Проблемы российской приватизации

За последние 15–20 лет в печати, на научных конференциях и уличных митингах развернулась довольно острая дискуссия вокруг проблемы приватизации. Поначалу Советы народных депутатов различных уровней приняли решения, а исполнительные органы приступили к практическому осуществлению приватизации. Данная акция рассматривалась как наиболее общий путь разгосударствления нашей социалистической собственности. Предполагалось, что с ее помощью удастся преодолеть царящую повсюду безответственность и бесхозяйственность.

Вместе с тем в истолковании термина "приватизация" с самого начала было много неопределенности и какого-то тумана. Одни понимали приватизацию как такую форму передачи принадлежащих государству предприятий, транспорта, жилых зданий и т.п. в руки групповых и индивидуальных владельцев, которая не должна привести к образованию частной собственности. Другие, напротив, толковали приватизацию в основном как капитализацию (обуржуазивание) нынешней государственной собственности. Наконец, третьи включали в приватизацию обе возможности без всякой оговорки, какому из этих процессов следует отдать предпочтение. В первом случае термин "приватизация" использовалась не по назначению, некорректно. Во втором – он вполне уместен. В третьем – толковался чрезвычайно расширительно, утрачивая, по существу, свой смысл.

Как известно, данный термин мы позаимствовали из лексикона буржуазных экономистов. В буржуазных странах приватизацией называют процесс передачи (продажи) государственных средств производства в частную (в основном, капиталистическую) собственность. Она ведет к капитализации (обуржуазиванию) государственной собственности. Однако полный возврат к капитализму для нашего народа был бы национальным унижением – ведь столько крови было пролито, чтобы его ликвидировать. Кроме того, домонополистический капитализм явно не имеет исторической перспективы, поскольку частная собственность здесь все больше заменяется акционерной, кооперативной и другими формами корпоративной собственности на средства производства. Поэтому не следовало сводить разгосударствление единственно к подобной капиталистической приватизации. Учитывая совокупный опыт развития различных стран в XX–XXI столетиях, нам нужно было искать свои специфические формы преодоления государственного засилья в экономике.

К концу 80-х гг. все были согласны с тем, что социалистическая экономика только тогда заработает в полную силу, когда мы поменяем субъекта собственности. Взамен безразличного и неповоротливого бюрократического государства, которое не проявляло никакой заинтересованности в результатах труда людей, были нужны настоящие хозяева, групповые или индивидуальные трудовые собственники. Формы разгосударствления (деэтатизация) социалистической собственности могли быть различными, но суть их должна быть бифункциональной – "себе" и "всем". К удовлетворению своих интересов эти собственники должны идти через удовлетворение интересов других.

Основной формой разгосударствления существующей у нас собственности, судя по всему, должен был стать процесс передачи и продажи государственного имущества в руки самоуправляющихся производственных коллективов, формирование групповой трудовой собственности. Ее главным принципом должен был стать следующий: владеют средствами производства, принимают участие в управлении и при былях только те, кто работает на данном предприятии и до тех пор, пока работает ("Кто не работает, тот не владеет"). Уходя, они получают деньгами свою долю основного капитала. Наемный труд применялся бы только как временный или не применялся совсем. Акции в продажу за пределами предприятия обычно не выпускались бы. Средства вкладываются лишь в интенсивное развитие своего предприятия.

Целью экономической деятельности таких коллективов должно было стать не накопление капитала и не создание "материально-технической базы" под призрачное "светлое будущее", а увеличение личного благополучия работников и улучшение условий их труда на своем предприятии. Движение к демократическому производственному самоуправлению на основе групповой трудовой собственности позволило бы в максимальной степени использовать все лучшее, что было достигнуто нашим народом в послеоктябрьском развитии. Подобное разгосударствление социалистической собственности позволило бы создать качественно новую экономику, отличную и от капиталистической, и от доминирующей у нас государственно-монополистической. Это была бы гуманитарная экономика, базирующаяся на групповой трудовой собственности на средства производства.

