Перспективы постчеловечности

Различение культур в зависимости от их отношения к персонологии имеет далеко идущие последствия как в плане проблемы собственности и экономических отношений, политической культуры, так и морали вплоть до неоднозначных представлений о перспективах самой человеческой цивилизации. Речь идет о биотехнологиях, вызвавших бурную дискуссию этиков, теологов, политиков, выплеснувшуюся в СМИ и ставшую уже фактором актуальной политической жизни.

Современный человек получил широчайшие возможности изменения своей природы – от пластических операций и трансплантаций до генной инженерии. Урбанизированная техногенная цивилизация вызывает утрату телесной органичности. Бытийность человеческой телесности, формы ее существования становятся поливариантными. Тело превращается в аналог одежды, которым можно играть и который можно менять. Если во времена Платона еще можно было понимать человека как бесперое двуногое с мягкой мочкой уха и плоскими ногтями, то возможные ответы на вопрос "Что есть человек сейчас?" все более утрачивают шансы на однозначность.

Если исходить из общности происхождения, то оно становится все более многовариантным: человек может быть зачат, выношен и рожден уже не только обычным "натуральным" образом, но и возникнуть из пробирки, быть выношенным и рожденным суррогатной матерью, а теперь даже и мужчиной. Разработаны генные технологии, позволяющие гомосексуальным парам (женским и мужским) иметь собственных детей. Биотехнологии позволяют определять пол зародыша на ранних стадиях, а значит, и фактически влиять на демографию. Разработаны методы создания условий для появления на свет детей с определенными генетическими характеристиками. Тем самым создаются предпосылки закрепления разрывов в социальном статусе на генетическом уровне.

Возможности генной инженерии, банки спермы и яйцеклеток, клонирование порождают все большую неоднозначность относительно конечности человеческого существования, массу этических и религиозных проблем. Перспектива применения клонирования к человеку вызвала столь бурную дискуссию, что в дополнительном протоколе к принятой Парламентской Ассамблеей Совета Европы Конвенции о правах человека и биомедицине записано: "Запретить всякое вмешательство, преследующее цель создать человеческую особь, идентичную другой, живущей или мертвой".

Большинство ведущих религиозных конфессий однозначно выступили против клонирования на том основании, что в данном случае человек претендует на роль Творца. Будет ли клонированный человек иметь статус человека? А значит, будет ли на него распространяться запрет на его убийство? Или продукт клонирования будет иметь статус "голема" – искусственного человека, сделанного из глины и одушевленного магическим образом и которого, поскольку он не человек, можно убивать? Является ли клонирование исполнением Божественной заповеди "плодитесь и размножайтесь"? Заповедь относится только к гетеросексуальным парам, вступающим в законный брак и размножающимся естественным образом, или она относится к результату, а не к способу зачатия? Кто считается отцом клонированного ребенка? Тот, чья сперма оплодотворила женщину, даже в том случае, если он является платным, добровольным или анонимным донором? А как быть с донорством не семени, а генетического материала вообще – ядра клетки?

Не менее острые дискуссии вызвала технология выращивания эмбрионов примерно до 14-дневного возраста, чтобы затем получать из них стволовые клетки, из которых уже можно выращивать любой орган и живую ткань – костную, мышечную и т.д. Дискуссия об использовании стволовых клеток приобрела колоссальный резонанс – в нее вмешалась даже Римская католическая церковь и лично ее глава, объявивший морально неприемлемыми любые манипуляции с живыми человеческими эмбрионами. А прошедшие в США дискуссии о создании эмбрионов для научных исследований подвигли администрацию Дж. Буша-младшего к отказу от финансирования таких исследований. Главное возражение противников этой практики имеет чисто этический характер: речь идет о бесчеловечном манипулировании с людьми, фактически убийстве. Проблема чисто персонологическая: являются ли используемые эмбрионы личностями, распространяются ли на них этические и правовые нормы? При этом аргументы противников клонирования логически противоречивы: запрет доращивать клонированные эмбрионы до рождения предполагает их тождественность человеку-донору, а запрет использовать их как биоматериал – их индивидуальность и самоценность. Это опять-таки подчеркивает персонологический характер проблемы. Так, ежегодно в мире отправляются в помойку десятки (если не сотни) тысяч живых человеческих эмбрионов, являвшихся материалом лечения некоторых форм бесплодия. Что это – отходы лечения или вторичный "биоматериал", который можно использовать для спасения других жизней? Если это уже кто-то, то они – жертвы бесчеловечных технологий. Не случайно даже в традиционно католической Италии всего огромного авторитета Папы не хватило для того, чтобы остановить публичное обсуждение "терапевтического клонирования".

