Публикация социологической информации в СМИ
Со второй половины 80-х гг. прошлого века отечественные СМИ начинают активно использовать относительно новый для них вид информации – социологическую информацию. Журналисты быстро осознали ее потенциальную ценность, и с тех пор мы наблюдаем, что называется, победное шествие социологической информации по страницам газет и журналов, выпускам теле- и радиопередач, по сайтам сетевых СМИ. Изначально данный вид информации казался журналистам простым в понимании и удобным в использовании. Вероятно, по этой причине в редакционной практике к социологической информации стали относиться примерно так же, как и к любой другой: ее свободно перерабатывали и редактировали в соответствии с интересами и потребностями какого-то конкретного журналиста, редакции СМИ или даже третьих лиц, например, собственников издания. Как следствие, подобная переработка часто приводила к нежелательным результатам, в частности, к искажению или даже фальсификации информации, что, в свою очередь, вызывало озабоченность и критику со стороны как социологов-профессионалов, так и активной части аудитории.
С тех пор мало что изменилось, и потому можно утверждать, что главной проблемой использования социологической информации в СМИ было и остается непонимание многими журналистами специфики этой информации и неспособность учесть эту специфику в своей работе. Попробуем разобраться в этом вопросе.
Социологическая информация: сущность и критерии надежности
Начать нужно с того, что в современной социологии существуют разные подходы к пониманию структуры социологического знания и выделяются разные типы социологической информации. Общим моментом является то, что каждому уровню (типу или стилю) социологического знания соответствуют специфические разновидности социологической информации. Рассмотрим некоторые из них.
Наиболее распространенный взгляд предполагает выделение в социологическом знании двух уровней: теоретического (фундаментального) и прикладного, представленных, соответственно, теоретической и прикладной социологией. Первая из них включает в себя "совокупность социологических исследований, ориентированных на объяснение социальной действительности, установление общих и специфических законов и закономерностей развития и функционирования общества, форм проявления и механизмов действия этих законов в различных сферах общественной жизни"[1]. Вторая включает в себя "совокупность социологических исследований, ориентированных на использование открытых социальных законов и закономерностей для решения социальных проблем, проведение социальных экспериментов и разработку планов социального развития"[2].
Исследователи различают две разновидности социологической информации – концептуально-теоретическую и инструментальную. Поскольку теоретическая и прикладная социологии тесно взаимосвязаны, постольку и соответствующие им типы социологической информации связаны между собой: например, концептуально-теоретическая информация может выступать в качестве теоретико-методологического основания и прикладных исследований, и производства инструментальной информации, которая, в свою очередь, может быть использована для проверки истинности или ложности каких-то социологических теорий.
Альтернативная точка зрения основана на тезисе о том, что область знания, именуемая социологией, представляет собой механистическое соединение разнородных частей: науки и идеологии, логики и риторики, высокой абстракции и житейского опыта. "Одни “социологии” основаны на умении убеждать и агитировать, другие – стремятся доказать свои истины, третьи – ставят единственной целью сбор и обобщение данных"[3].
Социолог Г. С. Батыгин выделяет из этого многообразия "социологий" три доминирующих, на его взгляд, типа социологического знания: социологические доктрины, социологические исследования и социальные обследования.
Классические социологические доктрины, предлагающие различное толкование исторического процесса и развития общества, пронизаны, по мнению ученого, глубоко личностным началом: "Они являются не столько результатом систематических наблюдений или проверки предположений, сколько личным даром автора, который в этом отношении обретает призвание или претензию пророка"[4]. Отсюда – уникальность социологических доктрин и сложность их аутентичного понимания. Г. С. Батыгин утверждает, что "социологическую доктрину можно только принять вместе с ее топикой и риторикой; можно поверить в нее, но нельзя освоить как средство объяснения изучаемого фрагмента действительности"[5].
