Природа и значение философского политического дискурса

Идея дискурса (лат. discursus, англ. discourse – суждение, способ рассуждения, вербального осмысления) восходит к трансцендентализму И. Канта – сдвигу ориентации философской рефлексии не на факты, а на условия возможности фактов. Наблюдения, мышление, действия зависят от структуры смыслового поля, предшествующего фактам. Именно этот сдвиг обусловил активное развитие теории познания (гносеологии, методологии, эпистемологии). Согласно И. Канту, априорные (трансцендентальные) формы чувственности, такие как пространство, время, разум, не зависят от исторического фона и его изменений.

В современной трактовке границы эмпирического и трансцендентального подвижны, динамичны. В формулировке концепции дискурса и дискурсивной практики ключевую роль сыграл так называемый языковой поворот в философии XX столетия – и в первую очередь структурализм и лингвистический анализ. В этом ряду следует отметить собственно структурализм Ф. де Соссюра, гипотезу Сепира-Уорфа о лингвистической относительности (согласно которой наше видение и структурирование реальности задастся языком), философию языка Л. Витгенштейна (как раннего периода – с идеей универсального языка, выражающего структуру мира, так и позднего – с идеей языковых игр), философскую герменевтику М. Хайдеггера с его идеей языка как "дома бытия".

Согласно О. де Соссюру, любой знак представляет собой единство означающего (некоей материальной формы знака) и означаемого (предметного и смыслового значений знака). И начало обозначения (именования) суть начало бытия, осмысляемого человеком. (Очень близкие идеи развивались в рамках православного богословия имяславия, оказавшего влияние на С. Булгакова, П. А. Флоренского, А. Ф. Лосева, О. Э. Мандельштама, Η. Н. Лузина.) Со структуралистской точки зрения, язык не субстанция, а форма, система различий, а не тождеств, в которой ни один элемент невозможно определить независимо от другого. Язык представляет собой дифференцированный универсум, структуру, причем структуру самодостаточную.

Согласно копенгагенской школе структурализма (Л. Ельмслев), языковые формы не связаны с субстратом, что позволяет им описывать любую реальность. Это объясняет роль метафор, других остраняющих практик, когда смена в новом описании ведет к тому, что привычное предстает в ином свете. В конечном счете в этом же ряду лежит и философия науки Т. Куна, основанная на развитии науки как смене парадигм – методологических рамок, задающих способ познания.

Дальнейшее становление дискурсивного подхода связано с французским постструктурализмом. Р. Барт в 1960 г. распространил идею дискурсивной структуры на любые социальные системы. Э. Лакло и Ш. Муфф в анализе реальных знаковых систем связали дискурс и языковые игры Витгенштейна. Ж. Лаканом в качестве системы знаков был переинтерпретирован фрейдистский психоанализ. Согласно Ж. Гваттари, Ж. Делезу, Ж. Деррида, означающее – это и есть означаемое (означающие без означаемых порождают означаемое). С этой позиции была констатирована "смерть субъекта" как источника осмысления. Он предстал только топосом, позицией в системе смыслов как знаков. Собственно смысл сеть постоянное ускользание от стабильного значения, понятия (практика такого ускользания получила название "деконструкции"), так как сама структура (различия, difference) задается контекстами извне. (В этом плане постструктурализм перекликается с известной теоремой К. Геделя о принципиальной неполноте любой теории как системы описания.) Поэтому познание может заключаться только в описании этих процессов деконструкции.

Важную роль в развитии и применении этой концепции сыграл М. Фуко, который в анализе дискурсивных форм задался вопросом, что же конструирует саму структуру. Вначале (в работе "Археология знания") на материале Ренессанса, классицизма и современности он связывал это с некоей порождающей эпистемой – понятием, очень близким куновской парадигме. Впоследствии он пришел к выводу о роли в порождении дискурса рассеяния, смешанных факторов, которые собираются и фокусируются случайно, конкретно и – главное – не дискурсивно.

