Постсоветский этап
Переход в начале 1990-х гг. в странах "советского блока" к иному социально-экономическому строю, именуемый во многих отечественных и зарубежных публикациях крахом коммунизма, повлек за собой, в частности, новые серьезные изменения в западной экономической науке. В полном объеме оценивать их масштабы, может быть, пока преждевременно, по па некоторые последствия хотелось бы обратить внимание уже сейчас.
Что касается экономической советологии, то, видимо, не будет большим преувеличением сказать, что она превратилась сегодня в мертвую науку. В данном случае можно полностью согласиться с мнением одного из ее классиков А. Ноува. В одной из своих последних статей[1] он писал: "Что же дальше? Невозможно быть советологом при отсутствии Советского Союза. Невозможно заниматься сравнением двух систем, если одна из этих систем исчезла"[2].
Происходящая трансформация имеет очевидные внешние признаки. Так, многие советологические периодические издания[3] изменили свое лицо. Причем изменили в буквальном смысле слова. "Soviet Studies" превратился в "Europe-Asia Studies", "Soviet Economy" – в "Post-Soviet Affairs", "Problems of Communism" – в "Problems of Post- Communism".
Хотя советология как направление западной экономической науки, занимающееся рассмотрением вопросов функционирования особого, специфического типа экономической системы, более не существует, Россия продолжает оставаться достаточно важным объектом для изучения. Это верно применительно и к общей экономической теории, и к прикладным, конкретно-экономическим исследованиям.
На общетеоретическом уровне на передний план вышел весь комплекс проблем переходной экономики. Начали выходить многочисленные журналы, специально ориентированные на их рассмотрение. Открывались исследовательские центры, в учебные программы многих университетов вводились соответствующие учебные курсы. В качестве самостоятельной, хотя и переплетающейся в известной мере с вопросом переходности, следует назвать весьма интересную в теоретическом плане проблему возможных пределов экономического спада, за которыми должен начаться коллапс народного хозяйства. Российская практика первой половины 1990-х гг. полностью опровергает традиционные представления, существовавшие в этой связи.
Что касается прикладных, конкретно-экономических исследований, то перспективы развития России применительно как ко всему народному хозяйству, так и к отдельным его секторам и отраслям по-прежнему имели большое значение для ведущих индустриально развитых держав (да и не только для них). Более того, это значение в определенном смысле даже возросло по сравнению с советским периодом. Это объясняется рядом обстоятельств, наиболее существенными из которых являются два следующих. Во-первых, либерализация внешнеэкономической деятельности в сочетании с очевидной переориентацией России на сотрудничество с западными партнерами даже в условиях жесточайшего экономического кризиса, переживавшегося нашей страной в 1990-е гг., открыло для них много новых возможностей. Чтобы их успешно реализовать не в последнюю очередь была необходима соответствующим образом собранная, систематизированная и проанализированная информация. Во-вторых, в новых условиях заметно возросли неустойчивость и нестабильность, а как результат этого – и непредсказуемость в развитии России.
Отдельно хотелось бы хотя бы кратко остановиться на той трансформации, которую за последние десятилетия XX в. претерпевало отношение к работам советологов / русоведов со стороны официальной идеологии и с необходимостью отражавшей ее отечественной экономической мысли.
На протяжении всех 1970-х и большей части 1980-х гг., не говоря уже о практически всем предшествующем периоде советской истории, это отношение характеризовалось чрезвычайно высокой степенью конфронтационности, априорным отрицанием за советологией каких-либо, пусть и самых незначительных возможностей познания как отдельных черт и сторон экономики "реального социализма", так и общих закономерностей ее развития. Это в полной мере касалось и теоретических, и прикладных (конкретно-экономических) исследований.
В первом случае они огульно интерпретировались как разновидность, а иногда и основное ядро "антикоммунизма", ОГЛАВЛЕНИЕм которого была "клевета на социалистический строй, фальсификация политики и целей коммунистической партии, учения марксизма-ленинизма"[4]. Во втором – исходная установка, пожалуй, может наилучшим образом быть выражена "чеканными строками" отчетного доклада ЦК КПСС XXV съезду КПСС: "Лучше всех наших критиков знаем мы свои недостатки, видим трудности. И мы успешно преодолеваем их. Мы видим и знаем пути, которые ведут к дальнейшему развитию и совершенствованию нашего общества"[5]. Как безусловная односторонность и ограниченность такого подхода, так и те последствия, к которым он в конечном счете привел, вполне очевидны сегодня и едва ли нуждаются в дополнительных комментариях.