Два прочих типа социологического знания – социологические исследования и социальные обследования – имеют трудноуловимые и малопонятные для непрофессиональной аудитории различия. Но они есть. В частности, названные исследования и обследования отличаются своими целями: "В первом случае целью работы специалиста является знание как самодостаточная ценность, во втором случае ценность достигаемых результатов определяется их информативностью и полезностью для общества", а также критериями оценки качества информации: "Данные массовых опросов получают признание (и финансирование) в обществе лишь в том случае, если они вызывают интерес общественности либо правящих кругов. Даже самая высококачественная информация, полученная в процессе обследований, быстро устаревает и теряет ценность (хотя бы отчасти компенсировать уязвимость данного типа социологической информации призвано поточное производство "свежих" данных. – Н. К.). <...> Критерий, используемый исследователем, несколько иной – знание считается качественным до тех пор, пока оно не опровергнуто новыми данными"[6].
Здесь следует сделать краткое отступление, посвященное массовым опросам, и отметить тот факт, что помимо приведенной точки зрения (об относительной ценности результатов опросов общественного мнения) существует другая – в свое время ее сформулировал французский социолог П. Бурдье. В работе с "говорящим" названием "Общественное мнение не существует" он приходит к выводу, что проблематика массовых опросов "глубоко связана с конъюнктурой и подчинена определенному типу социального заказа"[7]. В основе методологии подобных опросов, по мнению П. Бурдье, лежат ложные основания. Так, он считает неверными постулаты, согласно которым "все люди могут иметь мнение" и будто бы все мнения значимы: "Факт суммирования мнений, имеющих отнюдь не одну и ту же реальную силу, ведет к производству лишенных смысла артефактов"[8].
Зондаж общественного мнения, утверждает П. Бурдье, представляет собой "инструмент политического действия". Его самая важная функция, по предположению ученого, "состоит во внушении иллюзии, что существует общественное мнение как императив, получаемый исключительно путем сложения индивидуальных мнений, и во внедрении идеи, что существует нечто вроде среднего арифметического мнений или среднее мнение. “Общественное мнение”, демонстрируемое на первых страницах газет в виде процентов <...> есть попросту чистейший артефакт. Его назначение – скрывать то, что состояние общественного мнения в данный момент есть система сил, напряжений и что нет ничего более неадекватного, чем выражать состояние общественного мнения через процентное отношение"[9]. В итоге социолог приходит к выводу, что "общественное мнение в том значении, которое скрыто ему придается теми, кто занимается опросами, или теми, кто использует их результаты... не существует"[10].
П. Бурдье, отмечая методологические изъяны опросной деятельности, не только расширяет наши представления о социологическом знании и ценности социологической информации, но и заставляет задуматься о социологической методологии – тех принципах, правилах, нормах и методах научного исследования, которые могли бы повысить надежность и достоверность социологической информации и послужить прочным основанием социологического знания.
Первое, что необходимо отметить, говоря о методологии социологического исследования, это наличие ее вненаучных предпосылок (рис. 2.4). Г. С. Батыгин в связи с этим утверждает, что "в основе научного знания лежит не всегда артикулированное мировоззрение, миф, в соответствии с которыми формируются теоретические постулаты и “позитивные эвристики”, определяющие значимые темы исследования, корпус гипотез и подтверждающих примеров"[11]. Добавим, что помимо мировоззрения влияние на гносеологический выбор социолога оказывают его индивидуальные психофизиологические характеристики.