Достаточно быстро как сам постструктурализм, так и дискурсивный анализ вышли к политическому аспекту порождающей структуры. Политика – борьба за устойчивую связь элементов системы, в том числе означающих и означаемых. Но языковая система открыта, и всегда есть свободные означающие. Но тогда власть и есть борьба за гегемонию в установлении устойчивой связи означающих и означаемых, за системное представление бытия. Таким образом, в постструктурализме власть предстала как логократия, возвращая к логосу в его первоначальном античном значении (слово, мысль, разум, правило, закон).

Этот комплекс идей был подхвачен политическими философами, ориентированными на критику буржуазного общества. Феминизм развил идею логократии и логоцентризма до фаллогоцентризма. С. Жижек на дискурсивном материале советских анекдотов, политических процессов 1930-х гг., фильмов, бюрократического канцелярита, текстов исповедей развил критику социалистических политических режимов СССР и Югославии. В этом анализе он различал политический объект ("реальное") и политический субъект. Политический объект – пустота, химера, исчезающая при попытках ее постижения. Таковы формы религии, идеологии, социальной жизни вообще. Для их осуществления необходим политический субъект, наделенный знаком, верой, целями, стремлениями. Нехватка этих средств порождает стремление к символизации. Собственно, эта нехватка структуры и есть сам субъект как некая негативность, несоответствие, потребность. Политический субъект, согласно С. Жижеку, – "дыра в Другом", заполняемая фантазиями, некая "фаллическая инверсия". По его мнению, демонстрация силы суть подтверждение фундаментального бессилия. Чем больше власть реагирует на социальные события, тем в большей степени она подтверждает свою несостоятельность, свое бессилие. Другими словами, политический субъект есть пустота, заполняемая усилиями по идентификации. Такие усилия и есть политическая деятельность. Эти выводы перекликаются с идеями Λ. Кожева, согласно которому насилие власти есть признак ее слабости. Сила власти в ее легитимности, а не в демонстрации силы. Насилие же не власть, а внешний "фактор сборки" для установления власти.

Власть языка и язык власти проявляются в самых различных формах. Важную роль играет – кто говорит, что говорит, как говорит, где говорит. Политическая риторика имеет давние традиции еще со времен античных софистов, риторов. До сих пор речи ораторов Древнего Рима как времен республики, так и империи сохранили свое значение как образцы политической риторики. Речи известных политических деятелей прошлого в ряде стран изучаются практически все годы обучения в средней и высшей школе. По всему миру получила широкое распространение международная тренинговая программа "Дебаты", ориентированная на выработку у старшеклассников и студентов навыков публичной дискуссии. Обучение публичной устной и письменной аргументации, освоение ее корректных приемов, распознавания некорректных приемов и противодействия им входит в большинство обучающих программ бакалавриата по политологии, юриспруденции, менеджменту. В наше время политическая риторика, дополненная аппаратом теории речевых актов Остина и Серля, технологией нейролингвистического программирования (НЛП), получила новые импульсы развития.

Общее коммуникативное применение политических дискурсивных практик, в том числе с помощью СМИ, достаточно очевидно. Они применяются в целях: информирования; разъяснения; убеждения; дискуссии и полемики, выражения протеста; умиротворения и мобилизации; обеспечения легитимности или делегитимизации; манипулирования, пропаганды, "информационных войн".

Болес специальные функции политического дискурса не менее разнообразны: оценка, квалификация политических явлений, процессов; экспертиза и консультирование; прогнозирование, проектные предложения.

Язык, дискурсивные практики формируют наши представления о реальности, маркируют и структурируют их. В этой связи политический дискурс фактически формулирует политическую повестку дня: темы, способы, стилистику обсуждения общественно значимых вопросов в публичном пространстве.

