вмешаться. Прежде всего, утвердим, что власть и законы должны всемерно охранять частную собственность. В наше алчное, жадное время очень важно удержать народ на пути долга, ибо, хотя всякий волен стремиться к улучшению жизни, справедливость и общее благо не позволяют, чтобы кто-то захватывал то, что принадлежит другому или под пустым, смехотворным предлогом полного равенства посягал на чужое достояние <…>
Обычно рабочие прибегают к стачке или потому, что слишком продолжителен рабочий день, или потому, что слишком тяжела работа, или потому, что они считают плату недостаточной. Тяжелые последствия этого явления надо предупреждать врачующими мерами, ибо остановки в работе не только наносят ущерб хозяевам и даже рабочим, но чрезвычайно вредят торговле и интересам всего населения. Кроме того, стачки нередко приводят к насилиям и беспорядкам, грозя общественному спокойствию. Законы должны предупреждать самое возникновение этих смут и всячески устранять причины, приводящие к столкновению между рабочими и владельцами заводов <…>
Если мы обратимся теперь к предметам внешним и телесным, важнее всего оградить бедных рабочих от жестокости хищных хозяев, для которых люди – просто средство наживы. Несправедливо и бесчеловечно изнурять людей чрезмерной работой, притупляя их разум и истощая их тело. Силы человека, как и вся его природа, ограниченны, и не могут перейти определенного предела. Работа и упражнение развивают их, но лишь тогда, когда есть и должный перерыв, и надлежащий отдых. Стало быть, повседневный труд надо налаживать так, чтобы он не длился дольше, чем позволяют человеческие силы. Сколько раз и надолго ли надо прерывать работу, зависит от ее природы, от обстоятельств и от здоровья или силы рабочих. У тех, кто трудится в рудниках и каменоломнях, в недрах земли, рабочий день должен быть короче, ибо труд их тяжелее и вреднее. Надо учитывать и время года, ибо нередко бывает, что труд, выносимый в одно время, невыносим или очень тяжел в другое. Наконец, труд, посильный для взрослого мужчины, не может стать нормой для женщины или ребенка. Надо особенно печься о том, чтобы дети не работали в мастерских и на фабриках, пока не окрепнут их тела и души. Женщинам не годятся многие виды фабричных работ, ибо женщина по природе приспособлена для работы домашней, которая лучше всего охраняет ее скромность и способствует доброму воспитанию детей и благу семьи. Как общее правило надо принять, что и досуг и отдых должны соответствовать расходу сил; расход этот нужно покрывать, прекращая работу.
При всех соглашениях между хозяевами и рабочими выражается или подразумевается отдых для души и тела. Пренебрегая этим условием, мы поступили бы против права на справедливость, ибо никто не вправе требовать и никто не может обещать отказа от обязанностей, которые человек имеет к Богу и к самому себе.
Теперь мы подходим к очень важному предмету, о котором, во избежание крайностей, необходимо иметь верное представление. Говорят, что заработная плата устанавливается через свободный договор, и потому владелец промышленного предприятия, уплачивая рабочему обещанное, исполняет свой долг и не обязан делать ничего больше <…>
Поэтому, хотя хозяева и рабочие свободны соглашаться о заработной плате, у свободы этой есть пределы. Предписание природы, более повелительное и древнее, чем какие бы то ни было договоры между людьми, требует, чтобы вознаграждение, получаемое рабочим, было достаточным для приличной и скромной жизни. Если, поневоле или страшась большего зла, рабочий соглашается на худшие условия, т.к. хозяин или подрядчик отказывают ему в лучших, он – жертва насилия или несправедливости. В таких и подобных случаях (скажем, когда встает вопрос о продолжительности рабочего дня или о санитарных условиях) желательно избегать государственного вмешательства, особенно из-за крайних различий в условиях времени и места. Лучше обращаться за содействием к учреждениям, о которых сейчас пойдет речь, или как-то иначе охранять интересы людей, живущих на заработную плату.
Если рабочий зарабатывает достаточно, чтобы обеспечить себе, жене и детям умеренное благосостояние, то, при должном благоразумии, он без труда научится бережливости и сможет обзавестись скромной собственностью, побуждаемый к тому самой природой. Мы видели, что рабочий вопрос нельзя разрешить, не приняв за принцип священность и неприкосновенность частной собственности. Следовательно, закон должен благоприятствовать праву на нее и побуждать возможно большее число граждан к тому, чтобы они стали собственниками.
