Поэтика заглавий

Можно говорить не просто о заглавиях, а о поэтике заглавий пьес Островского: в их выборе, бесспорно, дают себя знать некоторые повторяющиеся закономерности.

Во-первых, заглавия оказываются насыщенными определенной символикой, имеющей, по наблюдениям А. Ф. Лосева, бесконечно более множественные смысловые и экспрессивные значения, чем метафора. Например, "Гроза" – это отражение в самом названии пьесы трагической судьбы героини, предопределенности исхода, освещающего своим ослепительным, фатальным светом неизбежности произошедшего обыденную жизнь, и одновременно – образ грозного природного явления, по-своему тоже порой трагически неотвратимого в своих последствиях для человека. Однако в пьесе еще и нравственное состояние этого человека, центральной героини, тоже, как гроза, стремящееся к своей кульминации: в экспозиции – предчувствие грозы, в финале – гроза и гибель героини.

Символически многозначны названия ряда прославленных пьес: "Горячее сердце", "Бешеные деньги", "Волки и овцы", "Таланты и поклонники", "Лес", "Пучина".

Очень часто в качестве заглавий автором использовались народные пословицы и поговорки. Таких произведений множество, это большая часть наследия Островского. Например, "Бедность не порок", "Не в свои сани не садись", "Правда хорошо, а счастье лучше", "Сердце не камень", "На всякого мудреца довольно простоты", "Грех да беда на кого не живет", "В чужом пиру похмелье", "Старый друг лучше новых двух", "Свои собаки дерутся, чужая не приставай", "Праздничный сон – до обеда" и др. Следует отметить, что обращение к этому приему не связано с так называемым "славянофильским" периодом творчества. Драматург прибегал к нему нс только в целях придания пьесам народного колорита, а решая более широкие художественные задачи. Такие заглавия несли в себе дополнительные смысловые значения, так как использовали обобщающие формулы народной мудрости. Название пьесы в этих случаях придавало произведению не просто характерный национальный колорит, но и сообщало ему логику неповторимого, как говорил Пушкин, "образа мыслей и чувствований" народа.

Нередко Островский давал наименование пьесе, беря его из текста произведения: оно или произносилось действующими лицами, или одновременно проявлялось как некий сквозной образ: "Лес", "Бешеные деньги", "Волки и овцы" и др. Заглавия в таких случаях подчеркивают, акцентируют конфликт, движение сюжета, давая ему обобщенное звучание. Драматург добивался того, что уже в заглавиях чувствовалось дыхание идеи произведения, они воспринимались как часть целого, как реминисценции сложных контекстных отношений.

В связи с тем, что заглавие приобретало нередко характер развернутой сентенции, оно воспринималось и в качестве своеобразного эпиграфа, вступая с текстом в сложные ассоциативные связи.

Наконец, такой выбор заглавий вводил пьесу, еще до начала сценического действия, в особую языковую стихию, свойственную произведениям Островского.

Роль языка в качестве художественного средства исключительно велика в пьесах Островского. Помимо достоинств драматургического мастерства в построении сюжета, характеров, в изображении быта, в создании острых конфликтных ситуаций, на первый план у него всегда выходит язык действующих лиц, выполняющий многофункциональные задачи. Можно сказать, что автор созидает, "лепит" характеры в языке персонажей не в меньшей мере, чем в сюжетном действии, в котором они принимают участие.

Кроме того, язык для Островского оказывается сам предметом изображения, приковывает внимание слушателей как себедовлеющий образ.

В целях создания яркого комедийного колорита Островский использует прекрасно разработанный им прежде, еще в "Банкроте", прием, когда язык вызывает к себе интерес своими выразительными неожиданностями, словесными "выходками" и забавными кунштюками.

Карп ("Лес"): "Какая наша жизнь, сударь! Живем в лесу, молимся пенью, да и то с ленью".

"Вот так камардин" (вместо "камердинер"!).

Григорий ("На всякого мудреца довольно простоты"): "Скитающие люди пришли". (Он хочет сказать, что богомольцы пришли.) "Сударыня, уродливый пришел" (т.е. "юродивый").

Комедийный эффект может быть создан подхватом в веселой словесной игре, когда тщательно продуманный каламбур вдруг переходит в очевидную нелепость.

Городулин (в разговоре с Турусиной): "Блаженство – дело нешуточное. Нынче так редко можно встретить блаженного человека".

Григорий (входит): "Блаженный человек пришел. ("Блаженный" для него, как выясняется, – это кто-то "из азиатцев" или "греков", или "венгерцев"!)

Тот же прием подхвата-скрепы, только драматически комедийного толка, используется в "Горячем сердце":

Параша: "Все, все отнимите у меня, а воли я не отдам... На нож пойду за нее!"