На этом фоне в политическую проблему превратился аборт. То, что еще в середине XX в. рассматривалось как свободное волеизъявление потенциальной матери, превратилось в человекоубийство, квалификация которого оказалась связанной с вопросом, на какой стадии (недель или даже дней) развития плода он может считаться человеческим индивидом. Поляризация общественного мнения выразилась в оформлении двух основных позиций: Pro Life и Pro Choice. В первом случае человеческая жизнь наделяется несомненными правами личности, человеческим достоинством и абсолютной автономностью с момента зачатия, а значит, вмешательство в эту жизнь других лиц (вплоть до искусственного прерывания беременности) недопустимо. Во втором – отстаивается приоритет выбора родителей, прежде всего матери, в вопросах, связанных с зачатием и рождением ребенка. Однако такой план дискуссии – вчерашний день. Осмысление последствий генной инженерии раскололо лагерь либералов, традиционно отстаивавших право женщины на аборт. Наиболее последовательные продолжают отдавать преимущество праву женщины на самоопределение. Но в либеральном лагере появились и "большие католики, чем сам Папа", отдающие приоритет праву на защиту жизни эмбрионам, находящимся на начальных стадиях развития.

А оправдано ли и в какой степени лечение генной коррекцией? В каком смысле человек останется человеком, если поменяет свою генетическую идентичность, включив в свой геном часть генома крыс для повышения устойчивости к неблагоприятной экологии? Или часть генома свиней, что откроет широкий дополнительный ресурс трансплантологии. Или часть генома растений для более эффективной утилизации солнечного излучения?

Возникли и менее экзотические, но не менее острые проблемы. Появление группы общедоступных лекарств, позволяющих корректировать поведение, вызвали неоднозначную ситуацию в педагогике и семейном воспитании. Например, если ребенок импульсивен, не может долго задерживать внимание, не слушает, когда к нему обращаются, испытывает трудности при выполнении заданий, требующих внимания и интеллектуальных усилий, легко отвлекается, то ему может быть поставлен диагноз "синдром недостатка внимания и гиперактивности" и назначено лечение риталином, который "нормализует" поведение. В США это лекарство потребляют до 10% школьников. Противники все расширяющегося потребления риталина обращают внимание на то, что рост потребления препарата связан со стремлением снять с себя ответственность. Школьник освобождается от ответственности за свое безобразное поведение: его надо не воспитывать, развивая самодисциплину, а просто дать лекарство. Родители освобождаются от ответственности за плохое воспитание своего чада, просто за то, что запустили ребенка. Виноваты не они, какая-то патология, и исправлять поведение они должны, не уделяя ребенку больше внимания и заботы, а оплачивая лекарство и визиты к врачу. Ну и само собой, учителя освобождаются от ответственности за неспособность привлечь внимание или призвать к порядку шалуна: риталин в их сознании занимает место педагогического таланта и опыта.

Упомянутые нравственные, правовые и религиозные проблемы относятся к разнообразию ответов на вопрос о природе личности. Рождение и воспитание ребенка является одним из высших проявлений человеческой свободы и ответственности. Но современная генная инженерия, успехи медицины не просто породили биоэтику, а создают совершенно немыслимые ранее нравственные, правовые и религиозные казусы.