Это привело бы к множеству благодетельных результатов, прежде всего – к более равномерному распределению собственности. Вследствие перемен и революций общество разделилось на две касты, и пропасть между ними все шире. С одной стороны, образовался класс, владеющий богатством и потому обладающий силою, который держит в руках промышленность и торговлю, заправляет к своей выгоде и по своему усмотрению всеми источниками богатства и сильно влияет на самые органы власти. С другой стороны, есть нуждающаяся и обездоленная масса, озлобленная страданиями и всегда готовая к возмущениям. Если поощрять среди рабочих стремление участвовать во владении землей, между этими классами был бы перекинут мост, сократилось бы расстояние между большим богатством и глубокой бедностью <…>
3. Профессиональные союзы
Хозяева и рабочие могут немало сделать и сами при помощи учреждений и обществ, которые стремятся помогать нуждающимся и сводят ближе оба сословия. Тут можно упомянуть общества взаимной поддержки, общества, основанные частными лицами для страхования рабочих, их вдов и сирот на случай бедствия, болезни или смерти, и попечительства или учреждения, пекущиеся о детях, подростках и престарелых.
Важнее всего союзы рабочих, которые, в сущности, заключают в себе все остальное. История свидетельствует, что ремесленные цехи прежних веков достигали многого <…>
От государства эти общества отличаются тем, что их непосредственные цели различны. Гражданское общество или государство существует ради общего блага и потому имеет дело с интересами всех и лишь в надлежащем месте и надлежащей мере – с интересами отдельных людей …Общества же внутри государства называются частными, ибо их непосредственная цель – польза участвующих в них <…>
Разных союзов, особенно рабочих, теперь гораздо больше, чем прежде. Не будем говорить обо всех, входя в подробности, касающиеся их происхождения, целей и средств. Однако немало свидетельств о том, что многие из них направляемы невидимыми вожаками, осуществляющими в них принципы, противные христианству и общественному благу. Они пытаются захватить все поле трудовой деятельности и вынуждают рабочих либо присоединиться к ним, либо голодать. При таких обстоятельствах рабочие-христиане вынуждены либо войти в союз, где может подвергаться опасности их религиозная жизнь, либо основать свои союзы – соединить силы и смело свергнуть иго несправедливого и невыносимого угнетения. Конечно, всякий, кто не желает подвергать крайней опасности наивысшее наше благо, предпочтет второе решение <…>
Чтобы союз сохранял единство мысли и действия, нужно, чтобы его организация и управление были тверды и мудры. Все общества такого рода, имея право на существование, имеют и право принимать ту форму и те правила, которые более всего соответствуют их целям. Мы не считаем возможным определить подробности их устроения – они зависят от народного характера, от уроков опыта, от природы и цели предприятия, от промыслов и занятий и от других обстоятельств и условий, которые должны тщательно взвесить устроители.
Вообще говоря, основным и неизменным законом рабочих союзов должны быть такое устроение и такое управление, которые обеспечивали бы наиболее успешное и быстрое достижение цели; цель же в том, чтобы каждый рабочий благодаря союзу мог повысить уровень физического, духовного и экономического благосостояния <…>
Признав религию основой рабочих союзов, мы определим теперь, каковы должны быть отношения их членов друг к другу, чтобы они могли жить в дружбе и вести свои дела успешно и счастливо. Должности и обязанности в союзе следует распределять, имея в виду благо всего союза и притом так, чтобы разница степеней и положений никоим образом не препятствовала единодушию и благорасположению <…>
В наши дни вопрос о положении рабочих весьма злободневен, и ничто не представляет большего интереса для всех классов общества, чем его разумное и справедливое разрешение. Но для христианских рабочих нетрудно будет решить его, если они, учреждая союзы, станут избирать мудрых руководителей и следовать по тому пути, по которому с такою выгодою для себя и для общества шли их отцы ранее их. Правда, сильны предрассудки и сильна любовь к деньгам, но если сознание истины и справедливости не уничтожено испорченностью сердца, то сограждане этих рабочих, наверное, проникнутся добрыми чувствами к людям трудолюбивым и скромным, предпочитающим честность выгоде и святость долга – всем другим соображениям.
Возникло бы и еще одно великое преимущество: было бы легче и возможнее оказать воздействие на образ мыслей тех рабочих, которые или совсем порвали с верою, или живут в разладе с ее предписаниями. Люди эти в большинстве случаев чувствуют, что их обманывали пустыми обещаниями и обольщали ложной внешностью <…>
Дано у св. Петра в Риме, мая пятнадцатого дня, 1891 года, Нашего первосвященнического служения в год четырнадцатый.
