Принципы международного уголовного права

Новейшим документом, систематизированно излагающим общие принципы международного уголовного права, является Римский статут МУС. При этом Статут не содержит каких-либо новелл, ранее неизвестных правоприменительной практике и национальным правовым системам, а лишь "кодифицирует" их.

Проецируя специфику международного уголовного права на отечественную уголовно-правовую материю и адаптируя ее под привычную для отечественного юриста терминологию, полагаем возможным систему принципов международного уголовного права определить следующим образом:

– принцип законности (ст. 22–24 Римского статута МУС);

– пе bis in idem (принцип справедливости) (ст. 20 Римского статута МУС)[1];

– принцип индивидуальной уголовной ответственности (ст. 25–26 Римского статута МУС);

– принцип недопустимости ссылки на должностное положение (ст. 27 Римского статута МУС)

– принцип неприменимости срока давности (ст. 29 Римского статута МУС);

– принцип вины (ст. 30 Римского статута МУС).

Принцип законности[2]

Nullum crimen, nulla poena sine lege – "нет преступления и наказания без указания в законе". Данный принцип находит свою детализацию в следующих положениях Римского статута МУС:

1) nullum crimen sine lege – "лицо не подлежит уголовной ответственности, если соответствующее деяние в момент его совершения не образует преступления (ч. 1 ст. 22);

2) lex certa (начало определенности) и lex stricta (запрет аналогии) – "определение преступления должно быть точно истолковано и не должно применяться по аналогии" (ч. 2 ст. 22);

3) nulla poena sine lege – "наказание только в соответствии с законом" (ст. 23);

4) ratione personae – "отсутствие обратной силы закона", lex mitior – "применение наиболее благоприятного для лица закона в случае внесения в него изменения" (ст. 24).

В отечественной литературе исторические корни современных принципов традиционно принято видеть в римском праве, что отчасти объясняется идеализацией современниками римского правопорядка как "воплощения писаного разума" (ratio scripta)[3], а отчасти – широким использованием в научной литературе и международных актах афористичных латинских максим[4], создающих иллюзию римского начала современных норм и институтов. Вместе с тем заблуждением видятся попытки исследователей придать ныне используемым афоризмам ОГЛАВЛЕНИЕ "принципиальности" в античный[5] (впрочем, как и в средневековый) период, а поиск римских (либо греческих или израильских) корней зачастую грешит серьезными условностями. Характер таких "раскопок" весьма ярко определен Г. Дж. Берманом: "Израиль, Греция, Рим стали духовными предками Запада не потому, что Запад пережил их или является их потомком, а в результате того, что он взял их в приемные родители, принял их как предков. Более того, он принял их избирательно – частями и в разное время... народы Западной Европы, обратившиеся за вдохновением к греческим, римским и древнееврейским текстам, приспособили их так, что это повергло бы в изумление их авторов"[6].

Предлагаемый экскурс в историю данного принципа позволит понять его современное ОГЛАВЛЕНИЕ в других национальных правопорядках и международном уголовном праве и поможет избежать ложных попыток втиснуть данный принцип в прокрустово ложе позитивистского правопонимания отечественного юриста, воспитанного на категоричном определении ст. 3 УК РФ.

Следует выделить две тенденции в формировании положений, отражающих суть данного принципа. Корни одной из них уходят в историю континентального права, а вторая берет свое начало в общем праве Англии. Ряд ученых раннее эпизодическое оформление римской формулы nullum crimen, nulla poena, sine lega видят уже в Constitutio Criminalis Carolina 1532 г. (известной как "Каролина") и в тексте ее предшественника – Бамбергском уголовном уставе 1507 г. (Bamberger Halsgerichtsordnung)[7], которые, по выражению Н. С. Таганцева, явились "ассимиляцией уже усвоенного в то время Германией римского права и работ итальянских юристов с народно-правовыми воззрениями"[8].

Актуализацию идей римского права в Европе периода буржуазных революций принято связывать с развитием учения "общественного договора" в XVIII в. Движимый идеями Монтескье о том, что всякое наказание, не вытекающее из абсолютной необходимости, является тираническим, Чезаре Беккариа в своем трактате "О преступлениях и наказаниях" в 1764 г. написал, что "только законы могут устанавливать наказания за преступления... никакой судья (являющийся только частью общества) не может, не нарушая справедливости, устанавливать наказания для других членов общества"[9].

