Типологическая единица истории 3 страница
Первые сапиентные неоантропы были в основном охотниками и собирателями и перемещались вслед за служившими им пищей животными, зоны обитания которых изменялись в зависимости от колебаний в климате, от вызывавшихся геологическими катаклизмами ледниковых периодов. Наиболее благоприятной для существования зоной при этом по-прежнему оставалась ближневосточно-средиземно-морская; именно здесь 10-12 тысячелетий назад начался переход от палеолита (древнекаменного века) к неолиту. Суть перехода сводилась к постепенному оседанию коллективов бродячих охотников и собирателей в обильных растительностью и дичью лесостепных районах ближневосточных предгорий (Палестина, Анатолия, Загрос и др.). Осевшие здесь группы вначале лишь охотились за обитавшими в горах мелкими животными и собирали дикорастущие растения, особенно злаки. Позже они нашли способ приручить животных и одомашнить некоторые растения, что положило начало скотоводству и земледелию.
Совершенный на рубеже палеолита и неолита переход от присваивающего хозяйства (охота, рыболовство, собирательство) к производящему, т. е. к регулярному производству пищи, получил в науке наименование неолитической революции (иногда ее именуют также аграрной революцией - термин менее удачный из-за невозможности избежать лишних совпадений и ассоциаций). Этот переход действительно сыграл поистине революционную роль в истории человечества, так что в смысле открывшихся перед людьми новых возможностей и перспектив он может быть поставлен в один ряд с промышленным переворотом раннего европейского капитализма и современной НТР. Суть его в том, что оседлый быт с гарантированной пищей способствовал резкому ускорению дальнейшего развития производства и культуры, что, в свою очередь, привело к расцвету жилищного и хозяйственного строительства, производству разнообразного и высококачественного каменного инвентаря (неолитические орудия), керамических сосудов для хранения и приготовления пищи, а также к изобретению прядения и ткачества с последующим изготовлением различных одежд. Однако для истории наибольшее значение имеют те следствия, причиной которых была революция в производстве. Среди них следует обратить внимание на два главных и наиболее важных.
Во-первых, новые условия оседлой и обеспеченной пищей жизни земледельцев сыграли важную роль в кардинальном изменении всего образа жизни человека, приобретшего благоприятные возможности для гарантированного стабильного существования. Увеличение рождаемости (рост фертильности женщин) и выживаемости детей в новых условиях привело к резкому росту темпов прироста населения, за счет чего заметно усилился процесс миграции и распространения вширь достижений земледельческого неолита: спорадически расселявшееся за пределы родного поселка избыточное население быстро осваивало новые пригодные для земледелия территории - сначала в районе плодородных речных долин Ближнего Востока, затем в других землях, включая Северную Африку, европейское Средиземноморье, Иран и Среднюю Азию, Индию и Китай. При этом новые дочерние поселения, как правило, сохраняли выработанный уже ранними земледельцами генеральный стереотип существования, включая социально-семейную и общинно-родовую организацию, мифологию, ритуалы, производственные навыки и технологию и т.п. Разумеется, со временем и в зависимости от обстоятельств на новых местах обитания все это подвергалось определенной трансформации и обогащалось новыми элементами культуры.
Во-вторых, производственный потенциал земледельческого неолита оказался столь значительным, что уже на ранних этапах существования земледельческих общин - особенно тех из них, которые располагались в наиболее плодородных районах речных долин, в оптимальных экологических условиях ближневосточной зоны, - появилась объективная возможность создания избыточного продукта, за счет которого можно было содержать освобожденных от производства пищи людей, исполнявших различные административные функции. Иными словами, именно на основе появившихся в результате неолитической революции производственных возможностей и возникли в конечном счете древнейшие очаги урбанистической цивилизации со свойственными им надобщинными социальными структурами и ранними формами политической администрации.