Гносеологическое основание предполагает совершение социологом некоторых интеллектуальных усилий (как правило, не артикулируемых), призванных определить место специалиста в процессе познавательной деятельности. В частности, производится самооценка познавательных способностей, определяются
Рис. 2.4. Факторы, определяющие выбор методологии
приемлемые для него критерии научности, истинности, достоверности и точности знания и т.д. Вероятно, важнейшим моментом данного этапа определения методологии, своеобразным водоразделом выступает вопрос об отношении специалиста к истине. В итоге каждый социолог выбирает между стремлением к истине или пользе, ибо "наука не любит, когда к ней примешивается инородное, и сама ни к чему не примешивается, предпочитая независимость успеху"[12]. После того, как был сделан гносеологический выбор, специалист принимает на себя ту или иную роль, которая, в свою очередь, предполагает выбор соответствующей методологии. В частности, "социолог может играть роль исследователя – и тогда он обязан принять к исполнению нормы науки как рационального дискурса, независимого от интересов и ценностей. Обслуживание определенных интересов – корпорации, партии, институтов политической власти, частных лиц – заставляет социолога мыслить совершенно другими категориями, чем “научный” исследователь: он должен производить не новое знание, а обеспечивать эффективные решения. <...> Часто социолог принимает многообразные роли публициста и ставит своей целью влиять на общественность. С этими ролями сопряжена роль идеолога – социолог вырабатывает предписания относительно общественного сознания. Пытаясь произвести впечатление на профессионально неподготовленную публику, социолог волей-неволей превращается в демагога и софиста"[13].
Таким образом, применительно к социологии мы можем говорить о существовании как методологии, так и методологий. Если мы будем исходить из того, что методология – это "совокупность исследовательских процедур, техники и методов, включая приемы сбора и обработки данных"[14], то придем к выводу о существовании единой методологии социологических исследований. Если примем за истину, что методология – это "система принципов научного исследования"[2], то вынуждены будем признать существование нескольких методологий. Причем отличия между ними будут связаны с разной трактовкой "научности" исполнителями тех или иных ролей и будут выражаться в степени научной строгости исследования и точности социологических процедур. Например, для социолога-публициста достаточным будет уровень обыденного мышления, для специалиста, занимающегося массовыми опросами, – понятийный уровень, в то время как для социолога-теоретика необходим категориальный уровень.
Все перечисленные факторы, влияющие на выбор методологии исследования, чрезвычайно важны для понимания и оценки надежности и достоверности социологической информации. Проблема состоит в том, что лишь на основании знакомства с этой информацией нельзя делать более или менее серьезные выводы относительно мировоззрения или социальной роли человека, подготовившего ее. Более того, если мы поставим задачу разобраться в мировоззрении социолога или ролевой полифонии, свойственной социологам, то для ее решения неизбежно будем должны провести специальное социологическое исследование. В то время как потребителю социологической информации, в частности журналисту, предпочтительнее было бы получить подобные сведения о социологе одновременно с предоставляемой им на суд общественности социологической информацией.
Еще один повод обратиться к персоне социолога связан с проблемой некорректного обращения с данными. Она, по мнению экспертов, заключается в субъективном и предвзятом отношении некоторых социологов к результатам своих исследований. В частности, это может проявляться в фальсификации результатов социологических исследований (несоответствие выводов результатам исследования, подмена понятий, подмена предмета анализа мнением о нем, высказанным респондентами), спекуляциях (голословные, бездоказательные пояснения и комментарии, ссылки на отсутствующие данные, необоснованные обобщения), попытках манипулирования данными (при проведении опроса задаются тенденциозные вопросы, предлагаются несбалансированные ответы, при описании данных умалчивается информация о выборке). Социолог И. А. Бутенко полагает, что подобного рода деформации "коренятся в самой психологии человека-исследователя". Как следствие, в "социологических" публикациях "осуществляется не столько презентация результатов исследования, сколько самопрезентация личности исследователя, его или ее априорных представлений. <...> В результате этих игр создается иллюзия научного знания, но не оно само"[16]. В действительности не столь уж важно, осознанно или не осознанно человек, называющий себя социологом, фальсифицировал информацию: исказив данные, он нарушил все мыслимые принципы научного исследования и тем самым вывел себя за рамки социологии. Соответственно, мы имеем здесь дело не с социологической информацией, а с так называемой псевдосоциологией (рис. 2.4).