В 1789 г. принцип законности впервые в континентальной Европе в современном звучании получает свое законодательное оформление в Декларации прав человека и гражданина: "Закон может устанавливать наказания лишь строго и бесспорно необходимые, и никто не может быть наказан иначе, как в силу закона, надлежаще примененного, изданного и обнародованного до совершения правонарушения"[10]. Впоследствии этот принцип получает свое закрепление в конституции Франции 1791 г. Принципы уголовного законодательства и правосудия, изложенные в Декларации и конституции, были развиты и конкретизированы в первом буржуазном уголовном кодексе – французском уголовном кодексе 1791 г., который отражал идеи просветительно-гуманистического направления в уголовном праве, воплощенного в трудах Монтескье, Вольтера и Беккариа, а затем был воспроизведен и в Уголовном кодексе Франции 1810 г.

Одновременно с этим в начале XIX в. идея "nullum crimen, nulla poena, sine lega" получает свое окончательное закрепление и в немецком уголовном праве. В своей работе, вышедшей в 1801 г., "Lehrbuch des gemeinen in Deutschland gultigen peinlichen Recht" ("Учебник действующего в Германии общего уголовного права"), П. А. Фейербах вводит латинскую формулировку данного принципа, которая затем находит свое закрепление в Баварском уложении 1813 г. В последующем с определенными редакционными изменениями это положение перенимается всеми уголовным законами континентальной Европы.

Второе направление развития принципа, созвучного по содержанию с принципом nullum crimen, nulla poena, sine lega, берет свое начало в обычном праве Англии. Впервые принцип, созвучный с современным континентальным принципом законности, декларируется в английском праве в 1215 г. в изданной Иоанном Безземельным "Великой хартии вольностей" (Magna Carta). Правовыми источниками Великой хартии вольностей являются феодальные обычаи, о соблюдении которых идет речь во многих статьях Хартии. Ее ст. 39 провозглашает: "Ни один свободный человек нс будет арестован или заключен в тюрьму, или лишен владения, или объявлен стоящим вне закона, или изгнан, или каким-либо (иным) способом обездолен, и мы не пойдем на него и не пошлем на него иначе, как по законному приговору, равных его (его пэров) и по закону земли"[11]. В 1628 г. аналогичный по содержанию принцип (со ссылкой на Magna Carta) был закреплен в Петиции о праве (The Petition of Right).

Указание на закон как основной источник, определяющий преступность деяния, казалось бы, роднит положения Хартии с римской максимой. Однако анализ толкования данного термина в английской литературе свидетельствует о преждевременности такого вывода. Первый текст Хартии был исполнен на латыни, где последняя фраза, переводимая как "закон земли" (или "страны"), дословно звучала как "teirae legem". В английской литературе, начиная с XVI в., данный термин получает достаточно определенное, совершенно отличное от континентального, толкование. В своей известной работе "Институты права Англии" Э. Коук в 1606 г., комментируя приведенную норму Хартии, писал: "Никто не может быть задержан или заключен в тюрьму иначе как на основании legem terrae, то есть в соответствии с общим правом, статутным правом, или обычаем Англии"[12]. Такое же широкое толкование термину legem teirae в 1707 г. дал судья Суда королевской скамьи Повис, излагая свое мнение но делу Regina v. Paty: "Legem terrae не ограничен общим нравом, а заключен и в другом праве, которое в силе в этом королевстве, и в таком как гражданское [имеется в виду римское. – А. 3. | и церковное право..."[13]. Таким образом, приведенное положение Хартии изначально предполагает принципиально иной подход английских юристов к началам определения преступности деяния, не ограничивая и не отождествляя его с наличием формально закрепленной на письме нормы.

С развитием американского конституционализма указанные положения Хартии также были положены и в основу американской концепции принципа законности. Впервые такое положение было включено в 1776 г. в конституции штатов Виржиния и Мэриленд. ПоВперед кодификация уголовного права привела к закреплению данного начала в кодексах штатов. Своего рода итогом развития данного принципа в американском уголовном праве является положение, закрепленное в п. 1 ст. 1.05. Примерного уголовного кодекса США: "Никакое поведение не составляет посягательства, если оно не является преступлением или нарушением по настоящему Кодексу или иному статуту данного штата"[14].