Итак, история человека, его производящего хозяйства, культуры, равно как и история в полном смысле этого слова, т.е. история человеческой цивилизации, - все это восходит к неолитической революции, имевшей место в ближневосточной зоне около 10 тысячелетий назад, не говоря уже о том, что в той же зоне сложился и сам сапиентный человек. Вот уж поистине ex Oriente lux! К этому стоит добавить, что на базе производственных возможностей земледельческого неолита возникли первые известные науке протогосударственные структуры, подавляющее большинство которых существовало опять-таки на Востоке, причем не только Ближнем.
Важно заметить, что до эпохи античности такого же типа протогосударства были и на территории Европы, в частности в Греции, начиная с микенского периода ее истории. Едва ли есть основания для сомнений в ближневосточных истоках раннеевропейской земледельческой культуры, равно как и параметров ее предантичной государственности. Для доантичной Греции, предстающей перед миром наиболее ярко со страниц гомеровского эпоса, характерны были примерно те же отношения, что существовали и в иных ранних протого-сударствах, в частности восточных: господствовали общинные связи, существовали мелкие правители-вожди (базилевсы и др.), тогда как частнособственнические отношения были еще неразвитыми. Иное дело - времена античности. Собственно, именно с возникновения во второй трети I тысячелетия до н.э. античной Греции и берет начало дихотомия Восток - Запад, ибо именно с этого времени греки стали ощущать и фиксировать весьма заметные отличия своего образа жизни от образа жизни соседних с ними цивилизованных народов Востока, не говоря уже о нецивилизованных “варварах”. К чему же сводились эти отличия?
Европа и Восток:
две структуры, два пути развития
Сложившись на местной “гомеровской” основе, но заимствовав кое-что и извне (в частности, ориентируясь на финикийский эталон), античное общество сформировалось прежде всего на базе развитых торговых связей и средиземноморского мореплавания. То и другое, вкупе с благоприятными географическими условиями, сыграло, видимо, свою роль в архаической революции, приведшей к преобразованию доантичной (в принципе близкой к типичной древневосточной) структуры в кардинально отличную от нее античную.
Трудно сказать, что явилось причиной архаической революции, которую смело можно уподобить своего рода социальной мутации, ибо во всей истории человечества она была единственной и потому уникальной по характеру и результатам. Одно несомненно: главным итогом трансформации структуры был выход на передний план почти неизвестных или по крайней мере слаборазвитых в то время во всем остальном мире частнособственнических отношений, особенно в сочетании с господством частного товарного производства, ориентированного преимущественно на рынок, с эксплуатацией частных рабов при отсутствии сильной централизованной власти и при самоуправлении общины, города-государства (полиса). После реформ Солона (начало VI в. до н.э.) в античной Греции возникла структура, опирающаяся на частную собственность, чего не было более нигде в мире. Господство частной собственности вызвало к жизни свойственные ей и обслуживавшие ее нужды политические, правовые и иные институты - систему демократического самоуправления с правом и обязанностью каждого полноправного гражданина, члена полиса, принимать участие в общественных делах (римский термин res publica как раз и означает “общественное дело”), в управлении полисом; систему частноправовых гарантий с защитой интересов каждого гражданина, с признанием его личного достоинства, прав и свобод, а также систему социокультурных принципов, способствовавших расцвету личности, развитию творческих потенций индивида, не говоря уже о его энергии, инициативе, предприимчивости и т.п. Словом, в античном мире были заложены основы так называемого гражданского общества, послужившего идейно-институциональным фундаментом быстрого развития античной рыночно-частнособственнической структуры. Всем этим античное общество стало принципиально отличаться от всех других, прежде всего восточных, включая и финикийское, где ничего похожего, во всяком случае в сколько-нибудь заметном объеме, никогда не было.
Итак, начиная с античной Греции, в цивилизованном мире возникли две разные социальные структуры - европейская и неевропейская, причем вторая (по времени появления - первая) была представлена многими вариантами, различавшимися в разных районах мира, но принципиально сходными, однотипными в главном: ей не были знакомы ни господствующая роль частной собственности, ни античное “гражданское общество”. Но так ли уж это важно? Не следует ли считать античную Грецию лишь несколько отличной от других модификаций единого общего пути, как на том подчас настаивают специалисты?