Фридрих Ницше
Антихрист (1888)
НИЦШЕ (Nietzsche) Фридрих (1844–1900) – немецкий мыслитель, в значительной мере определивший новую культурно-философскую ориентацию и основные черты неклассического типа философствования, основатель «философии жизни», родился в 1844 г. в местечке Рёккен у Лютцена в семье лютеранского пастора Карла Людвига Ницше. Рос в глубоко верующей семье, и вера составляла основу его мироощущения в детские годы. Учился филологии в Боннском и Лейпцигском университетах. Затем получил степень доктора наук и переехал в Швейцарию, чтобы, как он сам признавался, избежать воинской повинности. В начале научной карьеры Ницше занял кафедру в университете швейцарского города Базеля. В 1865 г. состоялось первое сопровождающееся внутренними потрясениями чтение Шопенгауэра, которого он даже называет отцом. Во время Франко-прусской войны 1870–1871 гг. ушел добровольцем на фронт. Война сильно подорвала духовное и физическое здоровье Ницше, в это время впервые почувствовал симптомы душевной болезни. До 1879 г. лечился, подолгу жил в Италии, но, в конце концов, оставил кафедру и переехал в лечебницу в Иене, а потом стал жить в Наумбурге. Именно в этом болезненном состоянии им были написаны главнейшие философские труды, афористичные по стилю и публицистичные по характеру.
Идеи Н. во многом предвосхитили топику большинства современных философских направлений, тематизировав лучшие философские тексты 20 в. Заданные Н. стилистика мышления, методология и языковые парадигмы стали надолго образцами и нормами европейской ментальности. С Н. живо полемизируют и чаще других авторов цитируют в новейших философских текстах, где его мысль продолжает инициировать поиски новых смыслов и значений. В творчестве и личной судьбе Н. наиболее драматично отразился кризисный характер переходной эпохи на рубеже 19–20 вв., выразившийся в тотальной утрате веры в разум, разочаровании и пессимизме. Будучи прямым наследником философской классики, Н. в то же самое время является первым настоящим декадентом, потрясшим основы основ европейской культуры. Сам он четко осознавал такое свое место: "Я знаю свой жребий. Когда-нибудь с моим именем будет связываться воспоминание о чем-то чудовищном – о кризисе, какого не было на земле, о самой глубокой коллизии совести... Я не человек, я динамит". В философской эволюции мыслителя можно выделить три основных этапа: 1. Романтический, когда Н. находился под влиянием идей Шопенгауэра и Г.Вагнера. 2. Этап так называемого "позитивизма", связанный с разочарованием в прежних кумирах и резким разрывом с идеалом художника, когда Н. обращает свой взор к "положительным" наукам – математике, химии, биологии, истории, экономике. 3. Период зрелого творчества, проникнутый пафосом идеи "воли к власти". В свою очередь, третий этап, с точки зрения топики и порядка рассматриваемых здесь проблем, может быть подразделен на две части: а) утверждающую, которая включает в себя учение о сверхчеловеке и "вечном возвращении"; б) негативную – этапа "переоценки всех ценностей". Главной работой раннего Н. является его первая крупная книга – "Рождение трагедии, или Эллинство и пессимизм" (1872). Филологический профессионализм и умение автора работать с классическими источниками становятся здесь идеальным средством, своего рода ключом к истолкованию современной Н. эпохи. Внешней канвой работы становится противоположность аполлоновского (как оптимистически радостного, логически членящего, прекрасного) и дионисийского (как трагически-оргиастического, жизнеопьяняющего) начал, через развитие которой прослеживается вся история человечества, и в особенности история Германии. Есть в книге, однако, и второй ракурс: то, что сам философ назвал "проблемой рогатой" – это проблема науки, разума, который уже здесь рассматривается как опасная, подрывающая и подменяющая жизнь сила. Первостепенную роль в развитии общества Н. придает здесь искусству, которое одно, на его взгляд, является полнокровным воплощением и проявлением подлинной жизни, стихийным (ничем, кроме воли и инстинктов художника, не детерминируемым) процессом жизнеизлияния. Своеобразным девизом этого периода творчества стала фраза Н. о том, что "...только как эстетический феномен бытие и мир оправданы в вечности". Все проблемы современной культуры, считал Н., связаны с тем, что она ориентирована на науку, а последняя опирается на искусственный (чуждый инстинктивной в ее основе жизни) разум. Исходя из такого понимания генезиса культуры, Н. выстроит затем все свое учение, поэтому "Рождение трагедии" можно без преувеличения назвать своего рода ключом к расшифровке его последующего творчества. В этой работе Н. обозначил и главную проблему всей своей философии – как, каким путем создать такую культуру, подчиняясь которой человек мог бы облагородить свой внутренний мир и воспитать себя. Однако на данном этапе его творчества она формулируется в поэтически-символической форме "возрождения