Таким образом, чтобы понять потенциальную ценность социологической информации, удостовериться в ее надежности и достоверности и, как следствие, принять решение о ее использовании / неиспользовании, журналисту необходимо проанализировать ее на предмет соответствия научной методологии. На практике это означает, что журналист, работающий с социологической информацией, должен, прежде всего, знать некие наиболее важные критерии качества этой информации. Практически во всех наставлениях по социологии подчеркивается, что качество социологических данных, полученных в результате опроса (с помощью этого метода собирается наибольшее количество информации, и именно она чаще всего используется журналистами), зависит главным образом от качества применявшейся методики опроса. В свою очередь, это означает, что данные, собранные с помощью ненадежного инструментария, не поддаются исправлению, а "их интерпретация лишена всякого смысла"[17].
Журналист, заинтересовавшийся некоей социологической информацией или ее фрагментом, в первую очередь должен обратить внимание на инструмент, применявшийся для сбора этих данных, т.е. на вопросник. В случае, если он журналисту недоступен, следует подвергнуть тщательному анализу точную формулировку того вопроса, который планируется использовать в публикации. По идее, вопросник, предназначенный для проведения социологического опроса, может считаться надежным только "в том случае, если он а) обоснован относительно целей его использования, т.е. обеспечивает получение искомой информации; б) дает достоверную, т.е. адекватно отражающую изучаемые аспекты социальной реальности, информацию и в) дает устойчивые данные, т.е. данные, воспроизводимые при повторении исследования в аналогичных условиях"[2]. Впрочем, не будем увлекаться сухой теорией и рассмотрим на двух показательных примерах то, как может выглядеть анализ социологической информации.
В качестве предварительного замечания необходимо отметить, что в обоих случаях будут анализироваться результаты так называемых социальных обследований (опросов общественного мнения), проведенных известными российскими опросными службами. Выбор был обусловлен тем, что, во-первых, подобного рода информация была и остается наиболее востребованной у журналистов, во-вторых, именно эти опросы вызвали большой общественный резонанс, наконец, в-третьих, объявленные в ходе обследования темы со временем не утратили своей актуальности.
Первый случай связан с Аналитическим центром Юрия Левады ("Левада-Центр"). В 2008 г. (с 26 апреля по 15 мая) "Левада- Центр", по заказу международной некоммерческой организации "EU-Russia Centre" (Брюссель), провел социальное обследование на тему "Российский средний класс: его взгляд на свою страну и Европу". Опрос проводился в 14 крупнейших городах России. В число респондентов были включены люди, имеющие: средний доход на члена семьи (без указания периода исчисления, что само по себе является ошибкой при формировании выборки) – выше среднего по стране (в Москве – € 1500, в Санкт-Петербурге – € 1000, в других городах – € 800), образование не ниже неоконченного высшего и возраст от 24 до 39 лет. Всего было опрошено 1004 человека.
Уже эта, первая, информация об опросе, должна была бы насторожить (так как она свидетельствует о явном смещении выборки в сторону молодых образованных успешных горожан) и заставить задуматься – в действительности сотрудники Центра изучали "средний класс" или что-то другое? Но журналисты не обратили внимания на особенности выборки, и опрос, как уже отмечалось, вызвал большое количество откликов как в отечественных, так и в зарубежных СМИ. Можно предположить, что интерес к нему был вызван не столько самим фактом проведения обследования, сколько темой, заявленной организаторами опроса: эмиграция среднего класса. Тема имела, несомненно, политическое звучание и увязывалась в СМИ с исполнительной властью и главными политическими персонажами – президентом и главой правительства. Вероятно, по этой причине на российском Первом канале в информационно-аналитической программе "Время" 6 июля 2008 г. был показан сюжет, призванный дезавуировать главный вывод "Левада-Центра".
