Происхождение движения

Когда мы говорим о движении, то естественно возникает вопрос: что является носителем движения? И вообще — возможно ли движение само по себе? Тут существенны два момента. Во-первых, отделимо ли движение от его субстрата или же оно тождественно ему? Во-вторых, вечно ли и абсолютно ли движение или существует некий внешний источник движения, например, в виде некоего "первотолчка"? Эти вопросы связаны. Признание внешнего источника влечет за собой отделение движения от его носителя и если не признание существования движения самого по себе, то признание существования косного неподвижного субстрата, что по замечанию А. Бергсона, отнюдь не проще.

Может ли что-либо существовать вне своей активности? Согласно одной точке зрения, самодвижение сущего принимается в качестве исходной посылки, которая неопровержима ни теоретически, ни эмпирически. Тут речь может идти о как бы живой и одушевленной структуре всего сущего, подразумевая под этим его неуемную, неистощимую активность, энергийность, вечный порыв к чему-то иному, символизируемый потоком реки, бегущей к морю, а моря — в океаны, а от них через земные поры — в ручейки, и так бесконечно. Категория движения есть принцип в его онтологическом и теоретическом выражении, который не объясняется, а сам служит основанием для объяснения. Нелепо сущему задавать вопрос: почему все движется? Это было бы аналогично вопросу: почему все существует? Поскольку движение несотворимо и неуничтожимо, оно абсолютно, непреложно и всеобще, проявляясь в виде конкретных своих форм. Абсолютность движения обусловлена его всеобщностью, а относительность — конкретными формами его проявления. Движение не привносится в мир извне. Импульс к изменению состояния присущ самому бытию: оно само в себе заключает источник самодвижения, систему внутренних противоречий. Движение — это спонтанное самодвижение. Сама субстанция в ее проявлениях есть и двигатель, и движимое. Субстанция поразительна активна. Она объективным образом устремлена к движению, ко всевозможным перемещениям. В этом смысле она выступает как своего рода универсальный субъект. Эта активность поразительна, например, в квантовых явлениях, когда кажется, что микрочастица вроде электрона как бы сама выбирает свой путь в переходах из одного состояния в другое, обладая как бы свободой воли или даже прихотью. Эта же бьющая в глаза активность сущего порождает, например, у Бергсона воззрение, согласно которому все полно бессознательного волевого прорыва. Кажется, что при всем качественном принципиальном отличии нет бездны, отделяющей живое от так называемого неживого. И не только потому, что в мироздании есть живые существа, а и потому, что в фундаменте самого здания материи заложено извечное свойство ее удивительной и нам еще во многом неведомой активности, а это роднит ее с тем, что именуется жизнью. И чувство языка человека любого уровня образованности допускает выражение "жизнь мира" — в смысле динамики, активности. Все в мире по сути своей животворно. Во всей так называемой "мертвой" (хотя она никогда не умирала), неограниченной природе бьется свое "сердце жизни" — активность, порыв, устремление. Своего рода "желание", импульс к изменению состояния как бы присущи самой материи, и кажется, что она есть причина самой себя.

Эти представления исторически развивались в разных философских школах. Так, еще Гераклит, а затем стоики, понятием "натянутость" характеризовали бытие в целом, подчеркивая тем самым состояние напряженности сущего, его активности. Арабские мыслители, например Аверроэс, утверждали, что движение вечно и непреодолимо: каждое движение вызывается предшествующим. Движение нуждается в субстрате, т.е. в своем носителе — первоматерии, которая не возникает и не уничтожается, а пребывает вечно. Движение, изменение, возникновение и разрушение — все это спонтанно пребывает в самой возможности первоматерии как ее атрибут. Разрушение есть акт такого же рода, как и созидание. Время существует только благодаря движению: лишь при помощи перемен мы измеряем время. В Японии философы Кайбара Эккэн (1630—1714) и Ито Дзинсай (1627—1705) полагали, что во Вселенной существует единое первоначальное "ки", проявляющееся то как движение, то как полнота и пустота, разрешение и уменьшение, и никогда не наступает состояния покоя. Отсюда бесчисленные процессы изменения; от этого рождаются все виды вещей.