трагедии". Непризнание работы, крах прежних идеалов и резкое обострение болезни заставят Н. отказаться на время от роли мессии и отдать все силы изучению наук о человеке ("Человеческое, слишком человеческое", 1874; "Утренняя заря", 1881). Пройдет несколько лет, прежде чем в работе "Так говорил Заратустра" Н. решит "возвратить людям ясность духа, простоту и величие" и обнародует главную положительную задачу своей философии, видевшуюся ему в утверждении верховной ценности культурного совершенствования человека, в результате которого появится новый, превосходящий современных людей по своим морально-интеллектуальным качествам тип человека. В роли такого культурно-этического идеала Ницше выдвигает образ сверхчеловека. Это понятие становится одной из главных несущих конструкций его учения, фиксируя в себе образ человека, преодолевшего самообусловленность собственной естественной природой и достигшего состояния качественно иного существа – ориентированного на идеал радикального и многомерного освобождения человека посредством самотворения, овладения пробужденными им собственными, иррациональными силами. Следует выделить несколько противоречивых ракурсов, или измерений, этой идеи в творчестве Н. Чаще всего он говорит о ней как о главной, единственно правильной цели всего человечества, и тогда "человек есть нечто, что должно превзойти", в нем важно то, что он "мост, переход, гибель". Мы должны превзойти, преодолеть себя вчерашних, и в этом смысле сверхчеловек у Н. – это не белокурая бестия, он – впереди, а не позади. Хотя в то же самое время философ иногда употребляет это понятие и для характеристики уже существовавших в истории ("непреднамеренно, как случайность, как исключение") отдельных личностей "высшего чина", наиболее полно воплотивших в себе идеал сверхчеловека. Речь идет о так называемом "историческом сверхчеловеке" – Александр Великий, Юлий Цезарь, Гёте, Микеланджело, Борджиа, Наполеон и т.д. И параллельно с этим Н. пишет, что в нашей истории еще "никогда не было сверхчеловека! Поистине даже самого великого из них находил я – слишком человеческим!". Идеал Н. отличают гармония и синтез двух начал – дионисийского, с его радостным утверждением инстинктивной жажды жизни, и аполлоновского, придающего этой бьющей через край жизни одухотворяющую стройность и цельность идеала, – "душное сердце, холодная голова" и минус все "человеческое, слишком человеческое". Если попытаться отделить суть вышесказанного от экстравагантного языка философа, то вряд ли Н. окажется оригинальным там, где, как это не парадоксально, он стал наиболее влиятельным. Тогда его идеал предстанет пред нами в облике древнего, почти языческого и хорошо узнаваемого героя, главным достоинством которого является умение обуздывать (не подавлять!) свои инстинктивные побуждения. После того, как первую книгу Заратустры долго не издавали, а потом, выйдя из печати, она так и не получила широкой огласки, Н. напишет вторую ее часть, в которой сила сверхчеловека не будет уже сочетаться с мягкостью. Существенным образом трансформируется по сравнению с первоначальным и образ Заратустры: из идеала мыслитель превратит его в пугало для "добрых христиан и европейцев", "ужасного со своей добротой". Здесь, во второй книге, Н. обратит свой взор в сторону идеи вечного возвращения, которая станет своего рода молотом – символом, разрушающим все мечты и надежды. Это учение предназначается им для того, чтобы "унизить всех слабых и укрепить сильных", которые одни способны жить и принять эту идею, "что жизнь есть без смысла, без цели, но возвращается неизбежно, без заключительного "ничто", как "вечный возврат". В итоге идея вечного возвращения вступает, как кажется, в определенный диссонанс с ранее проповедуемой верой в сверхчеловека: о каком сверхчеловеке теперь можно мечтать, если все вновь возвратится в свои колеи? Если, с одной стороны, речь идет об устремленности вперед, а с другой – о вечном круговращении. Однако наделяя своего героя сразу обеими задачами, Н. удивительным образом переплетает их между собой, провозглашая, что высший смысл жизнь приобретает исключительно благодаря тому, что она вновь и вновь возвращается, налагая при этом колоссальную ответственность на человека, который должен суметь устроить ее так, чтобы она оказалась достойна вечного возвращения. При этом сверхчеловек и может и должен вынести мысль о том, что игра жизни длится бесконечно и что этот же самый мир будет вновь и вновь повторяться. В этом смысле идея вечного возвращения станет для Н. конкретным выражением и своего рода художественным символом приятия Жизни. Этой же задаче подчинена у Н. и идея сверхчеловека, призванная послужить той же воле к жизни, навстречу великому устремлению вперед, к созданию наивысшего осуществления воли к власти. Эти две идеи оказываются, таким образом, взаимосвязаны: его Заратустра всегда возвращается к той же самой жизни, чтобы снова учить о вечном