Поэма "Облако в штанах" (1915)

""Облако в штанах" <...> считаю катехизисом сегодняшнего искусства" - так позднее передал Маяковский суть поэмы. Жанр "Облака..." автор определил как тетраптих, хотя это понятие скорее взято из живописи и обозначает цикл из четырех живописных полотен, связанных общностью идеи или сюжета. Подобное деление (если не считать небольшого вступления) согласуется с авторской характеристикой поэмы как "четырех криков". Однако этими четырьмя криками: "Долой вашу любовь!", "Долой ваше искусство!", "Долой ваш строй!", "Долой вашу религию!" - поэт отрицает не любовь, искусство, строй и религию вообще, а лишь те формы, которые они приобрели в его время. Таким образом, поэма не только отрицает, но и утверждает новое понимание любви и искусства, новый общественный строй, наконец, новую религию человека будущего. Мария, героиня поэмы, оставила возлюбленного, потому что сами ее представления об отношениях между мужчиной и женщиной извращены, сформировавшись под влиянием ложного, бульварного романтизма: для нее в одном ряду стоят "Джек Лондон, / деньги, / любовь, / страсть". Брошенный ею герой проклинает и подобное понимание любви, и то "искусство", которое такое понимание насаждает и культивирует: "Славьте меня! / Я великим не чета. / Я над всем, что сделано, / ставлю "nihil" <ничто - лат.>. По мысли поэта, современное ему искусство не способно говорить о подлинных, нс книжных чувствах:

Пока выкипячивают, рифмами пиликая, из любвей и соловьев какое-то варево, улица корчится безъязыкая - ей нечем кричать и разговаривать.

Причем, в отличие от многих его оппонентов-символистов, жизнь поэт ставит куда как выше поэзии ("мельчайшая пылинка живого / ценнее всего, что я сделаю и сделал"). Он даже демонстративно рифмует "паркете - Гете", словно бы не зная, как по-настоящему произносится фамилия великого немецкого писателя.

Подлинная душевная боль дала герою дар горячего слова, и он уже чувствует себя человеком, способным вести за собой массы, говорить на понятном им языке - на их языке. Этот дар поэт, "сегодняшнего дня крикогубый Заратустра", использует, чтобы призвать "голодненьких, потненьких, покорненьких" к бунту, к революции, разрушить общественный строй, породивший лживое искусство и допускающий социальное неравенство - в этом видит поэт предназначение нового искусства:

Выньте, гулящие, руки из брюк - берите камень, нож или бомбу, а если у которого нету рук - пришел чтоб и бился лбом бы!

Любовь для героя Маяковского не делится на "духовную" и "плотскую". Само такое разделение, узаконенное христианской моралью, по его мнению, ложно, поскольку в современном мире лишь прикрывает разврат и торговлю чувствами. Истинная, счастливая новая любовь не знает деления на "чистое" и "нечистое", на "тело" и "душу":

Мария! <-> тело твое просто прошу, как просят христиане - "хлеб наш насущный даждь нам днесь".

Реминисценция из евангельской молитвы "Отче наш" не случайна, она имеет целью уничтожение изначальных смыслов сакральных для всякого христианина слов и наполнение их новыми смыслами. Вина за существование несчастной любви и страдающих людей, по мысли автора, лежит не только на лживом искусстве и несправедливом социальном устройстве общества. Несовершенно мироздание в целом, и потому герой поэмы выставляет счет самому Создателю:

Всемогущий, ты выдумал пару рук, сделал что у каждого есть голова, - отчего ты не выдумал, чтоб было без мук целовать, целовать, целовать?!

Завершается поэма кощунственной сценой убийства героем Бога. Вообще вся поэма насыщена библейскими образами, однако они наполняются иным, нежели в Священном Писании, смыслом. Для революционных демократов XIX в. было характерно путь революционера, борца за "счастье народное" осмыслять в христианских категориях тернистого "крестного пути", "жизни как жертвы", отказа от мирских наслаждений, утверждать, что в революции "последние станут первыми" и т.д. (см., например, стихотворение Н. А. Некрасова "Пророк"). Герой Маяковского тоже бросает вызов Богу-Отцу, Создателю, однако Иисус Христос, Богочеловек, сошедший на землю к "униженным и оскорбленным", отрицанию не подвергается. Более того, герой поэмы чувствует свой сродство со страдающим Богом: "Может быть, Иисус Христос нюхает / Моей души незабудки".

И не случайно первоначальное, запрещенное цензурой название поэмы было "Тринадцатый апостол" - этим апостолом считает себя герой поэмы. Правда, число 13 в сочетании со словом "апостол" характеризует лирического героя скорее как апостола новой, антихристианской веры, чей анархический призыв "выше вздымайте, фонарные столбы, / окровавленные туши лабазников" противоречит основным библейским заповедям "не убий" и "не укради". Отрицая христианскую религию, поэт противопоставляет ей новую, антихристианскую веру в Человека, способного подменить собой Бога, самостоятельно ответить на "последние вопросы" бытия. В подтексте поэмы идеалу Царствия Небесного противопоставляется рай земной, построенный самими людьми на обломках старого, несовершенного, по их представлениям, мира. В этом новом мире не должно быть ни трагической, несчастной любви, ни социального неравенства. Творческая революционность поэта-футуриста органично перетекает в революционность социальную: сфера искусства кажется ему уже слишком узкой в стремлении экспериментировать, разрушая старое и созидая новое. Сама жизнь предстает в качестве материала для рискованных творческих экспериментов.