Ну а затем маятник, как ему и полагается, качнулся в противоположную сторону. В последние перестроечные и самые первые пост-перестроечные годы советологи обрели в Советском Союзе, а позднее России статус чуть ли не пророков и носителей истины в ее последней инстанции. Ссылки на их публикации или даже устно выраженные мнения зачастую превратились в решающие аргументы в полемике, заменив па этом поприще цитаты из произведений классиков марксизма-ленинизма и партийных документов.
Радикальное изменение отношения к "буржуазным интерпретациям реального социализма" с самого начала стимулировало и одновременно в известной мере само стимулировалось активным внедрением в общественное сознание теоретических построений других направлений ортодоксальной западной экономической мысли, в первую очередь принадлежащих к ее правому, консервативному крылу. Но когда на смену перестройке пришла пост-перестройка, советология не просто потеряла свой специфический объект исследования, о чем уже шла речь выше, но и оказалась фактически захлестнутой поднявшейся волной антисоветизма и отторжения всего, что могло иметь отношение к прежней системе. Показательна в этом отношении точка зрения А. Ноува, который писал в 1994 г.: "С сожалением следует отметить, что почти все западные советники (как, например, Дж. Сакс) ничего не знали о советской системе. Но ведь на любые модели реформ в любой стране будут влиять и прошлое этой страны, и нынешние обстоятельства. Причем некоторые западные экономисты, связанные с ультралиберальными (в экономическом смысле) фондами, пропагандируют laissez- faire в чистейшем виде, хотя такое не встречается в западных странах. Но к советологам это не относится"[6].
Во второй половине 1990-х гг. под влиянием целого ряда факторов, к числу которых не в последнюю очередь относятся удручающие результаты проводившейся при активном участии зарубежных экспертов "реформы", происходило очередное изменение позиции. Суть его заключалась в постепенном движении в сторону формирования более взвешенного и трезвого, чем раньше, отношения к западной экономической теории в целом, и в особенности к ее применимости для объяснения реалий переходной экономики и решения стоящих перед ней проблем. Пройдя через обе возможные крайности – огульное отрицание и безоговорочное приятие – российское общество получило неплохой шанс найти, наконец, в этом вопросе золотую середину.
Подведем некоторые итоги. На протяжении большей части XX столетия наша страна представляла собой один из важных объектов изучения со стороны западных экономистов[7]. Непосредственное проявление это нашло в возникновении и развитии русоведения, превратившегося после 1917 г. в советологию, а после 1991 г. пережившего (и в известной мере все еще переживающего) обратную трансформацию.
Исходная и основополагающая причина такого внимания заключается в том, что уже в рамках сформировавшегося к началу XX в. всемирного хозяйства Россия являлась существенным фактором, влияющим на развитие ведущих западных держав. Нарастающая интернационализация хозяйственной жизни в последующие годы многократно усилила это влияние. Огромное значение в контексте рассматриваемой проблемы имел "советский эксперимент", вызвавший необходимость осмысления советологами природы и основных закономерностей функционирования принципиально повой социально-экономической системы. Более того, этот эксперимент в той или иной степени оказал воздействие на все направления и школы западной экономической науки, в практической плоскости поставив перед ними проблему альтернативности общественного развития.
Что уже принес и еще принесет с собой XXI в.? Его первое десятилетие ознаменовалось, с одной стороны, довольно динамичным ростом основных макроэкономических показателей российской экономики, частичным восстановлением ее международного авторитета. С другой стороны, глобальный экономический кризис 2008–2009 гг. наглядно продемонстрировал высокую степень уязвимости народнохозяйственного комплекса нашей страны по отношению к внешним шокам, весьма ограниченные возможности реализовывавшейся экономической модели. Все это активно обсуждалось, в частности, иностранными обществоведами в ходе многочисленных конференций, на страницах академических и общественно-популярных изданий.
Заглядывая в будущее, можно с большой долей уверенности утверждать, что если не произойдет радикального изменения геополитической ситуации[8], то Россия по-прежнему будет привлекать пристальное внимание зарубежных исследователей-экономистов. Что же касается того, в каком качестве – либо вызывающего изумление и восхищение образца для подражания, либо примера утраченного величия, иллюстрации известного изречения "sic transit gloria mundi" ("так проходит мирская слава") – будут изучать российскую экономику, – это зависит прежде всего от нас с вами.