возвращении, давая тем самым смысл и значение существованию, принимая на себя этот труд, отстаивая себя и исполняя свое предназначение. Н. утверждает здесь своего рода императив, согласно которому мы должны поступать так, как мы желали бы поступать, в точности таким же образом бесконечное число раз во веки веков. Тем самым исключается возможность другой жизни и признается лишь вечное возвращение к тому, чем мы являемся в этой жизни. Вслед за выполнением утверждающей задачи наступает очередь негативной части учения Н., которая самым непосредственным образом связана с предыдущей. На пути творения новых ценностей Н. столкнулся с могучим противником в лице всей морали современной ему философии, поэтому он решает "радикальным сомнением в ценностях ниспровергнуть все оценки, чтобы очистить дорогу". Так начинается война философа за освобождение людей от власти духов и социальных авторитетов, вошедшая в историю под броским лозунгом "переоценки всех ценностей". Именно эта борьба и сделала его одним из наиболее ярких глашатаев "европейского нигилизма", который стал делом всей его жизни. Все работы, написанные им после "Так говорил Заратустра", являют собой такую "переоценку", хотя наибольший интерес в этом ряду представляют два его крупных произведения: "По ту сторону добра и зла. Прелюдия к философии будущего" (1886) и, задуманная в качестве приложения и ставшая затем своего рода пролегоменами к ней, "К генеалогии морали" (1887). Н. исследует здесь феномен морали, показывая, что всякая мораль является тиранией по отношению к "природе" и "разуму", что прежде всего она учит ненавидеть слишком большую свободу, насаждает в людях потребность в ограниченных горизонтах, содействует глупости как условию жизни и роста. Он убежден, что необыкновенная ограниченность человеческого развития, его медленность, томительность, частое возвращение вспять и вращение на месте были в значительной мере обусловлены моральным инстинктом повиновения, способствовавшим культивированию в Европе стадного типа человека, считающего себя на сегодняшний день единственно возможным типом человека вообще. Он перечисляет присущие этому типу моральные добродетели, которые и делают его смирным, уживчивым и полезным стаду, это – дух общественности, благожелательность, почтительность, прилежание, умеренность, скромность, снисходительность, сострадание и т.п. С другой стороны, все то, что, по Н., возвышает отдельную личность над стадом – великий независимый дух, желание оставаться одиноким, чувство собственного достоинства, великий разум и т.п., кажется сегодня опасным и называется злым, в противоположность прославляемой посредственности вожделений. Здесь же философ излагает свою знаменитую теорию морали господ и рабов, считая, что во всех культурах существовали два основных типа морали, обусловленные разницей в положении, функциях и назначении двух различных человеческих типов. За нынешнее состояние культуры ответственны, по мнению Н., рабы, которые и привели ее к такому жалкому итогу. Они утвердили свою мораль, требующую всеобщего равенства. Теперь понятно, каким образом можно объяснить измельчение людей: ведь все это рабы и их потомки, они задают тон и создают современные культурные идеалы. Так как современность, буквально во всех ее проявлениях, зиждется исключительно на моральном творчестве рабов, необходима не просто критика, а радикальная переоценка всех европейских идеалов и всей европейской морали в целом. Тем самым проблема морали господ и рабов становится в философии Н. своего рода историко-теоретическим фундаментом борьбы за переоценку всех ценностей. Тот путь, по которому до сих пор шло европейское человечество, чреват, по Н., целым рядом чудовищных последствий, которые он пророчески предвещает своим современникам, приоткрывая завесу европейского будущего: распад европейской духовности и девальвация ее ценностей, "восстание масс", тоталитаризм и воцарение "грядущего Хама" с его нивелировкой человека под флагом всеобщего равенства людей. Он закладывает здесь оригинальные методологические и языковые парадигмы, которые получат затем колоссальную развертку в феноменологических, герменевтических и постструктуралистских изысках 20 в., воплотивших в себе основы дескриптивно-деструктивной феноменологии Н. В этом плане можно говорить об огромном воздействии его культурных идеологем, а также стилистики его языка на западное самосознание эпохи модерна и постмодерна. Завершающим аккордом зрелого ницшеанства и в то же время своеобразным его метафизическим стержнем стала концепция волюнтаризма, сделавшая главным принципом бытия и объяснения мироздания "волю к власти". Антисистематичность и антиметафизичность как характерные черты мировоззрения Ницше не сводятся у него, однако, к простому отказу от притязаний на целостность и полноту теоретического охвата реальности; они предполагают, скорее, формирование нетрадиционного типа метафизики, носящего по преимуществу