В отличие от США, где проведенная кодификация привела к возрастанию роли статутного права, Англия вплоть до середины XX в. придерживалась более традиционного для общего права подхода к соотношению права судей и статутного права, который (с незначительными оговорками) оставался неизменным на протяжении более чем 800 лет.

Таким образом, на рубеже XX в. автономно оформились две самостоятельных концепции рассматриваемого принципа. Континентальные уголовные законы, буквально воспринявшие максиму nullum crimen, nulla poena, sine lega, предполагали формально позитивистский подход к пониманию указанного принципа с вытекающей из него монополией закона (читай – писаного права) на установление начал преступности и наказуемости деяния. Страны общего права, и прежде всего Англия, следовали в своем развитии по пути приоритета прецедентного права над статутным, оставляя функции правотворца за судьями. Сложившийся правопорядок со второстепенной ролью статутного права исключал буквальное восприятие английской системой принципа "nullum crimen..." как минимум в силу двух причин: неприемлемости в системе общего права идей и традиций римских юристов, а также вследствие формирования английского общего права как права судей и отсутствия изначального авторитета писаного права, к которому испытывает столь трепетное отношение континентальный юрист. Вместе с тем формирование в Англии подлинной судебной власти, не уступающей по престижу и значимости власти законодательной и исполнительной, позволило системе общего права уже на ранних этапах своего развития сделать реальностью общий принцип rules of law – "верховенство права" (причем права, творимого судьями). Именно последние тенденции в последующем были положены в основу восприятия данного принципа в международном уголовном праве.

Катализатором его развития во второй половине XX в., в том числе и в части формирования наднациональных уголовно-правовых принципов, стала потребность в создании органов международной юстиции, изначально призванных дать оценку деяниям фашистского режима. Первым этапом стало Лондонское соглашение от 8 августа 1945 г.[15] и принятие Устава Нюрнбергского трибунала. Генеральная Ассамблея ООН в резолюции от 11 декабря 1946 г. постфактум подтвердила принципы международного права, признанные Уставом Нюрнбергского трибунала и нашедшие свое отражение в его приговоре, несмотря на последующую критику положений Устава, в том числе и позиции соблюдения принципа "nullum crimen..."[16]. Интерпретация указанного принципа Трибуналом, по мнению А. Кассезе, стала ключевым моментом в формировании международного уголовного права[17]. Трибунал отказался от узко позитивистского подхода к толкованию данного принципа и предпочел его определить как "общий принцип правосудия": "...принцип “nullum crimen sine lege" не означает ограничения суверенности, а лишь является общим принципом правосудия. Совершенно очевидно, что неправильным является утверждение о несправедливости наказания тех, кто, вопреки договорам и гарантиям, напал без предупреждения на соседние государства. При таких условиях нападающий должен знать, что он совершает неправое дело, и не только не будет несправедливостью наказать его, но, напротив, будет несправедливо оставить безнаказанным совершенное им зло"[18].

Однако после Нюрнбергского и Токийского процессов лишь в 1950-х гг. были предприняты первые действенные попытки создания постоянно действующего международного уголовного суда, но такой орган (Международный уголовный суд) начал свою деятельность только в 2002 г. на основе Римского статута МУС. В связи с этим определенные ориентиры в развитии практики международных судов ad hoc задали иные органы наднациональной юрисдикции, в частности Европейский суд по правам человека (далее также – ЕСПЧ).

За время своей деятельности ЕСПЧ выработал весьма определенный подход к толкованию ряда положений, в своей совокупности формирующих ОГЛАВЛЕНИЕ рассматриваемого принципа, оказав существенное влияние на последующую практику его толкования международными уголовными судами[19]. При этом следует иметь в виду, что Европейский суд в толковании того или иного положения полностью свободен от господствовавшей некогда в континентальной Европе (и доминирующей в настоящее время в России) доктрины законодательного позитивизма, что полностью согласуется и с природой международного уголовного права, одним из основных источников которого является международное обычное право.