Здесь важно заметить, что речь идет не только о разных типах социальной структуры. Гораздо важнее то, что вторым и с точки зрения исторического процесса много более важным результатом происшедшей в древнегреческом обществе революции-мутации было то, что античная структура пошла иным путем развития, чем все остальные. Путем более быстрым, динамичным и результативным. Именно на основе греческой античности были достигнуты в Древнем Риме впечатляющие успехи в области экономики, политической администрации, культуры. И когда наступила эпоха длительного кризиса, связанного с падением Рима и варварскими завоеваниями, что затем привело, как известно, к появлению средневекового феодализма. Отнюдь не все эти достижения остались втуне. Как раз напротив: пройдя через полосу кризиса, на что ушло несколько долгих веков, средневековая Европа начала быстро и энергично возрождать античные нормы, принципы и институты (вспомним торговые республики типа Венеции или Генуи, города в средневековой Европе со всеми их привилегиями и нормами самоуправления в период господства феодальных порядков), чем была заложена социально-экономическая основа эпохи Возрождения, которая, в свою очередь, означала создание условий для быстрого и энергичного восстановления некоторых античных порядков, элементов античной структуры. И именно последовавшее вскоре за этим, после Великих географических открытий, первоначальное накопление капитала создало материальную базу для вызревания в Европе капитализма. Капитализм в этом смысле – детище европейского города и эпохи Возрождения, прямой наследник античности (а не феодализма, как то подчас по инерции кое-кто себе представляет).
Итак, европейский путь развития – это чередование структурных модификаций (античная, феодальная, капиталистическая), при которых частнособственническая активность, хотя временами, в первые века феодализма, и отступавшая, в конечном счете была ведущей и структурообразующей. Именно господство частной собственности, огражденное системой соответствующих политических, правовых и социокультурных институтов, породило капитализм и тем заложило основу бурного экономического развития не только Европы, но и всего остального мира. Без господства частнособственнических отношений капитализм не мог возникнуть – и в этом принципиальное отличие исторического пути всех неевропейских обществ от европейского, по крайней мере до эпохи колониализма, когда неевропейские страны одна за другой были втянуты капиталистической Европой в единое мировое рыночное хозяйство со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Так каким же в свете сказанного следует считать путь развития неевропейских стран? И что же следует в этой связи считать Востоком?
Если одна структура ведет к капиталистическому развитию в силу заложенных в ней потенций эволюции, а другая, отличная от нее, в силу тех же обстоятельств (иные потенции) к капитализму привести не может, то это и создает не просто несходство структур и путей развития, а как раз ту самую дихотомию, о которой уже упоминалось. Иными словами, противостояние Восток - Запад при этом возрастает до уровня Символа. И с этой точки зрения Восток уже не просто географический Восток, как его воспринимали античные греки и римляне, но в некотором смысле иной мир, основанный на иных порядках, что, впрочем, тоже было хорошо известно уже древним грекам – достаточно вспомнить их отношение к персам в период длительных греко-персидских войн, подробно описанных, в частности, Геродотом.
Таким образом, с античности уже была известна разница между европейским античным обществом и неевропейским миром, олицетворенным в то время хорошо известным грекам Востоком, будь то Египет, Вавилон или Персия. Заслуживает внимания, что эту разницу, впоследствии заложившую основы востоковедения, ощущали и анализировали именно европейцы, античные греки и их наследники, порвавшие с традиционной восточного типа структурой и обитавшие в рамках новой, принципиально иной структуры, но не жители стран Востока, культура которых в те времена, да и позже, не была заметно ниже европейской, нередко бывала равна ей, а порой кое в чем и превосходила ее. И хотя эта формула не абсолютна (известно, что питавшая пристрастие к историописанию китайская традиция стремилась дать характеристику далеких народов, даже европейских, но она при этом обычно не выходила за рамки скупого описания), факт остается фактом: анализ разницы между европейским и неевропейским обществами первыми дали и впоследствии стремились углубить именно европейцы, что и легло со временем, как упоминалось, в фундамент современного востоковедения.