Теоретически групповая трудовая собственность также имела свои недостатки и, в частности, она не была в достаточной степени стимулом для расширенного воспроизводства и в должной мере не способствовала участию в конкурентной борьбе. Об этом говорил опыт преуспевающих предприятий в промышленности и сельском хозяйстве. Групповой эгоизм, с которым мы особенно остро столкнулись в 70–80-е гг., вполне был способен вновь затормозить поступательное движение. Какими мерами можно было его нейтрализовать? Что могло стимулировать расширенное воспроизводство при групповой трудовой собственности?

Форм решения этой проблемы можно было найти достаточно много. Ведущую роль здесь, видимо, должно было сыграть государство путем проведения соответствующей инвестиционной политики. Через систему региональных инвестиционных фондов государство могло бы вполне успешно содействовать созданию все более наукоемких производств, внедрению новейших технологий и т.д. Расширенному воспроизводству, судя по всему, содействовали и возникающие в ту пору различные концерны, ассоциации, холдинги и пр., которые сразу же начали конкурентную борьбу между собой за рынки сбыта производимой продукции, за потребителя. Следовало бы только своевременно пресекать их притязания на монополизацию тех или иных отраслей деятельности. Использование многообразных форм трудовой групповой собственности позволило бы с большей надеждой на успех развивать рыночную экономику и всемерно использовать ее возможности для интеграции нашей страны в мировую систему хозяйствования.

Естественно, возникал вопрос, каким же образом можно перейти к групповой трудовой собственности? Какие формы здесь выглядели бы наиболее предпочтительными? Следует отметить, что в 80-х гг. этот процесс уже начался. Но протекал стихийно, "методом тыка". Люди чисто эмпирически пробовали разные варианты, хаотично "тыкались" в поисках приемлемого выхода из положения. На теоретическом уровне никаких решений, к сожалению, не предлагалось и все еще не предлагаются.

Несомненно, широко пропагандируемый в ту пору переход на индивидуальную и групповую аренду являлся одним из наиболее простых и доступных путей повышения ответственности работников за результаты своего труда. Однако задачи разгосударствления социалистической собственности этот путь не решал, поскольку собственность по-прежнему оставалась в руках обюрократизированного государства. Данное обстоятельство показывало, что аренда ни в коем случае не может рассматриваться в качестве средства разгосударствления собственности, а только в качестве вспомогательной формы для этого. Индивидуальные и групповые производители могли использовать аренду лишь временно, до выкупа всей необходимой для них собственности.

Кто же, в таком случае, может стать групповым трудовым или частным собственником? Совершенно очевидно, что в качестве таковых могли выступать только акционированные, ассоциированные и кооперированные производственные коллективы, а также частные предприниматели. Все эти формы использовались в практике разгосударствления, но чрезвычайно робко и непоследовательно. Во всяком случае у центра и на местах не было должной ясности в данном вопросе.

Главная трудность здесь заключалась в том, что люди не знали как подступиться к существующей государственной собственности. Бюрократия во всех ее проявлениях не желала бесплатно, "за так" отдавать эту собственность, поскольку все ее благополучие основывалось на дальнейшем сохранении данной формы собственности. Власть имущие чиновники довольно быстро сориентировались в обстановке и стали насаждать мнение, что государственная собственность должна трудовыми коллективами выкупаться, т.е. приобретаться за деньги. Размер выкупа долго обсуждался. Бюрократия стремилась непродешевить. Трудящиеся в большинстве покорно ждали решения своей участи. Некоторые трудовые коллективы по разным причинам сумели заполучить свои предприятия в собственность. Но критерии оценок при установлении цены на эти предприятия были различными, в большинстве своем весьма произвольными и далекими от их реальной цены. Поняв свой просчет, бюрократия под разными предлогами стремилась задушить жизнедеятельность этих групповых трудовых собственников. И в некоторых случаях вполне преуспела.

Однако даже этот небольшой опыт выкупа трудовыми коллективами своих предприятий у государства показал, что здесь возникал ряд вопросов, на которые в ту пору не давалось вразумительного ответа. Во-первых, почему трудящиеся нашей страны, будучи формально собственниками всех имеющихся материальных и духовных ценностей, должны их выкупать? Выходило, что они не являются собственниками?