Телесюжет начинался с того, что в ходе традиционного интервью один из присутствовавших иностранных журналистов попросил президента Д. А. Медведева прокомментировать результаты интересующего нас опроса: "Мы на днях прочитали о таком опросе, что молодая элита среднего класса, которую вы хотели бы развивать, до 60% всего населения, большая часть этой элиты, думает о том, чтобы эмигрировать из России"[19]. Ведущий программы иронично заметил: "Видимо, социологи, как в известном анекдоте, перепутали туризм с эмиграцией. Вот как буквально звучит вопрос, о котором шла речь: “Вы когда-нибудь думали уехать из России за границу на короткое время?”. Ровно половина опрошенных, конечно, ответила утвердительно, как раз эта половина обеспеченных граждан России каждый год ездит за границу просто в отпуск". После чего следовал завершающий сюжет комментарий президента фонда "Общественное мнение" А. Ослона: "В нашей практике нельзя задавать вопросы, которые к чему-то ведут респондента. И самое опасное, это, конечно, интерпретация вопроса... 50% опрошенных отвечают, что, да, думали. Это интерпретируется как желание уехать в эмиграцию. На самом деле это находится в полном противоречии не только со здравым смыслом и с искусственным задаванием вопросов, но и с тем, что происходит у нас сейчас. Все знаем о том, без всякой социологии, что есть много людей, которые возвращаются из-за границы жить сюда, в Россию. Но если говорить о нашей профессии, то в этой профессии есть некие правила. Эти правила здесь явно были нарушены"[20].
В ответ на прозвучавшую критику организаторы опроса 9 июля 2008 г. опубликовали на своем сайте комментарий или, правильнее сказать, отклик, содержащий претензии к журналистам: "Интерпретация материалов в отечественных СМИ представляется нам не всегда корректной". В частности, сотрудники "Левада-Центра" заявили, "что понятие “средний класс”, фигурирующее в нашем отчете... не более чем рабочее, условное, т.е. мы условились с нашими заказчиками так называть совокупность наших опрошенных. Удельный вес этой группы в структуре населения страны – порядка 2–3%. Уже поэтому сколько-нибудь строго говорить о наших респондентах как представителях “среднего класса” по меньшей мере неточно"[21]. По мнению специалистов "Левада-Центра", СМИ ошибочно интерпретировали настроения респондентов как желание эмигрировать: "Здесь тоже поспешность и неточность: о намерениях такого рода мы вовсе не спрашивали. <...> Настроения указывают на социальное неблагополучие в стране, наличие в ней острых проблем, но ни о каком повальном бегстве тут разговора нет". В заключение была высказана просьба к журналистам "более внимательно читать материалы социологических опросов и не спешить истолковывать их так, как хотелось бы. Лучше обратиться за этим к специалистам, тем более что они вполне доступны".
Публикуя свой комментарий, организаторы опроса, вероятно, хотели представить ситуацию как не более чем простое недоразумение, как чисто коммуникативную проблему – неспособность журналистов и исследователей общественного мнения понять друг друга. Между тем рассматриваемый случай интересен не этим и иллюстрирует совсем другую проблему. Это помогает понять еще один документ, размещенный, кстати, в той же самой рубрике ("Пресс-выпуски"), где была опубликована отповедь невнимательным журналистам, но несколькими днями ранее (1 июля 2008 г.), а именно – распечатка презентации результатов обследования, проведенного "Левада-Центром".
Проанализируем и сопоставим эти документы.
Первое, что бросается в глаза, – противоречивость данных текстов. В комментариях организаторы утверждают, что название "средний класс" – условно. В презентации, состоящей из 19 слайдов, заранее этот факт не оговаривается, а употребление данного словосочетания без кавычек (рис. 2.5) указывает на то, что оно используется в качестве устойчивого понятия, хотя обозначенная ранее выборка свидетельствует, скорее, все-таки об обыденно-бытовом уровне понимания "среднего класса" сотрудниками "Левада-Центра".
В комментариях организаторы обследования утверждают, что СМИ ошибочно интерпретировали настроения респондентов как желание эмигрировать, однако слайды презентации говорят об обратном (рис. 2.6).
Рис. 2.5. Титульный слайд презентации результатов исследования "Российский средний класс: его взгляд на свою страну и Европу"
Рис. 2.6. Фрагмент презентации результатов исследования "Российский средний класс..."
