Лекция 15. ПАРАДОКСЫ МОРАЛЬНОГО СОЗНАНИЯ

До сих пор в нашем рассказе об этике все складывалось достаточно гладко и последовательно. Мораль представлялась в качестве высших ценностей жизни, которые повелевают нам воплотить их в действительности. Дело остается только за нашей решимостью пойти по этому пути. И сам путь представлялся достаточно простым: следует не делать того, что явно неправильно, и строить отношения с другими людьми на неэгоистических основаниях, заботясь об их благе. Но, к сожалению, окружающая нас жизнь слишком сложна. Нередко нам приходится выбирать: на чью сторону встать в существующих конфликтах или каким образом отвечать на обиду. Хорошо, когда мы наверняка знаем, что одна из противоборствующих сторон представляет зло, а другая – добро. В этом случае у нас нет сомнения, с кем разделить тяготы борьбы. Но, как чрезвычайно точно заметил Бердяев, самая тяжелая ситуация складывается не когда добро сражается со злом, а когда сталкиваются два противоположных понимания добра и каждая сторона убеждена в своей правоте.

Наиболее драматичные коллизии подстерегают нравственное сознание в том случае, когда обстоятельства принуждают его нарушить одну из важнейших моральных заповедей. Например, мы видели, что запрет на убийство происходил из самых архаичных времен. Заповедь "не убивай" в ее различных модификациях содержится абсолютно во всех сводах законов древних цивилизаций. С точки зрения нормального человека, лишение другого человека жизни представляется самым возмутительным безнравственным поступком. Тем не менее в истории культуры можно найти примеры, когда некоторые виды убийств морально оправдывались, а иногда прямо вменялись в обязанность. Можно указать по крайней мере четыре обстоятельства, при которых нарушение заповеди "не убивай" считалось вполне законным: война, смертная казнь, необходимая самооборона и эвтаназия, т.е. лишение жизни безнадежно больного человека. Правда, следует признать, что с точки зрения нравственного сознания все эти случаи нельзя считать безупречными. Тот факт, что все они, как правило, оправдывались и от имени законодательства, и общественным мнением, не делал их несомненным с позиции совести. Об этом свидетельствуют хотя бы ожесточенные дискуссии, сопровождавшие указанные явления с самого начала их существования.

Этика вынуждена отвечать на существующие коллизии, поскольку вся наша жизнь наполнена противоречивыми, неоднозначными с точки зрения морали событиями. Более того, мы сформулируем весьма радикальный вывод: этика как исследовательская дисциплина начинается не тогда, когда фиксирует наличие несомненных для культуры требований. Эти нормы, их появление и развитие, могут не менее успешно изучаться и другими гуманитарными науками. Этика начинается и обретает свою глубину, только когда принимается рассуждать над возможностью нравственного обоснования несоблюдения важнейших заповедей. В сущности, ее назначение состоит в том, чтобы согласиться или опровергнуть необходимость подобного нарушения и привести исчерпывающие аргументы для своего решения. В данной главе мы рассмотрим две спорных ситуации, связанных с возможностью несоблюдения заповедей "не лги" и "не вреди".

Возможно ли морально оправдать ложь?

Для начала зададимся вопросом: что значит: "морально оправдать"? Исходя из представленной выше концепции морали, данным видом оправдания можно считать ситуацию, когда ложь приведет к улучшению жизни и обманутого человека, и того, кто этот обман совершил. Иными словами, надо доказать, что ложь по своим мотивам и последствиям будет лучше правды, которая, в свою очередь, могла бы нанести больший вред. Но что тогда мы подразумеваем под ложью?

Как известно, заповедь "не лги" является одним из краеугольных камней морального сознания. Но в столь краткой форме, прямо отождествляющей ложь и зло, она появляется относительно поздно. Ее первоначальный смысл, закрепленный в нравственно-правовых кодексах древних цивилизаций, сводился к требованию "не лжесвидетельствуй", т.е. к запрету давать ложные показания в суде. Практически во всех законодательных сводах за его нарушение предусматривалась смертная казнь, поскольку считалось, что ложное свидетельство делает бессмысленным различие между нормой и преступлением. Кроме того, оно слишком опасно для окружающих, ибо на его основании можно расправиться с любым невинным человеком. Помимо правового смысла лжи, с древних времен было хорошо известно ее формально-логическое значение. Оно сводится к простому несовпадению наших представлений с реальным положением дел. По это – не ложь, а обычная ошибка, вызванная неумением правильно проанализировать обстоятельства.

