Проза 1880-х годов

В 1880-е гг. Толстым создаются "Народные рассказы" (1885–1886). Жанровое их определение условно: это разнообразные по своей форме произведения – сказки, легенды, краткие зарисовки, бытовые сценки, собственно рассказы. Писатель стремился высказать в них свои идеи, свое новое миросозерцание так, чтобы оказаться понятым простым народом. Это были живые, выразительные "иллюстрации" к его учению. В сказке "Зерно с куриное яйцо", используя "обратный" ход, своего рода прогресс вспять, Толстой передает свои мысли о труде и земле. Он использует тройственную структуру народной сказки. К царю, заинтересовавшемуся необычным зерном, приводят дряхлого и немощного старика, затем – его отца, но уже с одним только костылем и видящего и слышащего лучше, чем сын. Наконец, приходит дед, легко и без костылей, прекрасно слышит, глаза светлые. На трижды заданные царем вопросы: покупал ли он такое зерно или сам на своем поле сеял? – дед отвечает: "В мое время и вздумать никто не мог такого греха, чтобы хлеб продавать, покупать. Л про деньги и не знали: хлеба у всех своего вволю было". На второй вопрос о том, где его ноле было, он отвечает: "Мое поле было земля Божья... Земля вольная была. Своей землю не звали". На третий вопрос: отчего такое зерно родилось и почему он так бодр по сравнению с сыном и внуком? – следует ответ: "Перестали люди своими трудами жить, – на чужое стати зариться. В старину не так жили: в старину жили по-Божьи; своим владели, чужим не корыстоватись".

Не имеющая фольклорного источника "Сказка об Иване- дураке", созданная Толстым, – фантастическая история о том, что можно прожить без войска и денег и что головой невозможно выработать больше, чем руками. Заниматься физическим трудом должны все без исключения. Обычай всеобщего труда в Ивановом процветающем царстве прост: "У кого мозоли на руках – полезай за стол, а у кого нет – тому объедки". Близка к этой теме и сказка "Работник Емельян и пустой барабан".

В легенде "Два брата и золото" высказывается мысль о порочности денежных отношений: по Толстому – это "соблазн дьявола", потому что "не золотом, а только трудом можно служить богу и людям".

Фантастичен, но уже в другом роде, рассказ "Чем люди живы" об ангеле, в наказание посланном богом на землю и узнавшем во спасение свое, чем люди живы: "Жив всякий человек не заботой о себе, а любовью"; "Кто в любви, тот в Боге и Бог в нем, потому что Бог есть любовь". Это центральная идея учения Толстого, отразившаяся и в сюжете рассказа "Два старика".

Другая, не менее важная сентенция, сформулированная Толстым, связана с мыслью о зле, царящем вокруг: "От зла рождается зло"; "Не в грехе, а в добре сила божья". Особенно ярко звучит эта мысль в "Крестнике" и других рассказах ("Свечка", "Вражье лепко, божье крепко", "Ильяс", "Девчонки умнее стариков", "Упустишь огонь – нс потушишь").

Повести. В 1885–1886 гг. создаются повести Толстого, насыщенные острой социальной критикой. В 1885 г. закончен "Хол- стомер. (История одной лошади)". Старый мерин, когда-то знаменитый рысак (ход его был настолько широк, словно он "холсты мерил"), в пять ночей рассказывает молодому табуну о своей несчастной труженической жизни. Автор делает Холстомера существом, отлично понимающим несправедливость трагического своего положения. По крови выше него нет в мире лошади, но он забракован, потому что "неаристократически" выглядит: на боках и на голове у него пегие пятна, поэтому он обречен на труд и страдания, причина которых – странные законы жизни самих людей: "Низкий животный инстинкт, называемый чувством и правом собственности, стремление “назвать как можно больше вещей своими”".