В заголовки четырех слайдов вынесено слово "эмиграция": "Желание эмигрировать" (слайд № 15), "Эмиграция детей" (слайд № 16) и "Причины эмиграции" (слайды № 16 и 17). Кроме того, один из них (рис. 2.6) содержит пояснительный текст, уточняющий, какие именно категории опрошенных желают "эмигрировать", а какие – "меньше думают об эмиграции". Поскольку специалисты опросной фирмы спрашивали респондентов об одном, а вывод сделали о другом, можно констатировать несоответствие вывода полученным данным. А это, вкупе с подменой понятий (когда за средний класс выдается что-то другое), есть не что иное, как обман или фальсификация. В свою очередь, комментарий, в котором авторы обследования пытаются дистанцироваться от собственных выводов, порождает сомнения в профессиональной добросовестности представителей организации.
В данном случае совершенно не важно – умышленно пошли на подмену сотрудники "Левада-центра" или действовали неосознанно, по своей инициативе или выполняя волю заказчика, – в любом случае мы имеем дело с недостоверной информацией. Ценность ее сомнительна, во всяком случае, с позиций человека, стремящегося понять истинную природу среднего класса, его проблемы и желания. С точки зрения заказчика, вполне возможно, данная информация представляет собой ценность, но не в силу достоверности, а, например, в силу потенциальной возможности этой информации влиять на умонастроения людей: дескать, в стране все плохо, средний класс бежит, перспективы отсутствуют. В идеале журналист-профессионал должен проверять надежность информации, и потому сам факт поступления информации непосредственно от "социолога" или "надежного исследовательского центра" не может служить основанием для отказа от принципов профессионализма, т.е. от необходимости проверки надежности и достоверности социологических данных. Чтобы не стать объектом манипуляций, журналист должен уметь увидеть за вереницей цифр и социальных фактов политические и иные интересы третьих лиц, а также иметь возможность оценить последствия опубликования (неопубликования) данных.
Второй случай связан с деятельностью фонда "Общественное мнение" (ФОМ). В 2008 г. Фонд организовал масштабное социальное обследование и представил общественности отчет – "Социальные ресурсы преодоления коррупции". СМИ писали, со ссылкой на руководителя ФОМ, что инициатором проекта был президент Д. А. Медведев, а профинансировал опрос Институт национального развития[22]. На пресс-конференции, посвященной презентации отчета, присутствовали представители некоммерческого партнерства содействия защите бизнеса "Бизнес-солидарность". Не совсем понятно, какое отношение данная организация имела к опросу и отчету, между тем логотип именно этой структуры, вместе с логотипом ФОМ, украшает титульный слайд презентации, а сама презентация доступна для скачивания на официальных сайтах названных организаций[23].
Обследованием было охвачено 34000 респондентов старше 18 лет в 1930 населенных пунктах 68 субъектов федерации. Статистическая погрешность, по уверениям специалистов ФОМ, не превышает 1%. Презентация результатов обследования включает в себя 12 слайдов, но для того, чтобы оценить надежность и достоверность результатов обследования, ограничимся анализом одного из них – это второй слайд, имеющий название "Массовая практика коррупции". Он содержит две секторные диаграммы (рис. 2.7 и 2.8), пояснительные надписи и комментарии.
Рис. 2.7. "Вы когда-нибудь давали взятку должностному лицу?"
Рис. 2.8. "Сталкивались ли вы за последние год-два с тем, что какой-либо госслужащий ожидал или просил от вас неофициальную оплату?"
Первое, что бросается в глаза, – отсутствие какой-либо информации об уровне компетентности респондентов в изучаемом вопросе. По утверждениям специалистов, "событийная информация, или сведения о фактах поведения в прошлом и настоящем... требует прежде всего контроля на компетентность опрашиваемого"[24]. В самом деле: знают ли участники опроса, что такое коррупция? Вкладывают ли они одинаковый смысл в это понятие? Имеют ли они личный опыт или знают о коррупции лишь понаслышке? Надежную информацию можно получить, лишь опрашивая людей, знакомых с предметом обследования.