Анализ решений, принятых в данном отношении ЕСПЧ, позволяет говорить о том, что на первый план выходит не наличие письменно оформленного запрета, а его определенность, вытекающая из природы права. Норма может считаться законом (law), если она сформулирована с достаточной степенью точности, позволяющей лицу сообразовывать с ней свое поведение: лицо должно иметь возможность, получив при необходимости соответствующую консультацию, предвидеть в разумных пределах и применительно к конкретным обстоятельствам те последствия, которые может повлечь за собой данное поведение. Наиболее показательна в этом отношении позиция ЕСПЧ, изложенная в п. 36 решения по делу SW v. United Kingdom от 22 ноября 1995 г.: "...как бы четко ни была сформулирована норма в любой системе права, включая уголовное, неизбежен элемент судебного толкования. Всегда будет существовать необходимость разъяснения неясных моментов и в адаптации к изменяющимся обстоятельствам. Правовая традиция Соединенного Королевства, как и других государств- участников, свидетельствует о том, что судебная практика как источник права способствует прогрессивному развитию уголовного права. Уяснение правил уголовной ответственности предполагает последовательное от дела к делу толкование их судебной практикой. Чтобы оно соответствовало Конвенции, требуются соответствие результатов толкования природе правонарушения и разумная предсказуемость решения"[20].

Выведенные таким образом формулы "предсказуемости" ("разумного предвидения") и "доступности" запрета, закрепленные в решениях ЕСПЧ, были дословно восприняты и процитированы международными уголовными судами, с конкретизацией, что такая предсказуемость происходит в случаях серьезных нарушений международного гуманитарного права[21]. В развитие данного конструкта ЕСПЧ международные уголовные суды ad hoc, апеллируя к обычному гуманитарному праву, проявили более широкое толкование принципа законности, указав, что он соблюдается, если норма, возникающая из международного обычного права, запрещает определенное поведение, и лицо, совершающее такое деяние, может предвидеть, что совершаемое им деяние повлечет уголовную ответственность[22].

Суммируя сложившуюся практику международных уголовных судов при толковании принципа nullum crimen sine lege, возможно следующим образом определить его минимальные стандарты в международном уголовном праве. Определения преступлений, закрепленных в соответствующих международно-правовых актах, не влияют на квалификацию международных преступлений независимо от таких актов, особенно преступлений, признаваемых таковыми в соответствии с обычным правом. Критерием определения акта как преступного является возможность разумного предвидения со стороны лица, совершающего такое деяние, наступления индивидуальной уголовной ответственности ввиду серьезности нарушений гуманитарного права[23].

Относительно вопросов наказания рассматриваемый принцип реализуется в Римском статуте МУС посредством констатации формулы nulla poena sine lege – "нет наказания без указания в законе". При обсуждении соответствующих положений Римского статута МУС многие государства выступали за то, чтобы в особых случаях применялась смертная казнь. Государств, в которых применяется высшая мера наказания, лишь несколько меньше, чем государств, где она упразднена. В случае вынесения смертного приговора возможность смягчения наказания отсутствует. А пожизненное лишение свободы и возможность пересмотра такого приговора в сторону уменьшения срока наказания после отбытия заключенным 25 лет является приемлемым компромиссом между смертной казнью и лишением свободы на максимальный срок в 30 лет.

При этом в пособии по имплементации Римского статута МУС указано, что Статут не затрагивает применения государствами мер наказания, установленных их национальным законодательством, или законов государств, которые не предусматривают меры наказания, установленные Статутом. Государства-участники не обязаны устанавливать те же меры наказания за аналогичные правонарушения, подпадающие под их юрисдикцию, или исполнять приговоры о лишении свободы, если только не пожелают добровольно сделать это. В связи с этим они могут также оговаривать определенные условия, касающиеся приема осужденных лиц, в том числе такое условие, как отказ принимать лицо, приговоренное к пожизненному лишению свободы (ст. 106 (2)). Государства-участники, в конституциях которых содержится запрет на применение такой меры наказания, как пожизненное заключение, могут предусмотреть отступление от этого требования, которое позволило бы им передать лицо Суду, даже если это лицо может быть приговорено к пожизненному лишению свободы.

Ne bis in idem[24] (принцип справедливости)

Римская максима non bis in idem в современном праве используется для обозначения общепризнанного принципа недопустимости привлечения к ответственности за то же деяние[25].