Во всех приведенных примерах существо проблем, порожденных ими, не просто этическое. Речь идет о границах личности, которые в европейской традиции совпадают с границами свободы и ответственности, возможностью проявления свободы воли, самосознания, разума. Но сегодня где и когда Я, где и когда личность? К концу XX столетия эти вопросы звучат весьма нетривиально. Психологи и даже педагоги говорят о пренатальной (внутриутробной) стадии развития личности. Поневоле начинаешь вспоминать соратницу В. И. Ленина О. Лепешинскую, ставшую в советское время известным биологом и занимавшуюся воспитанием зиготы. Вообще складывается впечатление, что еще немного – и можно будет говорить о презиготной стадии развития личности. А тут уже рукой подать до представлений о карме.

Об этой же тенденции свидетельствует и обостренный интерес в конце XX в. к так называемой трансперсональной (т.е. внеличностной) психологии, духовным практикам в духе Кастанеды, интегральной йоги Ауробиндо и т.п. Общим для всех них является поиск органической связи человека с бесконечным полем сознания (универсальным разумом, или космическим сознанием), т.е. выходом конкретной личности за рамки пространственно-временных и причино-следственных границ.

Границы свободы и ответственности утрачивают ясность и четкость, которую они приобрели в Новое и Новейшее время. Границы свободы – ответственности в XIX и большей части XX в. есть границы собственности личности, буквально ее доли (куска, объема) бытия. В паше время "субстанция" свободы и ответственности становится виртуальной подобно иррациональным числам, труднодоступной здравому смыслу и обыденной практике. Вменяемое Я становится некоей "точкой сборки" свободы и ответственности самосознающего Я, которое не столько отделено от бытия, сколько вплетено в его ткань в качестве странника по стихиям бытия и его возможным мирам. Оно подобно пучку нитей, вплетающихся в ткани бытия, прорастающих в нем, образуя неповторимый узор – то ли войлок, то ли ковер. В античной мифологии богини судьбы Мойры именно этим и занимались.

Все эти духовные приключения – источник грядущих метаморфоз и открытий нравственности и права. Человечество, живущее в условиях современной цивилизации, проходит некий водораздел, некую точку перелома метафизики нравственности. До сих пор наука и техника были солидарны с основополагающим тезисом христианской культуры и порожденного ею политического и нравственного мировоззрения: все граждане обладают равным шансом автономно (т.е. свободно и ответственно) реализовывать свою жизнь. И нарастающая свобода выбора только поощряла частную автономию отдельного человека. Но уже вакцинация, операции на сердце и мозге, трансплантация органов ставили вопрос о пределе, где даже медико-гуманитарные цели не могут оправдывать дальнейшую технологизацию биологической природы человека. И ни одна из дискуссий не установила этот предел, не остановила развитие этой технологизации. В настоящее время количество переходит в качество. Упомянутые достижения биотехнологий, генной инженерии, медицины – это возрастание свободы, не нуждающееся ни в каком ограничении, или этот прирост свободы выходит за некие границы и поэтому нуждается в нормативном ограничении? Реалии сегодня таковы, что изменяются критерии, в соответствии с которыми мы осознаем и понимаем себя как авторов собственной жизни и равноправных членов морального общества.

Например, устанавливается фундаментальная асимметрия межличностных отношений. До сих пор цивилизованное человечество – как в сфере науки, так и религии – исходило из того, что генофонд новорожденного и, следовательно, исходные органические предпосылки его будущей жизни не могли быть предметом целенаправленной манипуляции других людей. Взрослеющая личность уже могла подвергнуть свой жизненный путь критическому пересмотру и перестройке. Но в исходной позиции жизненного старта все одинаково зависимы от организма, телесной целостности, доставшейся нам стихийно и естественно, т.е. непредсказуемо. В этом плане все человеческие индивиды выступали симметрично бесправными – как в пределах одного поколения, так и в межпоколенном плане. "Все мы – люди, все мы – человеки" и "Бог дал – Бог взял" нашу жизнь. Возникающая асимметрия обусловлена тем, что ставится под сомнение способность человека рассматривать самого себя как ответственного хозяина истории своей жизни и одновременно уважать других как равных себе – хотя бы как представителей того же биологического вида с одинаковой историей происхождения. С одной стороны, новые репродуктивные технологии, эвтаназия, генная инженерия, включая использование стволовых клеток и т.п., расширяют личную автономию и свободу – то, что И. Кант считал "царством необходимости" превратилось в "царство свободы". Но с другой стороны, свобода явно и жестко ограничивается, переходя в плоскость новой инженерии. Дело не столько в биотехнологии, сколько в отрыве самосознания личности от телесной ее природы и вторичности последней от этого самосознания.