Понимание роли, значения и технологии дискурсивных практик в политике совпало с освоением технологий пропаганды, PR, брендинга, выявлением возможностей современных средств массовой информации и коммуникации. Это открыло широкие возможности не только политических технологий, но и политологической экспертизы, способной оказывать влияние на политическую реальность, формулирование политической повестки дня. Эти возможности, например, были обобщены Бергером и Лукманом в концепции "конструирования реальности", включая ее "хабитуализацию" (опривычнивание), типизацию, институционализацию, легитимизацию.

К основным темам современной политической философии, задающим повестку дискурса современного осмысления политической реальности, относятся:

• глобализация и ее последствия, включая современное понимание государственного суверенитета, переосмысление роли и значения имперского политического опыта, потенциала постимперских политических культур;

• мультикультурализм и толерантность, возможность их реализации в рамках национальных государств;

• универсальность прав человека и уникальность различных культур;

• причины роста терроризма и насилия;

• отношения власти и гражданского общества, оппозиции и власти;

• политические факторы модернизации и инноваций;

• справедливость, равенство-неравенство, уровень и качество жизни;

• возможности и перспективы современных технологий манипулирования общественным сознанием и поведением;

• биовласть и биополитика, правовые и моральные основания использования достижений генной инженерии, медицины;

• новое понимание политической безопасности как все разрастающегося комплекса, включающего военную, информационную, продовольственную, демографическую и т.д. "безопасности".

Речь идет не просто о соответствующих идеях, а о проблемах реализации этих идей. В этом плане можно говорить о все большем внимании политической философии к соответствующим практикам ("прагматический поворот"). Политика – это действие, а политическая философия все больше раскрывается как философия политического действия – разумного, рационального, обоснованного, мотивированного. С логической точки зрения такой дискурс предстает как практическое рассуждение (practical reasoning), устанавливающее связь между "внутренней" логикой мотивации, обоснования и "внешней" логикой обоснования действия, реализации идеи. В этом случае возникают две опасности. Во-первых, поскольку мотивация – не причина, а объяснение действия, поступка, то возникает опасность безответственной логомахии и релятивизма. А во-вторых, в силу отсутствия прямой логико-семантической связи между описаниями, оценками и императивами – опасность логоса насилия.

Отсюда множество историй, примеров, case studies, важных для осмысления, анализа, выстраивания ценностей, норм, традиций, институтов, идей. А также необходимость корпуса аналитических исследований взаимосвязи идей, институтов, практик, осмысления экономических, политических, исторических измерений социального бытия, порождаемых ими культур. Такой анализ позволяет избавляться от иллюзий, застарелых мифов, устанавливать связи, выявлять тенденции, вырабатывать аргументацию и способность выбора эффективных решений.

В этом плане политический философский дискурс оказывается важен в выработке решений, консультировании, экспертизе, процессе профессионального обучения и подготовки. Это открывает возможности применения в его анализе подходов в духе герменевтики, "глубокой семиотики", выявляющих за знаками и символами мотивационный план. В этой связи дискурсивный подход открыл новые возможности не только риторики, но и семиотики (науки о знаках), герменевтики (теории и практики понимания и интерпретации).

Как и у любого феномена, артефакта культуры, в событии, политическом явлении, документе можно вычленить несколько уровней смысловой структуры выраженного в них опыта. Эту систематизацию можно представить в виде схемы (рис. 2.2).

Рис. 2.2. Компоненты смысловой структуры

Эти компоненты могут быть выстроены в структуру, подобную "матрешке" (рис. 2.3).

Рис. 2.3. Уровни смысловой структуры

Прохождение этого ряда сверху вниз демонстрирует процесс усвоения социального опыта, его субъективацию (распредмечивание, понимание). Прохождение же этого ряда снизу вверх – объективацию (опредмечивание, воплощение) опыта. Компоненты смысловой структуры предстают также уровнями осмысления: идентификацией явления, его материальной формы (1), его предметным значением (2), интерпретацией смыслового содержания, порожденного программой соответствующей социальной практики (3), выраженным оценочным отношением, в том числе критическим (4), личностным переживанием, эмпатией, сопереживанием (5).