Современное понимание рассматриваемого правового принципа и его ярко выраженная обусловленность процессуальными гарантиями, на наш взгляд, определяются не только спецификой правовых традиций и особенностями национальной юридической техники, но и вытекает из анализа истории его привнесения в современные правопорядки. Несмотря на образное выражение Дж. Хантер, что древнее происхождение данного принципа "окутано туманом времени"[26], в исследованиях, посвященных данному вопросу, возможно обнаружить ссылки как минимум на два источника, предшествовавших римской эпохе. Прототипы данного положения содержит Талмуд, в частности положения Второзакония (25:2), а также различные варианты перевода Вавилонского Талмуда[27]. Кроме того, данное положение было известно и в Древней Греции. Еще в 355 г. до н.э. Демосфен в своей речи против Липиния утверждал: "Законы не позволяют дважды выступать с одним и тем же обвинением, или требованием отчета, или тяжбой, или иным подобным делом против одного и того же человека"[28]. Характерно, что упоминая о наличии этой нормы в Афинах, исследователи не усматривают подобных положений в законах Спарты и других греческих городов[29].

Схожую формулу содержит и римское право. В частности, Книга 48 (титул 2 ст. 7) Дигест Юстиниана указывает на то, что "недопустимо обвинение лица в том же преступлении, за которое оно было оправдано". Однако преувеличением было бы возводить указанную норму в ранг фундаментального принципа римского права и переоценивать его значение в рассматриваемую эпоху. Данный рецепт не являлся абсолютным[30]. Дж. Сиглер предостерегал от того, чтобы видеть в данной норме некие "защитные силы", поскольку процесс того времени оставался "по-прежнему примитивным", а модель уголовного судопроизводства была более неформальной[31]. ПоВперед история развития указанного правила в континентальной Европе (а точнее, многовековой период молчания) определенно подтверждает переоценку его значения и обязательности в римском праве. Средневековое право не знает римской максимы non bis in idem, и ни одни из известных памятников средневековой Европы (большая часть которых, к слову, была исполнена на латыни) не содержит намека на подобные установления[32]. Такое положение видится весьма объяснимым с учетом инквизиционного характера существовавшего процесса, носившего во многом условный характер и игнорировавшего необходимость гарантий прав личности.

Таким образом, вполне определенно можно утверждать, что правило поп bis in idem (не являвшееся абсолютом и в римском праве) навсегда оказалось погребено под обломками Римской империи и на века было забыто континентальным и юристами[33].

Лишь в XIX в. в период становления основ современного процесса на материковой Европе частное римское правило было возведено в ранг максимы и заняло свое место в законодательстве европейских государств, создав тем самым красивую иллюзию преемственности, в основе которой лежит исключительно "приспособление" эффектной латинской формулы для обозначения вновь созданного принципа.

Наряду с исследованием греко-римских корней рассматриваемого принципа в континентальной Европе особый интерес представляет исторический экскурс, предложенный английскими и американскими авторами[34]. Большинство англоязычных исследователей усматривают библейские корни данного принципа и, обращаясь к ветхозаветной Книге пророка Наума (1:9), интерпретируют изречение: "Он совершит истребление, и бедствие уже не повторится", как вариацию того, что "даже Бог дважды не воздает за одно деяние"[35].

Предполагается, что первым подобным образом озвучил ветхозаветный текст епископ Кентерберийский Томас Бекет в период своего противостояния с Генрихом II по поводу издания в 1164 г. Кларендонских ассиз[36]. Отстаивая право духовенства на наказание исключительно в церковных судах и возражая против введения в отношении клириков суда короля, Бекет усмотрел в третьем положении Кларендонских ассиз угрозу двойной ответственности, призвав на защиту собственное толкование библейских текстов[37].

Несмотря на то что статутное право Англии последующих лет не содержало ни прямого, ни косвенного упоминания о рассматриваемом принципе[38], общее право уже с XIII в. медленно закладывало его основы, именуемые как основания защиты: autrefois acquit ("ранее оправданный") и autrefois convict ("ранее осужденный"). Дж. Хантер указывает, что в течение этих столетий данный принцип "медленно приобретал свое значение, но еще не был основой личной свободы и, конечно же, не являлся краеугольным камнем английского правосудия, как некоторые утверждали[39], что, по мнению автора, объясняется отсутствием в судебном процессе нормандской Англии "защиты прав личности и демократических идеалов"[40].

С усилением публичного начала английского процесса, увеличением количества преступлений и ужесточением наказаний судебное применение описанных положений постепенно формируется в охранительную доктрину, целью которой стало не только обеспечение окончательности судебного решения, но и создание действенных гарантий индивидуума от риска двойной ответственности. Происшедшая в течение столетий трансформация данного процессуального начала позволила У. Блэкстоуну в XVIII в. заявить, что принцип "ни один человек не может быть подвергнут риску для жизни дважды за одно и то же преступление" стал "универсальной максимой общего права"[41].