чисто прикладной характер. Такой ее статус можно объяснить тем, что, во-первых, на место хрестоматийного бытия философов, как основы и сущности всего существующего, Ницше выдвигает жизнь, с ее вечным движением и становлением, лишенную традиционной атрибутики бытия. А во-вторых, в основе процесса создания этой метафизики лежит все та же, титаническая интенция к утверждению жизни и жажды "мощных людей", которая пронизывает все разделы его творчества. "Воля к власти", по Н., – это не только основной, но и единственный принцип всего совершающегося, то единое, что лежит в основе всего многообразного. Все процессы, как физические, так и духовные, Н. стремится представить как различные модификации воли к власти. Сама жизнь приобретает значение некоей части мирового процесса, особого вида мировой энергии и одного из проявлений воли к власти. Опираясь на этот принцип, Н. разрабатывает и основы своей гносеологии как перспективного учения об аффектах. Будучи только частью универсальной жизненной силы и выражением воли к власти, человек, как и любой сложный механизм, представляет собой множество таких воль и способов их выражения, среди которых самой первой и наиболее естественной компонентой являются его аффекы. Что же касается мышления, то Н. рассматривает его только как "выражение скрытых за ним аффектов", как своеобразное орудие власти, служащее усовершенствованию и повышению жизненности. Все наивысшие продукты деятельности сознания являются лишь попыткой схематизации и упрощения мира. Н. осуществляет переоценку традиционных представлений об истине и заблуждении, не видя принципиальной разницы между ними, ибо и то и другое носит, по его мнению, чисто служебный характер. Это касается и любого рода рациональной аргументации, обращаемой к разуму, суждения которого о мире являются не более чем "интерпретациями особого рода перспективы" – т.е. своеобразными точками зрения и своеобычными видениями этого мира, вечно меняющимися, как и он сам. Разум, по Н., противоестественен и чужд жизни, он деформирует и умерщвляет ее, более того, он искажает показания органов чувств, которые, как считает философ, "никогда не лгут". Только в инстинкте непосредственно выражен принцип воли к власти, поэтому физическое начало в человеке гораздо выше, по Н., чем духовное. Его утверждения о человеке как "не установившемся животном" и глубоко ущербном в биологическом плане существе послужили исходной основой для многих построений философской антропологии, особенно ее биологической ветви. В философии 20 в. актуализация идей Н. осуществляется по самым разным направлениям. С одной стороны, это разнообразные литературные версии, связанные с именами Батая, М.Бланшо, П.Клоссовски, Камю и иных экзистенциалистски ориентированных мыслителей. С другой – очень влиятельные, и ставшие сегодня уже классическими, философские интерпретации Хайдеггера, Делеза и Деррида. [См. также др. произведения Ницше: Антихрист, Воля к власти, Веселая наука, Вечное возвращение, Генеалогия, Нигилизм, Плоскость, Ressentiment, Сверхчеловек, Так говорил Заратустра, Рождение трагедии из духа музыки, По ту сторону добра и зла.]
"Антихрист" был задуман как первая книга "Переоценки всех ценностей" и писался почти параллельно с "Сумерками богов" (предисловие к этим последним помечено датой завершения новой рукописи – 30 сентября 1888 г., за год до окончательного умопомешательства Ф.Ницше). Первое издание "Антихриста" имело место в 1895 г. и содержало ряд неточностей и пропусков, которые впоследствии частично восполнялись вплоть до окончательной аутентичной редакции Шлехты в 1956 г.Публ. по кн.: Ницше Ф. Сочинения. М., 1990. Т. 2. Перев. В. А. Флеровой. Эта книга принадлежит немногим. Может быть, никто из этих немногих еще и не существует. Ими могут быть те, кто понимает моего Заратустру; как мог бы я смешаться с теми, у кого лишь сегодня открываются уши? Только послезавтра принадлежит мне. Иные люди родятся posthum <…>Итак, только это – мои читатели, мои настоящие читатели, мои предопределенные читатели: что за дело до остального? Остальное – лишь человечество. Надо стать выше человечества силой, высотой души – презрением... Обратимся к себе. Мы гиперборейцы – мы достаточно хорошо знаем, как далеко в стороне мы живем от других. "Ни землей, ни водой ты не найдешь пути к гипербореям" – так понимал нас еще Пиндар. По ту сторону севера, льда, смерти – наша жизнь, наше счастье. Мы открыли счастье, мы знаем путь, мы нашли выход из целых тысячелетий лабиринта. Кто же нашел его? – Неужели современный человек? – "Я не знаю, куда деваться; я все, что не знает, куда деваться", – вздыхает современный человек. Этой современностью болели мы, мы болели ленивым миром, трусливым компромиссом, всей добродетельной нечистоплотностью современных Да и Нет. Эта терпимость, largeur сердца, которая все "извиняет", потому что все "понимает", действует на нас, как сирокко. Лучше жить среди льдов, чем под теплыми веяниями современных добродетелей. Мы были достаточно смелы, мы не щадили ни себя, ни других, но мы долго не знали, куда нам направить нашу смелость. Мы были мрачны, нас называли фаталистами. Нашим фатумом было: полнота, напряжение, накопление сил. Мы жаждали молнии и дел, мы оставались вдали от счастья немощных, от "смирения". Грозовые тучи вокруг, мрак внутри нас: мы не имели пути, формула нашего счастья: одно Да, одно Нет, одна прямая линия, одна цель. Что хорошо? – Все, что повышает в человеке чувство власти, волю к власти, самую власть.