Вопрос "Вы когда-нибудь давали взятку должностному лицу?" (рис. 2.7), по всей вероятности, должен был сыграть роль "наводящего" и помочь респондентам определиться в понимании коррупции. Одновременно он показывает, что специалисты ФОМ, фактически отождествляя коррупцию и взяточничество или, точнее, сводя первое ко второму, поставили вопрос некорректно.
Теперь обратимся непосредственно к формулировке вопроса. Поскольку это вопрос о событиях, происходивших в прошлом, то высока вероятность получения недостоверных сведений, связанных с "ошибками памяти"[25]. Смысловая неопределенность наречия "когда-нибудь" увеличивает вероятность ошибки, так как позволяет объединять факты взяточничества, относящиеся к разным историческим эпохам (для одного "когда-нибудь" – это в позапрошлом году в России, для другого – тридцать лет тому назад, в СССР) или случившиеся на территории разных государств ("когда-нибудь" – во время зарубежной поездки).
Следующий вопрос – "Сталкивались ли вы за последние год- два с тем, что какой-либо госслужащий ожидал или просил от вас неофициальную оплату?" – представляет собой причудливый симбиоз событийной и фантазийной информации. Слово "ожидал" в данном случае предполагает оценку, но оценки хороши, но мнению профессора В. А. Ядова, "лишь для характеристики субъективного отношения, но никак не с точки зрения информации о реальном поведении"[26]. Таким образом, рассмотренные формулировки вопросов вряд ли можно признать удачными и способными обеспечить надежность опросных данных.
Теперь посмотрим, как соотносятся выводы исследователей с полученными данными. Большая часть респондентов, отвечая на заданные вопросы, выбрала отрицательные варианты ответов: "не давали" (66%) и "не сталкивались" (60%), в то время как в заголовок почему-то вынесено утверждение, свидетельствующее о якобы массовой практике коррупции. В комментариях уточняется, что "массовое участие в даче взяток (около 30 млн граждан России) означает, что коррупция – больше, чем проблема государства", и делается вывод: "Коррупция укоренена в обществе. Коррупция: сложившийся стереотип поведения и технология решения проблем"[27].
Приходится констатировать, что правила проведения опроса нарушены: имеет место подмена понятий, допускаются выводы, не соответствующие результатам обследования. В совокупности с ошибками, допущенными на этапе конструирования вопросов, все это свидетельствует о ненадежности инструментария опроса и способов его использования. Вне всякого сомнения, коррупция является одной из острейших социально-политических проблем нашего общества и государства, но этот факт не может служить оправданием для некорректного проведения социальных исследований.
Подведем промежуточный итог. Рассмотренные случаи показывают, что две разные, конкурирующие друг с другом исследовательские организации, проведя совершенно разные социальные обследования, допускают отступление от исследовательской методологии и распространяют ненадежную информацию. Возможно, кто-то в этой связи, вспомнив высказывание П. Бурдье об опросах как о деятельности, ведущей исключительно к "производству лишенных смысла артефактов", совсем откажется от использования социологической информации, кто-то возразит, что это всего лишь два примера "нехорошей" социологии, и будет, вероятно, прав. В любом случае никто не заставляет журналистов использовать сомнительные данные. Надо учитывать, что среди социологов вообще нет тех, кто мог бы монопольно претендовать на непогрешимость изысканий – как теоретических, так и прикладных. "Между грамотными социологическими суждениями неискушенных в вопросах социологии акторов и сходными с ними размышлениями социологов-профессионалов не существует очевидных различий"[28], – указывает британский социолог Э. Гидденс. Таким образом, главное для журналистов – уметь оценить грамотность социологических суждений. Для чего, как минимум, следует вооружиться солидным социологическим словарем или справочником и как максимум – знаниями принципов и правил проведения социологического исследования.
После уточнения специфики социологической информации и определения общих подходов к оценке надежности и достоверности этой информации можно переходить к следующему сюжету – практике использования социологической информации в журналистской деятельности. Остановимся на стандартах работы с социологическими данными.