Однако первое статутное оформление этот принцип получил уже в Новом Свете. В 1641 г. массачусетский "Свод законов о свободах" в параграфе 42 закрепил положение, что "ни один человек не может быть дважды приговорен судом за одно и то же преступление, деяние или нарушение права"[42]. Эта модель была воспринята другими американским колониями[43], а ее итогом стало закрепление принципа double jeopardy в Билле о правах 1689 г. и внесение известной пятой поправки в Конституцию США, ратифицированной 15 декабря 1791 г.[44]

Современное значение принципа double jeopardy в семье общего права неоднократно подчеркивалось высшими судебными инстанциями. Так, в деле Benton v. Maryland[45] Верховный суд США указал, что "фундаментальная природа гарантии против двойной ответственности едва ли может быть подвергнута сомнению"; судья Фрэнкфотер, излагая решение по делу Green v. United States[46], подчеркнул, что данный принцип представляет собой "безусловное требование цивилизованного уголовного процесса"; судья Верховного суда Канады Рэнд в деле Cullen v. The King[47] в обоснование своей позиции определил double jeopardy как "кардинальный принцип", лежащий в "основе уголовного права".

Обобщенно функции англоязычного аналога максимы non bis in idem – принципа double jeopardy в общем праве возможно определить следующим образом:

1) закрепление (фиксация) окончательности решения суда;

2) защита от трудностей, затрат и испытаний повторного преследования;

3) защита оправданного;

4) защита от обвинительных манипуляций прокурора (обвинителя) при повторной попытке обвинения;

5) защита ценности права при сохранении законной силы первоначального судебного решения;

6) защита от многократных наказаний[48].

Однако несмотря на очевидную схожесть концепций non bis in idem и double jeopardy, воплощающих идеи справедливости и уважения человеческого достоинства, они имеют определенную специфику. Если последнее положение определяет внутригосударственную концепцию недопустимости двойного преследования в странах общего права (с присущими ей особенностями и указанными выше исключениями), то латинская максима прежде всего заключает в себе принцип международного права, также реципированный национальными правовыми системами[49]. Кроме того, проводится разграничение и по сфере действия указанных принципов. Так, Международный трибунал по бывшей Югославии в деле Prosecutor V. Tadic[50], а затем и Специальный суд но делам Сьерра-Леоне в решении по делу Prosecutor v. Norman, Fofana and Kondewa указали, что "в отличие от double jeopardy... принцип non bis in idem предупреждает повторение преследования за то же деяние в той же или другой (курсив наш. – А. З.) правовой системе, в то время как категория double jeopardy предполагает повторное преследование в рамках той же правовой системы, но на различных стадиях уголовного процесса..."[51].

Обзор международного права, в свою очередь, подтверждает тезис о том, что рассматриваемый принцип является "молодой" нормой, современное оформление которой в международно-правовых актах датируется лишь второй половиной XX в.[52] Возможно предположить, что современное оформление данного принципа в международно-правовых актах свои истоки берет в соглашениях о выдаче лиц, совершивших преступления, закрепивших его отдельные элементы еще в XIX в.[53]

На сегодняшний день максима non bis in idem в качестве фундаментального принципа в различных форматах закреплена во множестве международных документов. Вариативность оформления указанного принципа и его толкование зависят от цели принятия конкретного акта, круга участников, а также сферы его применения[54].

Современное ОГЛАВЛЕНИЕ данного принципа в международном уголовном праве концентрированно оформлено в ст. 20 Римского статута МУС:

1) лицо нс может быть судимо Международным уголовным судом за деяние, составляющее основу преступления, в отношении которого данное лицо было признано виновным или оправдано этим Судом;

2) лицо не может быть судимо никаким другим судом за упоминаемое в ст. 5 преступление, в связи с которым это лицо уже было признано виновным или оправдано Международным уголовным судом;

3) лицо, которое было судимо другим судом за деяние, запрещенное по смыслу ст. 6, 7 или 8, нс может быть судимо Международным уголовным судом за то же деяние, за исключением случаев, когда разбирательство в другом суде:

а) предназначалось для того, чтобы оградить соответствующее лицо от уголовной ответственности за преступления, подпадающие под юрисдикцию Международного уголовного суда;

б) по иным признакам не было проведено независимо или беспристрастно в соответствии с нормами надлежащей законной процедуры, признанными международным правом, и проводилось таким образом, что в существующих обстоятельствах не отвечало цели предать соответствующее лицо правосудию.