Ранние формы социальной организации
и процесса генезиса
предгосударственных институтов
История начинается на Востоке… Этот хорошо известный и ныне никем в принципе не оспариваемый тезис убедительно подкрепляется данными современной археологии, материалами палеографии и иными первоисточниками. Но как конкретно шел исторический процесс? Как именно начиналась эта история? Речь ведь не только о развитии материальной культуры - об этом вполне достаточное представление дают археологические находки, по которым можно проследить все этапы становления образа жизни древнего человека, от первых ранненеолитических поселений до ранних государств Египта или Двуречья. Для теоретического анализа - а именно он в данном случае стоит на первом месте - много существеннее выяснить этапы развития структуры в целом, т.е. попытаться найти и проследить процесс развития основных социальных, социокультурных, социально-экономических и административно-политических институтов. Причем речь идет о самых общих принципах возникновения и становления этих институтов. Иными словами, перед нами стоит задача сконструировать нечто вроде идеальной совокупной модели, генерального эталона, ориентируясь на который, можно было бы представить, хотя и с определенными вариантами, возможный ход формирования предгосударственных институтов, а затем и государства.
Для решения этой задачи современная наука немало сделала. Следуя по пути тщательного изучения многочисленных отсталых и примитивных обществ, этнографы и антропологи - а это очень большой отряд специалистов, активно действующих в сфере культурной, социальной, экономической, политической, даже философской антропологии - не только собрали гигантское количество материалов полевых обследований, но и детальнейшим образом изучили и сопоставили друг с другом эти материалы. На основе этих сопоставлений были сделаны серьезные выводы, способствовавшие выявлению некоторых общих закономерностей формирования и развития примитивных социальных структур, возникновения в недрах этих структур институтов, способствующих их эволюции. Многое из сделанного, особенно в XX в., значительно изменило существовавшие прежде представления. Это коснулось, в частности, проблемы матриархата – ныне считается общепризнанным, что такого этапа в развитии общества никогда не было, что следует говорить лишь об обществах, где господствуют принципы матрилинейности и матрилокальности, причем эти общества ничуть не древнее и не примитивнее патриархальных, просто они иные, функционируют, с социально-семейной точки зрения, в несколько иной форме. Это затронуло также и некоторые формы описанных в свое время Л.Г. Морганом, а за ним и Ф. Энгельсом брачных связей и систем родства.
Современная наука отвергла и универсальность так называемого института “военной демократии”, значение которого в XIX в. было преувеличено тем же Морганом. Были поставлены под сомнение и некоторые другие устоявшиеся понятия, как, например, племя, о чем пойдет речь ниже. Были выдвинуты и разработаны многие новые термины, объясняющие заново вскрытые и изученные явления и процессы, о чем будет тоже сказано далее. Словом, едва ли не самым важным итогом развития антропологии XX в. следует считать опровержение многих из тех положений, которые были сформулированы в прошлом, включая и считавшиеся у нас долгое время классическими и потому абсолютно истинными постулаты марксизма, не говоря уже о вульгарных построениях истматовской теории формаций.
Генезис социальных связей:
Реципрокный обмен
Человеческое общество, выделяясь из породившей его живой природы, уже на заре истории противопоставило природным инстинктам культуру, т.е. такую систему норм, символов и связей, которая стала заметно отличать людей от животных. Именно культура уже в ее самой ранней форме легла в основу общества, практически создалa общество как совокупность людей, связанных общими потребностями и целями и взаимодействующих ради их удовлетворения, как в конечном счете упорядочение, т.е. организацию, основанную на общепринятой и обязательной системе норм. Но с чего началась сама культура, т.е. нормативная система, отличная от биологической системы запретов?