Автор использует в построении повести свой излюбленный прием контраста: жизни Холстомера с лишениями, но и желанием приносить пользу противопоставлена грязная жизнь его хозяина, князя Серпуховского, загубившего прекрасное животное. И. А. Бунин, первый русский писатель – лауреат Нобелевской премии, видимо, вспоминая другой рассказ Толстого "Три смерти" (1859), точно заметил, что "Холстомер" можно было бы назвать и иначе: "Две жизни и две смерти". Финал повести символичен. Даже смерть Холстомера становится благом для других: кожу забрал драч, накормлен волчий выводок, а оставшиеся маслаки и череп унес мужик, собиравший кости. Ходившее же по свету, евшее и пившее мертвое тело князя Серпуховского убрали в землю гораздо позже, а так как он в последние десятки лет уже был всем в великую тягость, то и уборка этого тела была только лишним затруднением для людей.

Искусство Толстого, великого мастера-прозаика, заключалось в том, что его сентенции оказывались облеченными в реальные, правдивые картины жизни, насыщенные громадной силой эмоционального воздействия на читателей.

С особенной выразительностью эти черты проявились в повести "Смерть Ивана Ильича" (1886), невольно опровергая давнее предубеждение, установившееся но отношению к произведениям писателя этой поры. Нередко утверждается: Толстой стремится высказать в них после духовного переворота свои новые сложившиеся убеждения, свое учение о жизни, он неизбежно покидает почву объективного художника, становясь писателем-проповедником; рассудочность уступает место свободной артистичности, художественности.

Между тем повесть сразу же вызвала бурю восторженных откликов: в России (П. И. Чайковский, Н. И. Крамской, В. В. Стасов) и за рубежом (Р. Роллан, Ги де Мопассан, творчество которого высоко ценил сам Толстой). Великий русский физиолог И. И. Мечников заметил, что лучшего изображения страха смерти нет в литературе.

Такая реакция не могла быть случайной. Л. Н. Толстой проявил в этом произведении поистине гениальное композиционное мастерство. Повесть пронизывают с первых глав до финала сквозные потоки тем, создавая все более и более напряженное развитие материала, изложенного в экспозиции. Если воспользоваться принципом анализа, предложенным С. Эйзенштейном с его "полифонным" – полифоническим – монтажом (статья "Вертикальный монтаж"), то в месте пересечения общего структурного плана вертикальной прямой тем окажется несколько.

1. Ложь, безнравственность, пронизывающие собой все: общественное устройство, поступки людей. Жизнь Ивана Ильича, как начинает автор повествование о его пути, "была самая простая и обыкновенная и самая ужасная". Ужасна его служба (он судебный деятель, который "при сознании своей власти, возможности погубить всякого человека" выработал в себе полнейшее равнодушие к делу, отбросив все "человеческое" в нем; позднее эта тема получит свое развитие в романе "Воскресение", ее же подхватит Чехов в "Палате № 6"); ужасна его семья, где все чувствуют себя чужими друг другу, и даже в момент его гибели, ухода из жизни заняты исключительно собой; ужасны "общественные интересы" с тем же лицемерием и эгоистическими устремлениями. Толстой выступает в повести как великий сатирик, делающий тайное явным.

2. Озлобление, бессильный протест против судьбы: почему он должен умереть? Он погибает в муках, а они живут и будут продолжать жить! Это кажется несправедливым, и умирающий не может смириться с тем, что жизнь так жестоко с ним обошлась; злоба перерастает в ненависть ко всем, кто не может даже представить себе, какие не только физические, но и ужасные нравственные страдания ему приходится испытывать.

3. Чувство одиночества: лишь единственный человек среди окружающей его лжи и холодного расчета, равнодушия искренне сочувствует ему и жалеет его – простой крестьянский мужик Герасим; он один не тяготится им и несет свое бремя легко, памятуя евангельский завет: поступай с другими так, как ты хотел бы, чтобы поступали с тобой.

4. Страх смерти, охватывающий беспомощного человека ("смерть" проникает через все, "глядит отовсюду"), в финале перерастающий в ужасный крик умирающего: "Я не хочу! Я не хочу!" (Я не хочу умирать!) Экспозиция завершена, темы высказаны рельефно в своей обособленности, четко определены и затем будут подвергаться интенсивной разработке на протяжении всего повествования, все более полно и напряженно выявляя свое ОГЛАВЛЕНИЕ, нарастая в своем движении crescendo, как сказали бы музыканты.