Френсис Бэкон, отвергая представление о косной, инертной материи, подчеркивал, что она полна внутренней активности. По замечанию раннего Маркса, материя у Бэкона улыбается своим поэтически-чувственным блеском всему человеку. Р. Декарт, развивая идею эфира как мировой среды, сформулировал несколько положений о свойствах движения. Все процессы (даже в живых организмах) суть механическое движение, вся Вселенная — механизм. Характерная черта учения Декарта — изгнание из науки о природе так называемых "потаенных свойств" и указание па возможность объяснения физических явлений именно движением. Английский философ Джон Толанд (1670—1722) в "Письмах к Серене" (1704) развивал учение о единстве движения и материи, утверждая, что движение есть существенное и неотъемлемое свойство последней. Он выдвинул положение о неразрывной связи пространства и времени с движущейся материей. По его мысли, материи присуще самодвижение, изначальная активность. Самодвижущаяся материя заполняет всю вечную и бесконечную Вселенную. Принципиальным и характерным недостатком материалистических учений XVII—XVIII вв. о движении является попытка сведения всех форм движения, в том числе биологических и социальных, к движению механическому: тогда все были во власти представления о только механической природе движения, ученые и философы не могли представить себе мировые процессы иначе. Сводя природу изменения к механическому перемещению, подобно движению маятника, они неизбежно приходили к выводу: именно таким образом устроен мир. Высшее выражение мысль об имманентности движения нашла в философской системе Г. Гегеля. Он сформулировал всеобщие законы движения в своем учении о законах диалектики: переход количественных изменений в качественные, и наоборот; отрицание отрицания; единство и борьба противоположностей. Особое внимание Гегель уделяет развитию как свойству, внутренне присущему абсолютной идее. Все существование, по Гегелю, состоит в самодвижении и самораскрытии этой идеи^[1].

Другой взгляд связан с признанием внешней причины движения. Эта первопричина может быть облечена в различные формы, например, в виде представления об энергии, разлитой в мире и как бы оживляющей сущее, в том числе косную субстанцию. Первопричина может персонифицироваться как Бог. При этом также возможны разные точки зрения. Некоторые мыслители склонялись к первотолчку, данному Вселенной "в начале времен", как бы исходной "заводке мировых часов", после которой они уже шли без вмешательства Часовщика. Здесь Бог как бы устраняется от мира, его роль суживается и ограничивается, что было характерно для религиозной мысли эпохи Просвещения. Такова логика идеи, не обязательно совпадавшая с личными убеждениями ее авторов. В частности, И. Ньютон полагал, что причиной движения планет является Божественный первотолчок в касательном к орбите направлении (дальше движение регулируется законом всемирного тяготения). Представление о первотолчке, создавшем начальные скорости, очень характерно для механицизма.

Более глубокое размышление об источнике движения связывает его с проблемой творения^[2], "новые воды", символ вечного движения, ассоциируются с евангельским источником "вод вечной жизни" [Иоанн, 4:14|. Само вечное движение, отнюдь уже не в механической форме, переносится в трансцендентную область. При этом христианское сознание не разрывает явного и трансцендентного: "Дух Истины везде существует и все исполняет". По И. Канту, "мир в его целом сам по себе есть ничто и лишь по воле Другого он есть нечто". Тела сами по себе лишены движущей силы, и вне Бога такой движущей силы не существует. Для христианина Бог в единосущной Троице является единой причиной всего сущего, в том числе и движения.

Характерной чертой христианской религиозной мысли оказывается тождество в Боге категорий, диалектически противоположных для человеческого сознания: так же, как и источник движения, в Боге находится источник вечного покоя. Об этом покое, "тишине", "тихом ветре" свидетельствуется через пророка Илию (3 Цар., 19:12). Покой и тишина, обретаемые в Боге, отличаются от мертвого покоя как абсолютного антонима деятельности и движения. Покой, нехристиански обретаемый вне Бога, есть смерть. Таков покой, даруемый Мастеру (вспомним произведение М. А. Булгакова "Мастер и Маргарита": "он не заслужил света, он заслужил покой"3). Этот покой сродни еврейскому школу, аду без вечных мук, где до Воскресения обретались души усопших. Христианский же покой есть вечная жизнь (в этом он тождественен движению). Замечательно, что для нашего сознания, воспитанного христианством, покой оказывается не только онтологической, но и этической, ценностной категорией. Об этом говорит А. С. Пушкин: "Па свете счастья нет, //По есть покой и воля".

Известно, что мы часто находим покой именно в деятельности. В ней, этом естественном состоянии нашего человеческого бытия, мы сохраняем душевное равновесие, устойчивость нравственного "Я" и даже телесное здоровье.