Как утверждает известный французский антрополог К. Леви-Строс, первоосновой социокультурного начала была сексуальная pеформа, запрет инцеста, что породило систему упорядоченных коммуникаций, основанную на принципе эквивалентного взаимообмена. Обмен женщинами, дочерьми и сестрами, ограничивший беспорядочное половое общение в рамках первобытного стада и породивший ранние формы жестко фиксированных брачных связей, способствовал установлению нормативного родства, в связи с чем были определены старшинство поколений, брачные классы и в конечном счете основанные на этом родовые и родоплеменные общности. Фундаментальный принцип эквивалентного обмена-дара стал затем основой основ существования всех ранних обществ. Обмен словами и знаками-символами способствовал становлению определенных норм общения, обмен пищей и предметами обихода вел к укреплению социальных связей, к созданию более или менее устойчивой структуры, без чего складывавшееся человеческое общество просто не сумело бы выжить.
Процесс генезиса социальных связей, протекавший, видимо, параллельно с процессом сапиентации и распространения сапиентного человека на ойкумене, привел к становлению таких ранних форм социальной структуры, реальное существование которых можно проследить и в XX в. Тот же Леви-Строс, тогда еще начинающий антрополог, провел в свое время несколько недель с группой индейцев намбиквара в районе Амазонки. Общность намбиквара, как она была затем им описана, состояла из неустойчивых локальных групп, состав которых обновлялся практически ежегодно. Во главе группы из нескольких парных семей с детьми и ряда неженатых стоял признанный ею глава, в функции которого входило вести, объединять, организовывать и за все отвечать - будь то выбор стоянки, сезонная работа или конфликт, не говоря уже о военном столкновении с враждебными группами. Лидер обязан был все знать и уметь лучше других - потому он и избирался лидером. Но главная его функция сводилась к тому, чтобы щедрой рукой раздавать другим все то, что ему удавалось сделать, добыть, приобрести. В обмен за эти щедрые раздачи он по закону эквивалента приобретал высокий престиж, способствовавший его авторитету в группе (слово лидера - закон для остальных). Кроме престижа на долю главы группы выпадала одна, но весьма существенная привилегия: право на несколько жен, в отличие от остальных мужчин группы. Реализация этого права порой создавала половой дисбаланс, но группа мирилась с этим во имя общих интересов: хороший лидер стоил немалого, а если он оказывался плох, группа быстро распадалась.
Итак, фундаментальный принцип эквивалентного обмена в описанной структуре не только активно действует, но и способствует процветанию, даже существованию группы, являясь условием sine qua non. Дело в том, что полученные в обмен на щедрую отдачу незаурядной личности престиж и привилегии энергично включают амбиции способных, являются мощным стимулом для тех, кто хочет включиться (а хотят не все; Леви-Строс отмечал, что не всякий, на которого падал выбор, соглашался стать лидером) в соревнование за престиж, отдавая ради этого группе все свои силы и способности. Соответственно престиж и авторитет едва ли не с первых шагов общества становятся своего рода вершиной социальных ценностей. Но почему все именно так, а не иначе? И насколько подобного рода структура может считаться типичной, а не случайной?
Причины закономерности ее вскрывают исследования экономантропологов. Первобытный коллектив охотников и собирателей обычно невелик - в среднем 20-30, иногда 50 человек. Каждая группа имеет свою территорию обитания в пределах района, занятого данной этнической общностью, и находится на полном самообеспечении, хотя при этом она может быть связана взаимообменом с соседями. Фундаментальный принцип существования локальной группы - ее эгалитарность. Система добычи, распределения и потребления пищи здесь основана на строгой уравнительности, но с учетом ролевых функций: между мужчинами и женщинами, старшими и младшими, взрослыми, стариками и детьми всегда существовало определенное и строго фиксированное неравенство в потреблении, генетически восходящее к аналогичному неравенству и в рамках стаи животных. Социальные права и обязанности членов группы (опять-таки с учетом ролевых функции) одинаковы. Все имеют голос. Каждый волен принять самостоятельное решение вплоть до разрыва с группой.