Выражаясь словами А. Кассезе, "статья 20 Статута МУС выдерживает тройной баланс" взаимоотношений между судами[55] (имея в виду Международный уголовный суд и национальные суды). Часть первая комментируемой статьи касается исключительно "внутренней компетенции" Международного уголовного суда и исключает повторное осуждение в рамках его юрисдикции. Две последующих части разрешают комплексные вопросы взаимоотношений Международного уголовного суда и национальных судов. Важное значение при этом придается характеру национального судопроизводства, целью которого не должно быть ограждение такого лица от уголовной ответственности за преступления, включенные в юрисдикцию Международного уголовного суда.

Практика судов ad hoc, уставы которых содержали сходные положения[56], примеров толкования принципа в данной части не содержит, в силу чего выводы о содержании категорий, используемых в п. 3 ст. 20 Римского статута МУС остаются за будущими решениями Международного уголовного суда. На данном же этапе с учетом мнений, высказанных иными органами наднациональной и национальной юрисдикции, следует выделить следующие ключевые аспекты в интерпретации данного принципа.

1. Субъект. Гарантируя право субъекта не быть повторно наказанным (привлеченным к ответственности), международные акты по-разному определяют данную персону, используют такие термины, как: "никто" (п. 7 ст. 14 Международного пакта о гражданских и политических правах, ст. 54 Конвенции о применении Шенгенского соглашения от 14 июня 1985 г.), "никакое лицо" (п. 3 ст. 20 Римского статута МУС), "лицо, в отношении которого был вынесен приговор" (ст. 50 Хартии Европейского союза об основных правах, ст. 53 Европейской конвенции о международном признании судебных решений по уголовным делам), "обвиняемый, оправданный" (п. 4 ст. 8 Американской конвенции о защите прав человека).

Представляется, что вопрос о субъекте, которому грозит потенциальная "двойная ответственность" (наказание), актуален при привлечении физического лица к ответственности за деяния, ранее вмененные корпорации (коллективному субъекту). Общая тенденция национальных законодательств, закрепивших уголовную ответственность коллективных субъектов, свидетельствует о возможности последовательной ответственности юридических и физических лиц за совершенное преступление. Так, ст. 121.2 Уголовного кодекса Франции предусматривает, что уголовная ответственность юридических лиц не исключает таковую для физических лиц – исполнителей или соучастников тех же самых деяний[57].

Аналогичная позиция выражена в ст. 19 Модельного кодекса для постконфликтных уголовных юстиций, комментаторы которого не усматривают в подобном положении нарушения принципа "двойной ответственности" ввиду нетождественности субъектов[58].

2. Элемент "idem" – "то же". Приведенные выше международно-правовые акты для определения деяния, повторность преследования за которое недопустимо, также используют различную терминологию. Статья 4 Протокола № 7 к Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод, п. 7 ст. 14 Международного пакта о гражданских и политических правах и ст. 50 Хартии Европейского союза об основных правах ссылаются на "(то же) преступление" (англ. – offence, фр. – infraction), в американской конвенции о правах человека употребляется термин "то же дело" (англ. – cause, фр. – faits), Конвенция о применении Шенгенского соглашения запрещает преследование за "те же действия" (англ. – acts, фр. – faits), Римский статут МУС оперирует понятием "(то же) деяние" (англ. – conduct, фр. – actes constitutifs[59]).

Своеобразная консолидированная позиция по применению указанного принципа с учетом приведенных разночтений выработана прецедентной практикой ЕСПЧ. Анализ его решений позволяет сделать следующие выводы относительно толкования элемента "idem" – "то же". Принципиально ЕСПЧ указал на недопустимость ограничительного толкования термина "преступление", аргументировав это тем, что "конвенция должна толковаться и применяться способом, который делает гарантируемые ею права практическими и эффективными, а не теоретическими и иллюзорными. Это живой инструмент, который должен толковаться с учетом современных условий"[60].