Представление о лжи именно в нравственном плане окончательно оформляется в христианскую эпоху. Здесь она начинает пониматься как неправда жизни, уклонение от правильных, человеческих отношений, уход с истинного пути. При этом моральная ложь обязательно сопровождается нанесением вреда другому человеку из соображений личной выгоды. Ложь как намеренное искажение фактов с целью ввести кого-то в заблуждение, как правило, является проявлением эгоизма. Проявляя подобное отношение к другой личности, мы начинаем ее рассматривать в качестве средства для достижения собственного интереса. Но может ли быть полезная, добродетельная ложь? Например, когда человек обманывает не из личной корысти, а ради блага другого человека?

В этике этот феномен получил название "ложь во спасение", или "святая ложь". Если один человек хочет спасти другого, то имеет ли он право соврать? Трагические ситуации из жизни свидетельствуют, что ложь во имя спасения бывает. Например, во время Великой Отечественной войны один крестьянин, живший на оккупированной врагами территории, выхаживал сбитого русского летчика. Об этом стало известно немцам, но на вопрос фашистского офицера, не является ли больной военным, крестьянин ответил, что этот человек – его сын, ненавидящий советскую власть, за что его, якобы, избили до полусмерти отступающие большевики. Если бы крестьянин сказал правду, то нет сомнения, что фашисты немедленно бы убили летчика. Разумеется, никто не может с точки зрения морали осуждать человека, сказавшего в данном случае неправду. Но вопрос ведь состоит не в том, прав он или нет, а в том, какие выводы мы можем сделать из этого примера для своей жизни? Если мы считаем допустимым лгать в экстремальной ситуации, то по каким критериям ее оценивать? Откуда нам достоверно известно, что данная конкретная ситуация – именно такая, а не иная, где ложь будет предосудительной? И не овладеет ли нами соблазн каждую ситуацию толковать таким образом? Не лучше ли встать на позицию строгой морали и сказать, что ложь недопустима никогда, ни при каких случаях?

В целях ответа на эти вопросы попробуем сопоставить позиции двух философов. Первый из них – Кант, посвятивший проблеме лжи небольшое произведение "О мнимом праве лгать из человеколюбия" (1797 г.) Эта статья до сих пор вызывает ожесточенные споры как по самой ее проблематике, так и в отношении позиции автора. Формальным поводом для ее написания послужило мнение одного французского философа, утверждавшего, что обязанность всегда говорить правду, взятая сама по себе, в отрыве от реальных условий, может нанести вред человеку. А с точки зрения морали в обязанность может вменяться только то, что служит защите прав человека, но никак не ущерб, приносимый ему. Таким образом, не во всех ситуациях мы имеем право сказать правду. В качестве ошибочного суждения на этот счет француз ссылается на мнение Канта, который якобы считал, что даже если к нам в дом забегает наш друг с целью спастись от преследующих его убийц, то на вопрос этих самых убийц, не скрывается ли здесь искомая жертва, мы должны сказать правду. Впоследствии этот знаменитый пример вспоминали всякий раз, когда речь шла о проблеме лжи, но, справедливости ради, надо отметить, что в произведениях Канта он не найден.

Тем не менее философ не отказывается от приписанной ему позиции. Он полагает, что выражение оппонента "право на правду" лишено смысла. Говорить правду – это долг, диктуемый нашим разумом, и он повелевает, несмотря на множество других соображений. С этой точки зрения немецкий философ предлагает рассмотреть два вопроса: а) имеет ли право человек лгать, когда он не может уклониться от однозначного ответа "да" или "нет", и б) существует ли обязанность сказать неправду во имя своего спасения или другого от зла? Ответ Канта категоричен: лгать мы не имеем права и тем более у нас не может быть такой обязанности. В качестве обоснования он приводит хорошо нам знакомый из его этики довод, предлагая проверить возможный принцип нашего поступка на всеобщность. В таком случае мы должны спросить: желаю ли я, чтобы ложь стала руководящим мотивом вообще всех поступков людей? Как разумное существо я не могу этого хотеть, поскольку в мире, где все лгут, жить стало бы невозможно. Таким образом, хотя я не сделаю ничего плохого человеку, ради спасения которого я солгу, но я нанесу колоссальный вред самим основам человечности, ибо своим обманом сделаю невозможным не только доверительные (нравственные) отношения между людьми, но и сам источник права, защищающий договорные обязательства. Иными словами, малейшее отступление от морального закона делает его в глазах людей шатким и негодным.