Дальше, если трудящиеся не являлись действительными собственниками, то кто владел всем национальным достоянием? У кого надо было выкупать эту собственность?

Наконец, если государственную собственность действительно необходимо было выкупать, то откуда трудящимся взять на это деньги? Ведь существующая социалистическая система распределения не позволяла большей части трудящихся осуществлять сколько-нибудь значительные накопления.

Ответы на эти вопросы позволили сформулировать в основных чертах концепцию разгосударствления собственности в стране. Выше было показано, что трудящиеся при социализме действительно не являются реальными собственниками. Фактически общенародным достоянием до конца XX в. владела и распоряжалась партийная и государственная бюрократия. Перестройка, начатая в апреле 1985 г., которая должна была ликвидировать этот паразитический класс, не пошла дальше лозунгов и призывов. Бюрократия по-прежнему жила и даже процветала. Поэтому процесс разгосударствления – это не ординарное экономическое действие, а коренной вопрос нынешних реформ и ему следовало бы придать значительно большее общественное звучание, чем он имел.

В связи с ростом цен в конце 80-х гг. в стране резко возросло стачечное движение. Особой остроты достигли выступления шахтеров. По большинство этих выступлений носили, к сожалению, стихийный и неосмысленный характер. Они очень напоминали по своей сущности выступления на заре капитализма английских луддитов ("разрушителей машин"). Испытывая усиливающийся гнет, луддиты боролись не против своих эксплуататоров, а против машин, которые те применяли на предприятиях.

Нечто подобное происходило и у нас в стране. Ощущая возрастание гнета и эксплуатации со стороны зарождающегося капитализма и вконец обанкротившейся бюрократии, люди выступали за ликвидацию не коренных причин своего бесправного и нищенского существования, а всего лишь за смену одной группировки бюрократов другой, более гуманной. Но это, как оказалось, луддитская утопия. До тех пор, пока будет существовать монополия государственной формы собственности, до тех пор будет сохраняться бюрократия как специфический класс (прослойка), а следовательно, будет существовать и социально-политическое неравенство, и специфическая эксплуатация.

Следовательно, для того, чтобы ликвидировать бюрократию и все, что с нею связано, надо было бороться не столько против бестолкового и некомпетентного правительства, что, несомненно, тоже важно, сколько за скорейшее разгосударствление собственности. Ликвидация монополии государства (а следовательно, и бюрократии) на средства производства с необходимостью привело бы к ликвидации бюрократической формы эксплуатации и социального неравенства. Поэтому разгосударствление должно было быть в центре внимания и деятельности всех общественных сил, выступающих за перестройку.

Каков же основной путь решения этой коренной проблемы российских реформ? Ответ подсказывала сама логика данного события. Если основной производственной формой должны стать самоуправляющиеся трудовые коллективы, то надо имеющуюся собственность бесплатно передать в их руки. Не выкупать у бюрократии, а именно бесплатно поделить между всеми членами общества. Те формы выкупа, которые планировала бюрократия, по большей части имели несправедливый характер, и оценивались весьма критически. Каков критерий, по которому следовало производить раздел имеющегося общенародного достояния?

Согласно постановлениям правительства, раздел надо было проводить не по количеству работающих и не по количеству совершеннолетних (как это иногда предлагалось), а по количеству всех членов нашего государства, проживавших в данный момент на его территории. В этом случае, естественно, многодетные семьи получили большие количества ценностей, чем семьи, имеющие одного-двух детей или не имеющие их совсем. Думается, что это было вполне справедливо.

Однако при разделе государственного имущества надо было пользоваться оценками его стоимости не времен "царя Гороха", а современными. Апологеты бюрократии, чтобы опорочить идею бесплатной передачи государственной собственности в руки трудящихся, нередко высказывали пренебрежительные суждения, что будто бы у нас и делить-то нечего. Ну, мол, получат люди по какой-то тысяче или полторы тысячи рублей. Чем это им поможет? Однако, когда заходит речь о выкупе жилья, земли, средств производства, предприятий в целом, то, оказывается, что платить надо не по тысяче – полторы, а многие десятки тысяч и даже миллионы рублей каждому. К сожалению, этот парадокс в деятельности власть имущих в то время не привлек к себе особого внимания. В результате "на приватизацию" трудящемуся человеку было выделено лишь 25 000 руб., выданных в чеках, и за которые в ту пору нельзя было ничего купить.