Есть соблазн видеть в этой эгалитарности и свободе принятия решения нечто вроде первобытной демократии. Стоит заметить, что современная антропология этим термином, по крайней мере в XX в., обычно уже не пользуется. И не случайно: гораздо больше оснований говорить о жестком конформизме группы, о строгой необходимости для каждого полностью соответствовать сложившимся экспектациям под угрозой изгнания из общества (уже не только из данной группы), чем о свободе мнений и поведения. Словом, эгалитаризм - это далеко не демократия. В экономическом же аспекте суть его сводится к тому, что каждый член группы, вне зависимости от его личного вклада, имел право на долю коллективного продукта уже в силу своего членства в ней.
Таким образом, потребление в группе коллективное. Без этого уравнительного потребления группа не смогла бы выжить и обеспечить нормальное воспроизводство, не говоря уже о расширенном. Но если потребление было коллективным, то добыча пищи чаще всего была индивидуальной (если не говорить, скажем, о коллективной охоте на крупное животное, что бывало далеко не у всех и не всегда), и в ходе ее один приносил больше, другой меньше. Если учесть, что добыть пищу старались все - попытки отлынивания случались редко и вызывали столь явно выраженную реакцию в виде презрения и насмешек, что в обществе, где престиж ценился очень высоко, это было по сути невыносимым наказанием, - то все сводилось к тому, сколько сил, способностей и удачи у каждого, кто сколько может добыть. Те, кто приносил больше других, как раз и приобретали престиж и авторитет; именно из их числа выбирали лидеров.
Экономический аспект генерального принципа системы эквивалентного обмена, основанной на уравнительности, антропологи обозначили термином “реципрокность” (от лат. reciproco - двигать туда-сюда, возвращать обратно). Первоначальная суть реципрокного взаимообмена сводилась к тому, что каждый вносил в общий котел, сколько мог, и черпал из него, сколько ему полагалось, тогда как разница между отданным и полученным измерялась в терминах социальных ценностей и выражалась в форме престижа и связанных с ним привилегий.
Будучи едва ли не первым универсальным механизмом функционирования человеческого общества на ранних этапах его существования, реципрокный обмен сыграл решающую роль в последующем развитии общества, в конечном счете в разложении той эгалитарной структуры, которая вызвала его к жизни и существовала на его основе. Включение престижных амбиций способных и удачливых индивидов, вызванное к жизни активным функционированием реципрокности, вело, с одной стороны, к выходу на передний план принципа меритократии, т.е. выдвижения способных и честолюбивых, претендующих на престиж и авторитет, которые со временем все более явственно выделялись над средним уровнем и соответственно обретали привилегии, а с другой – к увеличению общей массы потребляемой пищи, к созданию за счет усилий амбициозных и удачливых охотников своего рода избыточного продукта.
Проблема избыточного продукта сложна. Речь не об абсолютном избытке, во всяком случае не о нем в первую очередь. Имеются в виду излишки по сравнению с нормой (жизнеобеспечивающим продуктом, по определению Ю. И. Семенова). В группах, живших в сравнительно богатых дичью районах, удачливые охотники чаще, чем где-либо еще, приносили богатую добычу, причем со временем выработалась норма, согласно которой принесший добычу имел право сам распорядиться ею. Конечно, при этом соблюдались веками сложившиеся нормы потребления в группе, но право распределения означало, что пища приносится как индивидуальный дар. Здесь лишь легкое смещение акцента, однако в условиях сравнительного избытка оно вело к появлению привилегий. Стало считаться само собой разумеющимся, что обладающий престижем удачливый охотник заслуживает определенных социальных привилегий. Материальный достаток, таким образом, обменивался на престиж, престиж сопровождался некоторыми привилегиями, и все это опиралось на признанный и почитаемый принцип меритократии. Оставался лишь шаг до социального неравенства. И вскоре этот шаг был сделан, правда, уже в новых условиях, когда на смену обществу собирателей пришли коллективы производителей пищи, земледельцев и скотоводов.