Матрена: "Ах, убьет она меня! Ах, убьет!.. Зарезать меня хочет".

Островский неутомим и весело изобретателен в такого рода шутках. "Горячее сердце", вновь переносящее зрителей в мир купеческого захолустья, насыщено подобными находками виртуозного искусника языка.

Нар кис (приказчик) показывает перстень: "И супиры (сапфиры!) тоже можем иметь..."

Матрена (купчиха): "Как ты со мной так неучтиво! Хозяйка желает с тобой нежно разговаривать..."

Нар кис: "Вот еще очень нужно... Стану я для тебя голову ломать, как же! Думают-то петухи индейские. Я весь спой век прожил не думавши; а как сейчас что в голову придет, вот и конец".

Гаврил о: "Ведь это все отчего людей-το треплют? От необразования".

Градобоев: "Ты без барыша ничего не продашь, ну так и я завел, чтобы мне от каждого дела щетинка была. Ты мне щетинку подай!.. Ты кушаешь, ну и я кушать хочу. Нехорошо! Кто без места, тот прохвост. Что вы за нация такая? Отчего вы так всякий срам любите? Другие так боятся сраму, а для вас это первое удовольствие!"

Хлынов: "Супруге депешу пошлем, штафету (эстафету!) снарядим".

Он же: "Чуть где место опасное, докладывай – мы в те поры будем на нутр принимать для храбрости".

Домна Пантелеевна ("Таланты и поклонники") словно сошла со страниц "Банкрота" с его Устиньей Наумовной, свахой, любящей козырнуть модным словечком: "Бенефист (бенефис) у нас будет"; "Ах, извините, господин аркист (артист)!"; "шуфлером (суфлером) служить"; "ампренер (антрепренер) здешний"; "Я держу свою дочь на замужней линии" и т.п.

Островский был великий мастер в поисках выразительных языковых средств, вплоть до веселых проделок, ловких шуток, своеобразных "фокусов" языка. Например, у него есть персонажи, которые говорят порой даже не фразами, репликами, а почти междометиями. Например, Манефа ("На всякого мудреца довольно простоты") или Анфиса Тихоновна ("Волки и овцы"), приживалка в доме племянницы и одновременно соглядатай Мурзавецкой, с вечной своей репликой: "Да, уж..."; "Не то чтоб, а так уж..."; одно из самых пространных ее высказываний: "Да уж... Где уж..." Но в каждой ситуации, в каждой сцене это косноязычие и лапидарность звучат очень красноречиво и исполнены смысла, притом очень важного для развития действия.

"Говорящие" имена и фамилии узаконил на русской сцене еще Фонвизин, но Островский настолько изобретательно пользовался известным приемом, что расширил и в чем-то даже изменил его функции. Значащие фамилии, имена его героев становятся порой не просто характерологическим средством, а своего рода стилистической фигурой усиления экспрессии. Купец Большов у него не просто Большов, а Самсон (намек на библейского могучего героя!) Силыч (!!) Большов, потом появится Гордей Карпыч Торцов и Африкан Коршунов ("Бедность не порок"), Тит Титыч Брусков ("В чужом пиру похмелье"): домашние зовут его Кит Китыч, что звучит еще более выразительно. Иногда возникают контрастные пары персонажей, определяя движение сюжета пьесы: Беркутов – Лыняев ("Волки и овцы"), Васильков – Кучумов ("Бешеные деньги"), Гордей и Любим Торцовы ("Свои люди – сочтемся!"). Иногда автор действовал, создавая комический эффект, невероятно изощренно и весело. Так появился Рисположенский, мелкий сутяга и плут, пьяница горький, со своей постоянной репликой "Я рюмочку выпью...", он словно вышел из народной поговорки "Допиться до положения риз". Драматург, использовав такую фамилию, создал остроумное значащее имя-перевертыш. Глумов ("На всякого мудреца довольно простоты") – не просто персонаж, вполне отвечающий в поступках своему имени, но и яркий тип общественного поведения, готовый продать кого угодно во имя карьеры, обобщение-символ, впервые воссозданный драматургом. Таких примеров множество.

Интерес к колоритному, выразительному, остро комедийному языку не затухает у мастера с течением времени; он продолжает неутомимо разрабатывать первые яркие опыты драматурга-нова- тора, сказавшиеся уже в "Банкроте". Как знаток русской речи, Островский не знает себе равных в драматургии, а по своим глубоким познаниям в сфере народного языка может быть поставлен рядом с В. И. Далем, П. И. Мельниковым (Андреем Печерским), Н. И. Лесковым.