Таким образом, эта "полифоническая" структура, если воспользоваться метафорой Бахтина, перенесшего музыковедческий термин в литературу, высказывается в приемах Толстого в той же мере, как и Достоевского, причем не только в романном жанре (еще одно ограничение, наложенное Бахтиным на идею полифонизма – "многоголосия"), но и в жанре повести. Л. Н. Толстой демонстрирует в "Смерти Ивана Ильича", что подобного рода построения – общие законы искусства, в том числе и словесного, а не исключительное свойство романной системы Достоевского.

Другая важная особенность повести заключается в удивительной гармоничности и соразмерности всей художественной постройки. Автор начинает повествование с последнего исхода – со смерти, с мертвого тела и реакции на него окружающих, с плохо скрываемыми лицемерием, фальшью, равнодушием и эгоистическими побуждениями. Первую главу повести можно было бы определить как пролог. Затем наступает черед экспозиции, достаточно пространной: главы со второй по шестую. Но разработка укладывается точно в такое же количество глав! Это главы с седьмой по одиннадцатую. В двенадцатой главе звучит ужасный, все заглушающий собой крик умирающего, сменяясь резким контрастом – смертью, с которой приходит неожиданное ощущение покоя и счастья: "Какая радость! Кончена смерть. Ее нет больше..."

Итак, последняя глава перебрасывает композиционную арку к первой, беря соразмерные пространства экспозиции и разработки в четкое композиционное обрамление. Толстой демонстрирует в остро обличительной по своей направленности повести безупречно законченную, завершенную художественную структуру. Здесь важно не только что (система авторских идей и авторская позиция), но и как это "что" высказано писателем.

В "Смерти Ивана Ильича" скрыта еще одна загадка. В работе автора над повестью проявилось то, что мы уже наблюдали, имея в виду начало его писательского пути, и что можно определить как целеустремленность его художнических усилий. Л. Н. Толстой не забывал своих открытий и нередко – порой даже бессознательно – возвращался к ним. Шедевры у него, таким образом, рождали шедевры. Последний эпизод в повести – мгновения смерти героя – повторил в себе гениальный фрагмент "Войны и мира" (смерть князя Андрея), лишь в несколько варьированной форме. В романе, в бредовом видении героя, какая-то могущественнейшая сила – смерть – ломится в дверь, и князь Андрей тщетно пытается сдержать ее; в повести Иван Ильич, противясь гибели, борется с такой же неотвратимой силой, заталкивающей его в страшный черный мешок. И там, и здесь мгновение смерти оттеняется резким контрастом – светом, вспыхивающим в сознании умирающего. "Да, смерть – пробуждение! – вдруг просветлело в его душе" ("Война и мир"). "Там, в конце дыры, засветилось что-то... Вместо смерти был свет" (повесть). Тонкий аналитик, В. В. Набоков в лекциях, посвященных "Анне Карениной", обратил внимание на сопряжение смерти и света в мгновение гибели героини, но при этом не заметил того же самого приема ни в "Войне и мире", ни в "Смерти Ивана Ильича"! Между тем этот контраст несет в себе отражение одной из самых излюбленных идей Толстого, возникшей задолго до поры его духовного кризиса. Бердяев справедливо отметил, что герои Толстого всегда оказываются па перепутье двух миров. Этот мир, мир реальностей, окружающий людей, – не подлинный, не истинный, а лживый и условный. Он – только искаженный отблеск "мира иного", мира божественных духовных ценностей. В этом смысле даже мечта о таком мире – реальнее и значительнее, чем сама действительность. В "Ответе на определение синода", отлучившего его в феврале 1901 г. от церкви, Толстой писал, что часто должен даже "делать усилия, чтобы не желать плотской смерти, то есть рождения к новой жизни", и потому "спокойно и радостно живет и спокойно и радостно приближается к смерти". У писателя никогда не было страха смерти, в чем его нередко подозревали, но и сейчас порой повторяется старая легенда (например, в романе известного американского писателя Дона Делило "Белый шум").