Что дурно? – Все, что происходит из слабости.Что есть счастье? – Чувство растущей власти, чувство преодолеваемого противодействия.Не удовлетворенность, но стремление к власти, не мир вообще, но война, не добродетель, но полнота способностей (добродетель в стиле Ренессанса, virtu, добродетель, свободная от моралина).Слабые и неудачники должны погибнуть: первое положение нашей любви к человеку. И им должно еще помочь в этом.Что вреднее всякого порока? – Деятельное сострадание ко всем неудачникам и слабым – христианство. Моя проблема не в том, как завершает собою человечество последовательный ряд сменяющихся существ (человек – это конец), но какой тип человека следует взрастить, какой тип желателен, как более ценный, более достойный жизни, будущности.Этот более ценный тип уже существовал нередко, но лишь как счастливая случайность, как исключение, – и никогда как нечто преднамеренное. Наоборот, – его боялись более всего; до сих пор он внушал почти ужас, и из страха перед ним желали, взращивали и достигали человека противоположного типа: типа домашнего животного, стадного животного, больного животного – христианина. Человечество не представляет собою развития к лучшему, или к сильнейшему, или к высшему, как в это до сих пор верят. "Прогресс" есть лишь современная идея, иначе говоря, фальшивая идея. Теперешний европеец по своей ценности глубоко ниже европейца эпохи Возрождения, поступательное развитие решительно не представляет собою какой-либо необходимости повышения, усиления.Совсем в ином смысле, в единичных случаях на различных территориях земного шара и среди различных культур, удается проявление того, что фактически представляет собою высший тип, что по отношению к целому человечеству представляет род сверхчеловека. Такие счастливые случайности всегда бывали и всегда могут быть возможны. И при благоприятных обстоятельствах такими удачами могут быть целые поколения, племена, народы. Не следует украшать и выряжать христианство: оно объявило смертельную войну этому высшему типу человека, оно отреклось от всех основных инстинктов этого типа; из этих инстинктов оно выцедило понятие зла, злого человека: сильный человек сделался негодным человеком, "отверженцем". Христианство взяло сторону всех слабых, униженных, неудачников, оно создало идеал из противоречия инстинктов поддержания сильной жизни; оно внесло порчу в самый разум духовно-сильных натур, так как оно научило их чувствовать высшие духовные ценности как греховные, ведущие к заблуждению, как искушения. Вот пример, вызывающий глубочайшее сожаление: гибель Паскаля, который верил в то, что причиной гибели его разума был первородный грех, между тем как ею было лишь христианство. Мучительное, страшное зрелище представилось мне: я отдернул завесу с испорченности человека. В моих устах это слово свободно по крайней мере от одного подозрения: будто бы оно заключает в себе моральное обвинение. Слово это – я желал бы подчеркнуть это еще раз – лишено морального смысла, и притом в такой степени, что испорченность эта как раз ощущается мною сильнее всего именно там, где до сих пор наиболее сознательно стремились к "добродетели", к "божественности". Я понимаю испорченность, как об этом можно уже догадаться, в смысле decadence: я утверждаю, что все ценности, к которым в настоящее время человечество стремится, как к наивысшим, – суть ценности decadence.Я называю животное – род, индивидуум – испорченным, когда оно теряет свои инстинкты, когда оно выбирает, когда оно предпочитает то, что ему вредно. История "высоких чувств", "идеалов человечества" – может быть, именно мне нужно ею заняться – была бы почти только выяснением того, почему человек так испорчен. Сама жизнь ценится мною, как инстинкт роста, устойчивости, накопления сил, власти: где недостает воли к власти, там упадок. Я утверждаю, что всем высшим ценностям человечества недостает этой воли, что под самыми святыми именами господствуют ценности упадка, нигилистические ценности. Христианство называют религией сострадания. Сострадание противоположно тоническим аффектам, повышающим энергию жизненного чувства; оно действует угнетающим образом. Через сострадание теряется сила. Состраданием еще увеличивается и усложняется убыль в силе, наносимая жизни страданием. Само страдание делается заразительным через сострадание <…> Сострадание вообще противоречит закону