В 1980-х гг. К.-О. Апелем, Ю. Хабермасом была развернута концепция коммуникативного действия, опирающаяся на опыт герменевтического анализа и практик толкования, а также теорию речевых актов Ч. Остина. Любое социальное действие имеет коммуникативный характер, предполагает не просто передачу информации, а понимание и взаимопонимание. Поэтому в состав коммуникативного действия входят коммуницирующие субъекты, их мотивационные комплексы и интерсубъективные смыслы. Такой подход переносит внимание в политической коммуникации (и деятельности) с претензий на истинность определенных знаний, описаний, аргументов – на рациональное согласие – акт не столько разума и логической доказательности, сколько воли. Более того, участники (акторы) такого коммуникативного действия (взаимодействия) могут акцентировать внимание на предметных областях, на взаимных отношениях либо даже личностных переживаниях, что соответствует современной практике переговоров как в бизнесе, так и в политике, в том числе на высшем уровне (встречи "без галстуков", "заглядывание в душу" и т.п.).

Поворот к герменевтике, пониманию, соединенный с достижениями лингвистической философии, по авторитетному мнению Л. Штрауса, позволил преодолеть кризис политической теории, связанный с господством в ней позитивизма, включить в современный политический контекст переосмысление классической политической философии, связать этот процесс с непосредственной политической практикой.

Переход от анализа дискурсивного монолога к герменевтике и коммуникации принципиально важен. Потому что любой политический дискурс так или иначе, но предполагает адресата (партнера, оппонента, противника), рассчитан на понимание, содержит аргументацию, а значит, предполагает выявление и учет мотивации, интересов, стоящих за теми или иными идеями, аргументами, положениями. В этом случае дискурс не сводится к структуре, "говорению самого языка". Он предполагает оперирующего им субъекта с его мотивацией, замыслами, намерениями, стремлениями, страстями и пр. Тем самым дискурсивный анализ предполагает анализ различных толкований, интерпретаций, их противостояние или согласование.

Более того, политический дискурс также проявляет зависимость от коммуникативного канала, "площадки" реализации: устное общение (в том числе на митингах, демонстрациях, семинарах), пресса, радио, телевидение, новые электронные медиа и пр. Так, слова или положения, выраженные в парламенте, во влиятельном медиа – не то же самое, что произносится или пишется в частных беседах и переписке. Иногда даже на первый взгляд частная реплика политика, влиятельного бизнесмена, журналиста, ученого приобретает политическое звучание, если она попала в каналы политической коммуникации.

К началу XXI столетия в политических пауках сложился методологический кризис: обилие моделей, количественных измерений, интерпретаций не способствовало росту системного представления политической реальности. В этом плане дискурсивный подход дает возможность систематического представления самой этой проблемы, а также анализа эффективности различных концепций применительно к решению конкретных политических задач.

С общей философской точки зрения противостояние дискурсивного (коммуникационного, герменевтического) и традиционного подходов является, по сути дела, современной фазой спора об универсалиях, известного из истории философии противостояния номинализма и реализма (платонизма). Общие имена (термины, понятия) – обозначают нечто реально сущее или являются техническим, языковым инструментом, группирующим единичные вещи?

В методологическом же плане это противостояние разрешается на проблемном уровне как различение политического и политологического дискурсов. Для политического дискурса (законов, идеологий, публицистики) используется реалистицистский подход, когда рассуждают о группах, классах, этносах, нациях, мигрантах и др. Но у дискурсивного подхода есть существенное достоинство – он показывает, как формируются, конструируются представления об этих сущностях и группах. Он операционализирует "группизм", раскрывает концептуальную и коммуникативную технологии, что очень важно для политологов-экспертов и аналитиков. В этом плане дискурсивно-коммуникативный подход важен как для теории, так и для практики.