Позднее славянофильство
Во второй половине XIX в. на смену первой волне пришло новое поколение ученых, деятелей культуры, публицистов, разработавших ценности, идеи, принципы, установки, составившие основу так называемого позднего славянофильства. Ключевое место среди них занимали Ф. М. Достоевский, Н. Я. Данилевский, К. Н. Леонтьев и др.
Н. Я. Данилевскому принадлежит заслуга в разработке теории культурно-исторических типов. Согласно этой теории, славянство – это особый культурно-исторический тип, не развернувший еще своих творческих потенций, но которому принадлежит великое будущее. Данилевский изображал дело таким образом, будто "больная" и "гниющая" Европа стала чуть ли не средоточием мирового зла, и видел спасение современного ему мира в панславизме.
При этом, всячески обыгрывая так называемый восточный вопрос, Данилевский утверждал, что борьба России с Европой неизбежна "из-за обладания Царьградом", поскольку "главнейшая цель русской государственной политики, от которой она никогда не должна отказываться, заключается... в разрушении оттоманского могущества и самого Турецкого государства"[1].
Вполне в духе более поздних геополитиков с их географическим детерминизмом Данилевский утверждал, что Константинополь – это некий пуп земли: "Пет места на земном шаре, могущего сравниться центральностью своего местоположения с Константинополем. Нет на земле другого перекрестка всемирных путей"[2].
Ф. М. Достоевский, как и ранние славянофилы, испытывал любовь к европейскому прошлому. Ведь устами одного из своих персонажей – Ивана Карамазова – он говорил, что современная Европа подобна церковному кладбищу, в котором каждый могильный камень свидетельствует о такой глубокой вере и чудесных героических подвигах, что хочется пасть перед ним на колени и целовать его[3].
Как представляется, главный просчет славянофилов состоял в том, что они старались обосновать идею абсолютной самобытности и самоценности России, ее истории, культуры и особой миссии. В этом они видели ее всечеловеческое предназначение. Исходя из подобных установок, славянофилы, по сути дела, противопоставляли Россию остальному миру, во всяком случае, европейскому человечеству. Резко различая допетровский и петровский периоды, они осуждали Петра I за разрыв "нравственной связи" с народом, призывая вернуться к идиллическим временам мирного сосуществования народа и власти.
Можно согласиться с Г. В. Флоровским, который считал ошибочным "известный тезис славянофилов о том, что славянский, или русский, дух исконно коллективистичен (в том смысле, что он отвергает личную свободу, договорные отношения и индивидуальную собственность) и имеет склонность к коллективным экономическим формам, что доказывается “существованием мнимо самобытной русской общины”". Представляется вполне обоснованной мысль Флоровского о том, что "нельзя отказать русскому правовому сознанию в склонности к свободной индивидуальной собственности и договорным отношениям"[4].
Консерваторы-государственники
В отличие от славянофилов, концентрировавших внимание на духовном и социокультурном своеобразии России, ее уникальном облике, вытекающих из ценностей православия, консерваторы-государственники выступали в защиту сильного централизованного самодержавного государства.
Одним из зачинателей данного направления считается российский историк Η. М. Карамзин, который, как отмечал Э. Г. Соловьев, "определил, в широкой исторической перспективе, основную тему “охранительного” течения нашей консервативной мысли – противостояние российской самодержавной государственности революционной бурс и интеллектуальному натиску, идущим из Европы"[5]. В главном многотомном труде Карамзина "История государства Российского" красной нитью проходит мысль о том, что только самодержавие способно обеспечить благоденствие народа, избавить его от междоусобиц и внешнего ига.
В полемике с Μ. М. Сперанским и другими сторонниками реформаторского курса он определил основную тему "охранительного" течения отечественной консервативной мысли. Традиции оцениваются Карамзиным более высоко, чем рассудочная деятельность. "Учреждения древности, – утверждал он, – имеют магическую силу, которая не может быть заменена никакою силою ума"[6].
Показательно, что Карамзин первым выдвинул самодержавие и православие в качестве двух столпов, на которых держится Российское государство.