развития, который есть закон подбора. Оно поддерживает то, что должно погибнуть, оно встает на защиту в пользу обездоленных и осужденных жизнью; поддерживая в жизни неудачное всякого рода, оно делает саму жизнь мрачною и возбуждающею сомнение. Осмелились назвать сострадание добродетелью (в каждой благородной морали оно считается слабостью); пошли еще дальше: сделали из него добродетель по преимуществу, почву и источник всех добродетелей, конечно, лишь с точки зрения нигилистической философии, которая пишет на своем щите отрицание жизни, – и это надо всегда иметь в виду. Шопенгауэр был прав: сострадание отрицает жизнь, оно делает ее более достойной отрицания, – сострадание есть практика нигилизма. Повторяю: этот угнетающий и заразительный инстинкт уничтожает те инстинкты, которые исходят из поддержания и повышения ценности жизни: умножая бедствие и охраняя все бедствующее, оно является главным орудием decadence – сострадание увлекает в ничто!.. Не говорят "ничто": говорят вместо этого "по ту сторону", или "Бог", или "истинная жизнь", или нирвана, спасение, блаженство... Эта невинная риторика из области религиозно-нравственной идиосинкразии оказывается гораздо менее невинной, когда поймешь, какая тенденция облекается здесь в мантию возвышенных слов, тенденция, враждебная жизни <…> Исходя из инстинкта жизни, можно бы было в самом деле поискать средство удалить хирургическим путем такое болезненное и опасное скопление сострадания, какое представляет случай с Шопенгауэром (и, к сожалению, весь наш литературный и артистический decadence от Санкт-Петербурга до Парижа, от Толстого до Вагнера)... Нет ничего более нездорового среди нашей нездоровой современности, как христианское сострадание. Здесь быть врачом, здесь быть неумолимым, здесь действовать ножом, – это надлежит нам, это наш род любви к человеку, с которой живем мы – философы, мы – гипербореи!..
P.S. C 1889 г., после написания «Антихриста», до момента своей смерти в 1900 г., то есть 11 лет Ницше провел в клинике душевнобольных в Базеле. Записи из его истории болезни:
«23 февраля 1889 г. «В последний раз я был Фридрихом-Вильгельмом IV».
27 апреля. Частые приступы гнева.
18 мая. Довольно часто испускает нечленораздельные крики.
14 июня. Принимает сторожа за Бисмарка.
4 июля. Разбивает стакан, "чтобы забаррикадировать вход в комнату осколками стекла".
9 июля. Прыгает по-козлиному, гримасничает и выпячивает левое плечо.
7 сентября. Почти всегда спит на полу у постели».
По поводу записи 23 февраля нужно заметить: Ницше родился 15 октября – дата рождения короля Фридриха Вильгельма IV, в честь которого был назван философ.
Карл Ясперс
Ницше и христианство (1946)
ЯСПЕРС (Jaspers) Карл (1883-1969) – немецкий философ и психиатр, один из создателей экзистенциализма. Доктор медицины (1909). Доктор психологии (1913). Профессор психологии (с 1916), профессор философии (с 1922) Гейдельбергского (1916-1937, 1945-1948) и Базельского университетов (1948- 1961). (В 1937 был изгнан из университета как антинацист.) Профессиональную деятельность Я. начал как психиатр, что в известной степени предопределило трактовку им основных философских вопросов. В работах "Всеобщая психопатология" (1913) и "Психология мировоззрений" (1919) Я. проводил идею, согласно которой психопатологические явления, как правило, отражают не столько процесс распада человеческой личности, сколько интенсивные поиски человеком собственной индивидуальности. (После 1915 отошел от активных исследований в области психиатрии, посвятив ряд работ проблематике патографии, т.е. психопатологическому анализу эволюции выдающихся личностей: Стриндберг, Ван Гог, Сведенборг, Гельдерлин, Ницше и др.) Рассматривая суть этих поисков в качестве ядра подлинной философской рефлексии, Я. утверждал, что любая рационалистически выстроенная картина мира есть не что иное, как иносказательная интеллектуальная интерпретация скрытых душевных стремлений творчески мыслящего индивида. Бытие в этих условиях оказывается "зашифрованным" и предполагает обязательное истолкование. Задача философии у Я. – вскрыть то обстоятельство, что в основании всех ипостасей сознательной деятельности людей лежит неосознаваемое творчество "экзистенции" (бытия особого плана, человеческой самости, внеположенной предметному миру). Источник высшей мудрости – господствующее в мире неразумное ("Разум и экзистенция", 1935). Развивая свои представления о "пограничных ситуациях", Я. пришел к выводу о том, что исконный смысл и пафос бытия раскрываются человеку лишь в моменты этих кардинальнейших, жизнесоразмерных потрясений (размышления о смерти, болезнь и т.д.). Человек постоянно переживает в своей душе определенные обстоятельства, но иногда они предельно эмоционально сопрягаются с крайними потрясениями – человек сознает роль случая в своей жизни, а также то, насколько его жизнь не принадлежала ему самому, будучи несобственной. Это и есть "пограничная ситуация случая".