Вместе с тем, если использовать оценки нашего общественного богатства даже многолетней давности (а оно исчислялось уже в ту пору в размере 3 трлн руб.), то и в этом случае на каждого живущего приходилось бы но весьма значительной сумме. К тому же объем общенародной собственности за прошедшие послевоенные десятилетия многократно возрос. Для того, чтобы провести разгосударствление грамотно и справедливо, нужно было как можно быстрее осуществить инвентаризацию всего нашего достояния с использованием современных мировых цен и только после этого определить долю каждого человека. Несомненно, что эта доля была бы значительно больше той, что спланировало российское правительство во главе с А. Б. Чубайсом. Во всяком случае, она была бы достаточной для того, чтобы каждый труженик мог выступить в качестве полноправного пайщика акционированного, ассоциированного или кооперированного предприятия, или же смог бы создать свое частное предприятие.

В какой форме могла быть получена каждым своя доля при разделе общественного богатства? Несомненно, она не могла быть выдана в денежной форме, иначе многие ее просто растранжирили бы по мелочам (что в основном и произошло). Пользоваться рационально средствами наш народ не умеет. Причитающаяся доля общественного достояния должна была передаваться каждому человеку с соответствующим юридическим оформлением в виде материальных ценностей (квартир, домов, земельных участков, средств производства и др.) и в виде ценных бумаг (акций различных предприятий, банковских сертификатов и т.д.).

Видимо, имело бы смысл в выдаваемом юридическом документе ограничить право превращения всех передаваемых человеку ценностей в наличные деньги в течение 20–25 лет. Сделать это было целесообразно с тем, чтобы перекрыть каналы для спекуляции па весь тот период, пока не сформируется настоящий рынок с более или менее нормальными ценами. А дальше люди пусть уже сами решают – сохранять ли им эти ценности или от них по тем или иным причинам избавиться.

Следовательно, основным путем разгосударствления (пересубъективизации) прежней социалистической собственности должен был стать не процесс приватизации (капитализация ), а процесс создания самоуправляющихся акционерных, ассоциированных, кооперированных и частных предприятий. Среди них несомненный приоритет должна была получить акционерная форма предпринимательства как наиболее динамичная и перспективная. Можно отметить, что и современный капитализм, усиливая под действием объективных законов общественного развития уровень обобществления производства, все больше тяготеет к данной форме собственности, которая уже по самой своей сути капиталистической не является.

Реанимация в стране института частной собственности, или приватизация в собственном смысле слова, рассматривалась российскими верхами как единственная форма разгосударствления (пересубъективизации). Причем данная форма вполне определенно имела несоциалистическую ориентацию. Судя по всему, она на соответствующем этапе вполне допустима, более того – даже необходима. Но это один из возможных путей преодоления анонимного и безличного характера социалистической собственности. Данный путь в 90-х гг. был чрезвычайно актуален, и потому его надо было всемерно использовать для оживления вконец развалившейся экономики. Но при этом не следовало выпускать из поля зрения процесс создания самоуправляющихся предприятий, который со временем должен был стать доминирующим.

В свое время в "Принципах коммунизма" Ф. Энгельс указывал, что частная собственность – неизбежный спутник низкого уровня развития общественного производства. Пока люди не могут производить в таких размерах, чтобы не только хватало на всех, но чтобы еще оставался избыток товаров (финансов) для увеличения общественного капитала и дальнейшего развития производительных сил, до тех пор, считал он, уничтожение частной собственности и эксплуатации преждевременно. Частная собственность станет оковами, преградой для развития производительных сил лишь тогда, когда они достигнут настолько высокого уровня, что можно будет производить достаточное для всех количество продуктов^[1]. Данная мысль Ф. Энгельса была по-новому осмыслена В. И. Лениным в 20-е гг. XX столетия при выработке новой экономической политики (нэпа) в процессе революционных преобразований в России.