В дальнейшем консервативные идеи разрабатывались и обосновывались министром просвещения графом С. С. Уваровым (1833–1849), историком Μ. П. Погодиным, литератором С. П. Шевыревым, редактором "Московских новостей" Μ. Н. Катковым, обер-прокурором Священного правительствующего синода К. П. Победоносцевым и другими представителями русской общественно-политической мысли.
Графу Уварову принадлежит знаменитая триада "Православие, Самодержавие, Народность", которая фактически стала расширением формулы, предложенной Карамзиным. Считается, что триада Уварова легла в основу теории "официальной народности" и стала идеологической основой политики Николая I.
Ключевое место Уваров придавал самодержавию, которое олицетворяло сильное централизованное государство. В самодержавной монархии он видел адекватное выражение духовной основы русского народа, главную движущую силу исторического развития, жизнеспособности и перспективы России.
Интерес представляют рассуждения дипломата и поэта Ф. И. Тютчева. Развивая собственную концепцию так называемой Восточной Империи, он выделял "два великих провиденциальных факта": "1) окончательное образование великой Православной Империи, законной Империи Востока – одним словом, России ближайшего будущего, – осуществленное поглощением Австрии и возвращением Константинополя; 2) объединение Восточной и Западной Церквей"[7].
По мысли Тютчева, Восточная Империя – "это законная и прямая преемница верховной власти Цезарей. Это полная и всецелая верховная власть, которая, в отличие от власти западных государств, не принадлежит какому бы то ни было внешнему авторитету и не исходит от него, а несет в себе самой свой собственный принцип власти, но упорядочиваемой, сдерживаемой и освящаемой Христианством"[8]. Другими словами, именно в православной России Ф. И. Тютчев видел "спасительную силу мира, в том числе Европы"[9].
Весьма противоречивым представителем этого направления консерватизма считается обер-прокурор Святейшего правительствующего синода К. П. Победоносцев. Отношение к нему у современников было неоднозначным: одни его всячески поносили как ретрограда, а другие превозносили как патриота, знатока в сфере юриспруденции и защитника царского самодержавия. Многие исследователи не только советского периода связывают имя К. П. Победоносцева со всеми реакционными сторонами политики государства в период царствования Александра III и Николая II. А при советской власти его изображали как мракобеса. По-видимому, обе оценки имели под собой основания.
Фактом является то, что Победоносцев, который в начале своей карьеры придерживался либеральных позиций и даже сотрудничал с "Голосами из России" – сборником статей, издававшимся в Лондоне А. И. Герценом и Η. П. Огаревым, и искренне верил в возможность либеральных преобразований сверху. Показательно также то, что его привлекали к подготовке судебной реформы 1864 г.
Тем не менее К. П. Победоносцев стал одним из самых решительных защитников царского самодержавия. "Горький исторический опыт показывает, – писал он, – что демократы, как скоро получают власть в свои руки, превращаются в тех же бюрократов, на коих прежде столь сильно негодовали, становятся тоже властными распорядителями народной жизни, отрешенными от жизни народной, от духа его и истории, произвольными властителями жизни народной, не только не лучше, но иногда еще и хуже прежних чиновников"[10].
Конституции стран Западной Европы К. П. Победоносцев характеризовал как орудие "всяческой неправды" и источник интриг. Конституционные учреждения наряду с земствами, судами и свободной печатью оценивались им как угроза устоям самодержавия. По его мнению, все "плодотворные для народа" преобразования должны исходить "от центральной воли государственных людей или от меньшинства".
Этими и подобными рассуждениями и доводами Победоносцев обосновывал мысль о том, что власть самодержца не может быть ограничена, "ибо всякое ограничение власти царя людьми освобождало бы его от ответа перед совестью и перед Богом"[11]. Эта власть может быть ограничена лишь религиозно-нравственными нормами, носителем которых является единственно истинная православная церковь.
В представлении большей части консервативного лагеря Запад в целом предстает как обобщенный образ "анти-мы", чуждый или враждебный России. Россия, в свою очередь, рассматривается как антитеза Западу. Иначе говоря, в поисках русской и российской идентичности весьма широко и противоречиво понимаемый Запад служил и продолжает служить в качестве того "другого", в противостоянии которому формировалась русская/ российская идентичность.