"Почвенное" направление в поэзии 1960-1980-х годов
Творчество Николая Тряпкина и Станислава Куняева современная критика причисляет к так называемому почвенному направлению.
Характеризуя художественное своеобразие лирики Николая Ивановича Тряпкина (1918–1999), исследователи отмечают простоту синтаксиса его стихов. Многие стихотворения Тряпкина строятся на анафорических повторах, подхватах, рефренах, припевах. Возможно появление сложных бессоюзных параллельных конструкций ("Затопляется печь. Приближается ночь"). Поэт широко использует характерные для фольклора восклицания ("Ах, лодка моя!"), вопросы ("И кого они кличут из-за дальнего поля?") и обращения ("Завивайся, березка")[1].
Тряикин учился в Московском историко-архивном институте. Поэтическое становление его состоялось в Архангельской области, где он находился в эвакуации. Его перу принадлежат книги "Первая борозда" (1953), "Белая ночь" (1956), "Распевы" (1958), "Перекрестки" (1962), "Краснопольс" (1962), "Песни великих дождей" (1965), "Серебряные пруды" (1966), "Летела гагара" (1967), "Гнездо моих отцов" (1967), "Гуси-лебеди" (1971), "Жнива" (1974), "Вечерний звон" (1975), "Заповедь" (1976), "Огненные ясли" (1985), "Разговор по душам" (1989), "Подражание Экклезиасту" (1989)и др.
Как любой деревенский житель, Николай Тряпкин чрезвычайно внимателен к миру природы. Некоторые его стихотворения прямо-таки портретируют древние заговоры, например, заговор на урожай:
Горячая полночь! Зацветшая рожь!
Купальской росой окропите мой нож.
Я филином ухну, стрижом прокричу.
О камень громовый тот нож наточу.
("Горячая полночь! Зацветшая рожь!..")
В стихотворении отражены языческие поверья. Ощущение древности создает и лексика произведения, и обращение к деревьям, птицам и камням, перевоплощение героя в птиц и стремление поклониться древним могилам, что подчеркивает в нем родовое чувство, столь развитое у наших предков. Некоторые исследователи усматривают в творчестве Тряпкина традиции Н. А. Клюева, однако отмечают, что "в его лирике нет клюевского идейно-тематического богатства, отсутствует религиозно-философская глубина, нет многоцветного клюевского языка, обилия бытовых деталей", кроме "староверческой экзотики"[2].
Станислав Юрьевич Куняев родился в 1932 г. в Калуге, учился на филологическом факультете МГУ, свою первую книгу "Землепроходцы" издал в 1960 г. В 1970-е гг. его наиболее значительными сборниками стали "Вечная спутница" (1973), "Свиток" (1976), "Рукопись" (1977), в 1980-е гг. – "Отблеск" (1981), "Путь" (1982), "Озеро Безымянное" (1983), "Пространство и время" (1985). Лирический герой Куняева – человек, привыкший различать первозданные жизненные основы и второстепенные, суетные, повседневные людские хлопоты. Это сильный духом человек, который учится жить, не надеясь на помощь других, но готов помогать каждому, кто "просит участья":
Нет, не то чтоб не верить в друзей, –
мне по сердцу надежные души, –
но стихийные силы сильней
самой нежной и преданной дружбы.
("В окруженье порожистых рек...")
Поэзия Куняева патриотична, ибо любовь к Родине для него не показная вывеска, а глубинное, сотни раз выстраданное чувство. В стихотворении "Непонятно, как можно покинуть..." он пишет:
Нет, не то чтобы я образцовый
гражданин или там патриот -
просто призрачный сад на Садовой,
бор сосновый да сумрак лиловый,
темный берег да шрам пустяковый -
эго все лишь со мною уйдет.
Анализируя творчество Николая Рубцова, Куняев – литературный критик писал:
"Я не найду термина для гражданственности поэзии Рубцова, но определю ее многословно, как чувство общности с миром, с древними нравственными началами, с существующей испокон веков основой, которую должна ощущать любая человеческая общность. В этом узле тесно увязаны добро и справедливость, человечность и милосердие"[3].
Эти строки в полной мере можно отнести и к поэтическому творчеству самого Куняева. Однако при всей близости к народной поэтической традиции стихотворения Куняева все же лишены той изысканной мелодичности
и безупречной звуковой упорядоченности, которая отличает поэзию Рубцова. Тематически же произведения Рубцова и Куняева тесно связаны. У них даже есть прямые поэтические переклички. После смерти Рубцова Куняев написал стихотворение "Памяти поэта" – своеобразный поэтический некролог, в котором попытался не только определить место Николая Рубцова в истории русской поэзии, но и рассказать о его нелегкой судьбе, о том, что так и осталось до конца невысказанным в его душе:
В его прищуре
открывалась мне
печаль по бесконечному раздолью,
по безнадежно брошенной земле, –
ну, словом, все,
что можно звать любовью.
Куняев называет Рубцова "кровным сыном жестокой русской музы" – весьма поэтичное и меткое художественное определение для рубцовского таланта.
Лирический герой Куняева стремится серьезно относиться к жизни, сделать ее значительной и содержательной. В стихотворении "Живем мы недолго..." он призывает "любить и радовать дружбой друг друга". Критик пишет о том, что в творчестве Куняева звучит неприятие покоя и довольства, а также объявляет его приверженцем воинствующего гуманизма ("Добро должно быть с кулаками..."). Отмечается также, что поэзия Куняева автобиографична[4].
Острым переживанием отозвались в душе поэта мятежные 1990-е гг., в его стихотворениях усиливается критическая направленность:
Какая неожиданная грусть
На склоне дней подсчитывать утраты
И понимать, как распинают Русь
Моих времен Иуды и Пилаты.
("Памяти Н. Рубцова и А. Передреева")
Подобные мотивы звучат в сборниках "Русские сны" (1990), "Высшая воля: Стихи смутного времени 1988– 1992" (1992) и "Сквозь слезы на глазах" (1996). Куняева как поэта и человека больно ранит любое проявление социальной несправедливости. Причем речь идет не о личных проблемах, а о судьбе разорванной на части родины.
Помимо поэтической деятельности Станислав Куняев широко известен как критик, публицист и переводчик.