Поэтому в рассматриваемом примере про преступника и жертву Кант также безжалостен: мы обязаны сказать правду даже в этом случае. При этом он отвергает возможное обвинение в пособничестве преступлению, ибо никто ведь не докажет, что между нашим правдивым ответом и возможными плохими последствиями есть надежная связь. Здесь он развивает одну из крайних точек зрения, с которой мы знакомились при обсуждении проблемы адекватной оценки поступка. Согласно ей в полной мере от нас может зависеть только само действие, а последствия поступка – в значительной степени случайны, поскольку являются проявлением не только нашего намерения, но еще и скрытых обстоятельств. Поэтому, если мы скажем правду, то не исключено, что в это время наш друг выйдет через черный ход и убийцы его будут тщетно искать. Напротив, нам никто не мешает, сказав правду, позвать на помощь соседей, чтобы они помогли бы обезвредить преступника. А теперь представим, что мы солгали, а друг в это время покинул дом. Убийцы уйдут, встретят жертву на улице и совершат задуманное. В этом случае, – считает Кант, – добродушная ложь обернется злом, и нас могут на законном основании привлечь к суду как пособников убийства. Иными словами, возможные плохие последствия изреченной правды – лишь случайное совпадение. Но самое главное: мы придаем разбираемому примеру характер мучительного выбора между правдой и ложью, хотя, с точки зрения Канта, здесь никакого выбора быть не может. Для разумного существа нет такой альтернативы – лгать, поскольку оно сознает свою обязанность поступать из уважения к самому моральному закону и всему человечеству.

Нетрудно представить, что было высказано в адрес Канта его критиками. Причем, какие бы аргументы против его позиции не приводились, в них можно выделить одну важную общую черту: противники исходили не из высоких теоретических положений об абсолютном значении морали или о мере ответственности за последствия поступков, а стремились провести как можно более подробный анализ обсуждаемой ситуации, разбирая мельчайшие оттенки окружающих ее обстоятельств. Например, обращали внимание, что речь идет о нашем друге, который, спасаясь от убийц, бежит к нам, а мы, получается, передаем его в руки преследователей. Или что Кант несправедливо ограничил круг возможных ответов лишь двумя вариантами: "да" или "нет". Гипотетически мы могли бы воспользоваться иными словами: "не знаю", "не видел", "зайдите позже, я выясню" и т.д. Кроме того, еще одно существенное замечание: собираясь сказать правду, мы заботимся о своей нравственной непогрешимости, а также о праве потенциального преступника слышать истину. Но мы при этом забываем, что в конфликте участвует и третья сторона – жертва, чье право на жизнь мы, получается, игнорируем и тем самым ставим формальный долг выше заповеди человеколюбия.

Одну из самых обоснованных критических мнений против Канта выдвинул знаменитый русский философ Владимир Сергеевич Соловьев (1853- 1900). Он исходит из анализа самого понятия ложь: можно ли сказать, что в данной ситуации она действительно имела бы место? С его точки зрения, есть три мотива лжи – корысть, хвастовство или мистификация, происходящая из-за презрения к человеку и его праву знать правду. Если бы мы обманули преступника, то ни о первом, ни о втором мотиве не было бы речи. Но, быть может, мы пренебрегли бы его правом знать истину? Это тоже неверно. В данном случае мы должны рассмотреть всю ситуацию в целостности, исходя из намерения преследователя. Он же спрашивает нас не из праздного любопытства и не из желания поздравить потенциальную жертву с днем рождения. На самом деле его вопрос означает просьбу: "Помоги мне совершить убийство!" И если мы этого не понимаем, то, собираясь сказать формальную истину, мы значительно искажаем реальное положение дел и начинаем видеть всю ситуацию в ложном свете. Более того, правда в формальном смысле, как удостоверение факта, будет серьезной ложью с точки зрения морали, поскольку заставляет нас сойти с правильного пути защиты жизни человека и встать на ложный путь пособничества преступлению. Сложная диалектика нравственного бытия человека приводит к тому, что ответ "да" означает ложь, а "нет" – моральную правду. Отсюда, с точки зрения Соловьева, мы обязаны формально обмануть, поскольку: а) спасаем жизнь жертвы, б) спасаем потенциального убийцу от совершения страшного преступления, в) исполняем свой долг заботиться о благе других людей.

Кто же прав в этом споре? Сторонники человеколюбия доказали нам, что следует отличать нравственную правду от формальной истины, а также, что бывают случаи обмана ради спасения человека. Но и Кант высказал чрезвычайно важную мысль: ложь, допущенная хотя бы один раз, способна уничтожить нормальные отношения между людьми. Подумаем: сможем ли мы полностью доверять человеку, если он нас обманывает? И какими бы безвыходными обстоятельствами он ни оправдывал свой поступок, возможно, мы поймем и простим его, но былых замечательных отношений у нас с ним уже не будет. По большому счету Кант не призывает отдать жертву в руки убийцы; он просто приводит этот пример в доказательство того, что у нас никогда не найдется исчерпывающих аргументов для доказательства своего права па ложь. И даже если кто-то обманул ради спасения человека, мы можем оправдать его самого, но никогда не сможем обосновать саму ложь как нравственный поступок, соответствующий идеалу человечности.