Эта позиция получила свое развитие в решении ЕСПЧ по делу Фишер против Австрии[61]. Суд отметил, что для решения вопроса о нарушении правила non bis in idem нс следует принимать во внимание "номинальные различия", а необходимо устанавливать, имеют ли последовательно вмененные правонарушения одни и те же "существенные элементы". В данном деле Суд установил, что заявитель был судим и наказан дважды, сначала за административное правонарушение, а затем за деяние, предусмотренное уголовным кодексом, которые не имели различия в "существенных элементах". При этом Суд подчеркнул, что, если бы два правонарушения, за которые преследовалось заинтересованное лицо, совпадали лишь незначительно, не имелось бы оснований для заключения о том, что обвиняемый не мог бы преследоваться за каждое из них поочередно. Тот же подход применен в делах W. F. v. Austria[62] и Sailer v. Austria[63], каждое из которых было основано на аналогичном наборе обстоятельств. Гармонизация изложенных подходов приведена Судом в уже упомянутом решении по делу "Сергей Золотухин против Российской Федерации".

Подобный подход последовательно применяется и Судом европейских сообществ (ECJ), правоприменительная практика которого основана на принципе пе bis in idem в редакции ст. 54 Конвенции о применении Шенгенского соглашения от 14 июня 1985 г. (CISA). В данной статье содержится необходимый подтекст принципа пе bis in idem о том, что государства-участники взаимно доверяют своим системам криминальной юстиции и что каждое из них признает действующее уголовное законодательство других государств-участников, даже если бы исход дела был иным, в случае применения их собственного национального законодательства. В связи с этим возможность различной правовой квалификации одних и тех же действий в двух различных государствах – участниках Шенгенского соглашения не является препятствием для применения ст. 54 CISA[64].

Аналогичная концепция закреплена и в документах Суда Европейского сообщества, вывод которого в полной мере может быть принят в качестве резюме, определяющего современную концепцию non bis in idem: "Применение принципа “non bis in idem” регулируется триединым условием тождества фактов, единства нарушителя и единства защищаемого правового интереса. Согласно этому принципу к одному и тому же лицу не может быть более одного раза применена санкция за однократное незаконное поведение, рассчитанная на защиту одного и того же правового актива"[65]. Согласуется с изложенной конструкцией и расстановка акцентов в ст. 20 Римского статута МУС, указывающей на "деяние, составляющее основу преступления", а не его юридическую оценку.

Другой вопрос, возникающий в результате анализа положений ст. 20 Римского статута МУС, обозначенный А. Кассезе как "деликатный" и "неразрешенный"[66], относится к допустимости уголовного преследования лица, в отношении которого был принят внутригосударственный акт амнистии. Поскольку такой акт не относится к судебному, а его принятие является прерогативой органов государственной власти, возникает вопрос о приемлемости ссылки на предшествующий производству в Суде акт амнистии либо иные "альтернативные пути урегулирования событий прошлого"[67]. Однозначного ответа на поставленные вопросы современная практика не дает. Среди ученых, исследовавших данную проблему, также нет единства мнений о том, является ли национальная амнистия препятствием в решении вопроса о приемлемости процесса в Международном уголовном суде[68].

Возможные ориентиры в разрешении данного вопроса предлагается определить на основе сопоставления норм, закрепленных в иных положениях Римского статута МУС. Так, ст. 17 (подп. "b" п. 1) в качестве основания, препятствующего принятию дела к производству суда, указывает на ситуацию, когда "дело расследовано государством, которое обладает юрисдикцией в отношении него, и это государство решило не возбуждать в отношении лица, которого это касается, уголовного преследования, за исключением случаев, когда это решение стало результатом нежелания или неспособности государства возбудить уголовное преследование должным образом". Статья 53 (подп. "с" и. 1), в свою очередь, позволяет прокурору воздержаться от преследования при наличии "веских оснований полагать, что проведение расследования не будет отвечать интересам правосудия". Сопоставление указанных норм в контексте общих принципов деятельности Международного уголовного суда предполагает вывод об индивидуальном подходе к решению вопроса о релевантности акта амнистии либо иного основания прекращения национального преследования применительно к каждому конкретному лицу и совершенным им деяниям, подпадающим под юрисдикцию Суда. Внутренняя амнистия, таким образом, не является безусловным препятствием для возбуждения производства в Международном уголовном суде, особенно в случаях, когда такой акт, например, явился результатом политического компромисса между обязанностью государства в осуществлении уголовного преследования и заинтересованностью в прекращении насилия путем частичного отказа от применения наказания к лицам, вовлеченным в такой конфликт.