Ранние формы неравенства
И система редистрибуции
Неолитическая революция и переход к регулярному производству пищи способствовали заметному росту избыточного продукта, что дало резкий толчок изменению форм социальных отношений, менявшихся параллельно с появлением нового образа жизни в виде оседло-земледельческих поселений и общинной организации. Непрочные у собирателей парные семейные ячейки при переходе к оседлости и систематическому производству пищи трансформировались в более крепкие и достаточно многочисленные семьи, даже семейно-клановые группы, заменившие собой локальные группы бродячих охотников. Группа близких родственников - потомков одной семейной пары, чаще всего по одной определенной линии, мужской или женской, - вместе с их брачными партнерами и детьми обычно представляла собой низовую семейно-клановую ячейку, построенную по нормам строгой экзогамии и имевшую тенденцию к разрастанию в систему родственных кланов.
Именно такие семейно-клановые группы стали первичной ячейкой оседло-земледельческого (а позже и кочевого) общества, что, в частности, хорошо прослеживается антропологами на материалах полевых обследований многих народов Африки. Главой группы обычно являлся отец-патриарх, имевший одну или несколько жен и проживавший со своими детьми, нередко тоже уже женатыми, а также братьями с их женами и иными родственниками и домочадцами в рамках единого общего домохозяйства, своего рода замкнутого компаунда. На территории компаунда каждая женщина с ее детьми имела, как правило, свою хижину (строение с кухней); хижины были и для мужчин, иногда отдельное жилище предоставлялось главе группы. Тут же располагались хозяйственные постройки, амбары, хлевы и т.п. Среднее число взрослых в компаунде, по некоторым подсчетам, составляло семнадцать-двадцать человек. Внутренние связи в семейной группе были неизмеримо жестче тех, что связывали между собой членов кочующей локальной группы охотников и собирателей. Соединенные не по собственной воле, а по случайности рождения строгими нормами брачно-родственных уз, члены семейной группы уже не являлись собранием равных, различавшихся лишь по полу и возрасту. Пол, возраст, принадлежность к определенному поколению и брачному классу, наконец, место в группе, связанное с нормами брачно-родственных уз и случайностью рождения, - все это стало играть важную роль и фиксировать определенный статус каждого. Следствием было возникновение неравенства, выражавшегося обычно в системе социальных и возрастных рангов.
Итак, неравенство в его простейшей модификации - ранговое; суть его в том, что в рамках данной общности четко фиксировалось ограниченное количество позиций высокого статуса, значительно большее - среднего и практически неограниченное - низшего. Низшие ранги имели члены семейно-клановой группы: люди женатые, но не имевшие собственного самостоятельного хозяйства; прошедшие через обряд инициации юноши и девушки, считавшиеся взрослыми; дети и подростки. На самом низу – прибившиеся к коллективу чужаки-аутсайдеры. Глава семейной группы в качестве социального лица имел на этом фоне более высокий ранг, соответствовавший его реальному статусу лидера группы и распределителя хозяйства. Его вполне можно сопоставить с лидером локальной группы охотников, хотя разница между тем и другим достаточно велика.
Прежде всего своим положением отец-патриарх обязан не случайности выбора и тем более не собственным заслугам, а случайности рождения или обстоятельств, превративших его в старшего среди группы более младших родственников его поколения и следующих поколений. Соответственно и его позиция в группе прочна и неколебима; это своего рода пожизненный статус, независимый от воли, настроений или пожеланий членов группы. Неравенство между ним и остальными членами его группы очевидно, хотя и еще весьма условно. Что же касается функций, то они частично те же, что и у лидера локальной группы: определение характера деятельности для всех, забота о благосостоянии коллектива, принятие решения в конфликтных ситуациях и т.п. Однако есть и немало новых функций, требующих определенных способностей и действий, причем иного, нежели раньше, характера. Во-первых, к числу основных достоинств патриарха относятся не столько качества умелого и ловкого добытчика, сколько опыт знающего администратора и организатора, умеющего предвидеть ход событий и планировать дела, принимать нужные меры, связанные с решением комплекса хозяйственных забот земледельцев. Во-вторых, иной характер принимает борьба за достижение и постоянную реабилитацию престижа, который в социальной системе ценностей земледельцев-общинников стойко продолжает занимать центральное место и играть едва ли не решающую роль в важнейших делах.