В генной инженерии возникает серьезная моральная и даже правовая проблема защиты целостности генных структур, в отношении которых недопустимы никакие манипуляции, т.е. проблема неподвластности чужому влиянию биологических основ личности, ее биологической, телесной идентичности. Юридически проблема может звучать как право на генетическое наследство, не подвергшееся искусственному вмешательству.

Но как на фоне всеобщего движения за поддержку прав инвалидов расценивать заявления ряда ассоциаций слепых и глухих, в которых они протестуют против планов разработки геномных методов лечения их недостатков, поскольку это грозит гибелью их особых субкультур, аккумулирующих специфический опыт и ценности, недоступные "нормальному" миру? И как быть с нередкими обращениями к врачам родителей-инвалидов (например, когда и отец, и мать – слепые) помочь им и "скорректировать" развитие плода, чтобы их ребенок родился тоже слепым. Как написано в одном из таких заявлений: "Мы не хотим, чтобы он был одним из вас. Мы хотим, чтобы он был одним из нас, остался в нашей семье, в нашем сообществе. В нашем мире, о котором вы ничего не знаете, не хуже, чем в вашем".

Дискуссии об искусственном прерывании беременности, продолжавшиеся не одно десятилетие, все-таки кое-чему научили. Они убедительно показали, что в этом конфликте найти мировоззренчески нейтральное, лишенное каких бы то ни было предубеждений (т.е. приемлемое всеми гражданами секулярного общества) решение проблемы морального статуса человеческой жизни на самых ранних этапах ее развития практически невозможно. Что и было признано одним из столпов современного либерализма Р. Дворкиным. На первый взгляд, возникает альтернатива. Либо культуральный релятивизм, когда универсального решения нет и быть не может. Действительно, к одинаковым фактам – массовым преступлениям своего прошлого режима, атомной энергетике и т.д. – в каждой культуре относятся по-разному. Свою роль играют исторические традиции, религиозные установки и т.п. Поэтому и новые этические проблемы, очевидно, должны решаться по-своему. Либо остается впасть в "биологический фундаментализм" и конституционно, а то и на уровне межнациональном твердить тезис, согласно которому эмбрион изначально обладает человеческим достоинством, т.е. правами личности, и имеет абсолютное право на защиту своей собственной (уже изначально собственной) жизни.

Человеческая мысль выработала три ответа на вопрос об источнике морали и права:

1) их природа Божественна;

2) они коренятся в человеческой природе;

3) они являются порождением конкретных культур, т.е. являются результатом нормативно-ценностных конвенций.

Первая точка зрения оказывается все более трудно совместима с реалиями цивилизации. Третья ведет к полному нравственному релятивизму. Остается вторая . Но и она в постчеловеческой ситуации утрачивает справедливость, поскольку сами люди утрачивают универсальную общность своей природы;

• они лишены общности происхождения, так как могут появляться на свет в результате коитального зачатия, in vitro (в том числе по заказу), в результате клонирования;

• они лишены естественного характера – в результате успехов фармакологии можно существенно, если не радикально, менять характер личности;

• они лишены общности телесности (смена пола, трансплантации, косметическая хирургия);

• они лишены универсальной ситуации смерти или продолжения жизни: генная инженерия и современная медицина радикально стратифицируют человечество.

И по отношению к этим проблемам в современном мире существует целый спектр нравственных установок, реализующихся в правовых и политических решениях.