Отражение социальных противоречий в социологии журналистики
Первая половина XX в. с ее очень кратким промежутком между двумя мировыми войнами была до предела насыщена драматическими социальными коллизиями. Противостояние капитализма и социализма, зарождение национального самосознания в колониях, установление фашистских режимов усложнили социологический портрет реальности, политизировали его. Многие страны мира пережили "прерыв постепенности" в своем историческом развитии, как бы продемонстрировав человечеству возможные модели его будущего. Это не могло не отразиться на социологической науке.
В XX в. значительно активизировалась американская социология. В развитии ее эмпирического направления ведущую роль до середины 1930-х гг. играла Чикагская школа.
Объединить эмпирический и теоретический подходы к исследованию социальных проблем стремился П. Сорокин: в 1930 г. он возглавил социологический факультет в Гарварде. Знаменитый Хоторнский эксперимент расширил арсенал социологических методов. Теория "человеческих отношений", теоретические направления "групповой динамики" и "социометрии" усилили прикладной характер социологии, что имело и свои позитивные, и свои негативные стороны: социальный заказ начинал превалировать над научной объективностью.
В конце 1930-х гг. появляется книга Т. Парсонса "Структура социального действия", которая позднее будет признана одним из классических социологических трудов. По мнению истори
ков социологии, теория, развиваемая Парсонсом, явится синтезом предшествующего социологического знания и одновременно провозвестником разработки сто новых направлений. Исследования Парсонса окажут серьезное влияние на формирование науки о журналистике на Западе.
Говоря о взаимовлиянии социологии и теории журналистики на Западе, следует отметить, что в 1920–1940-е гг. в ряде западных стран изучение массмедиа шло в русле других научных дисциплин, которые, "исследуя различные аспекты массовой коммуникации, стремились обосновать те или иные выводы и положения социологии, психологии, истории и других наук"[1].
Новые тенденции в развитии журналистики, монополизация и сопутствующая ей конкуренция меняли отношения внутри газетно-журнального мира. Формирование рынка периодических изданий в Англии и США привело к ожесточенной "газетной войне": от уровня тиражей массовых газет зависела щедрость рекламодателя. Традиционных способов решения этой проблемы (конкурсов, лотерей, подарков – всего набора мер по привлечению читателей) было явно недостаточно. "Гангстерские" способы борьбы с конкурентами, к которым прибегал американский магнат прессы У. Р. Херст, в конечном счете оказывались малоэффективными. И коммерческие, и политические интересы диктовали необходимость более серьезного осмысления вопросов, связанных с деятельностью печати. Так, в Америке к ставшим традиционными опросам, проводимым газетами в ходе выборов, в 1930-е гг. добавляются обследования аудитории. Изучение эффективности рекламы в средствах массовой информации в США в 1930-е гг. неизбежно повлекло за собой и конкретно-социологические исследования читательской и радиоаудитории. Один из первых опросов общественного мнения был проведен во Франции в 1937 г. В 1930-е гг. изучала свою аудиторию и Британская радиовещательная корпорация "Би-би-си"[2].
В XX в. проявилась тенденция, обозначившаяся уже в XIX в.: социология журналистики формировалась как отклик на нужды социальной практики, в ней отразились реальные потребности прессы; неслучайно возникло мнение, что первыми социологами были сами журналисты. Наконец, логика науки о прессе заставляла выявлять сущность тех эффектов, которые были порождены "расширяющейся" системой информации и коммуникации.
Мысль о том, что тираж начинает приносить доход только в том случае, если его можно продать рекламодателю, была высказана в книге, приобретшей мировую известность в качестве классического труда в области изучения информапионно-пропагандистских процессов в обществе. Это – "Общественное мнение" У. Липпмана (рис 1.9). Некоторые авторы подчеркивают ее политологический характер. По мнению других, сформулированное Липпманом понятие стереотипа, позволяющего человеку адаптироваться в окружающей его сложной действительности, – одно из важнейших достижений социологии. Идеи поиска путей устройства социальной жизни пронизывали журналистские выступления Липпмана, посвященные и внутренней, и внешней политике. Наследие Липпмана получило неоднозначную трактовку и столь же неодинаковую оценку в научных кругах, но его влияние на социожурналистские исследования неоспоримо.
В 1920–1940-е гг. в мире усилилась политическая дивергенция, т.е. возросло разнообразие политических систем и культур. Эти процессы наложили серьезный отпечаток на развитие социологии журналистики, на спектр ее направлений и ее судьбу. Так, в Германии традиции немецкой классической философии были восприняты некоторыми представителями социологии, в частности Ф. Теннисом, во главу угла поставившим принцип согласия. Развивалась формальная социология, получило распространение историческое течение социологии, проводились эмпирические исследования, содействовавшие формированию индустриальной социологии. Получила признание культур- социология. В 1920–1930-е гг. формируется Франкфуртская школа. С приходом к власти Гитлера многие социологи покинули Германию или оказались во внутренней эмиграции. Теннис считал победу нацизма в 1933 г. признаком безумия и ограниченности[3].
Рис. 1.9. "Общественное мнение" У. Липпмана
В годы нацизма исследованиям в области журналистики уделялось исключительно большое внимание (существовал даже институт газетоведения при Берлинском университете). Исследования были сильно идеологизированы. В разработке проблем публицистики, пропаганды и агитации ощущались отголоски социологических воззрений, но они растворялись в контексте жесткой политической заданности. В институте газетоведения (им руководил известный немецкий специалист Э. Довифат) рассматривались проблемы "публицистического руководства массами и народом". Как отмечают отечественные исследователи, если привести эти усилия к общему знаменателю, то они состояли не в том, чтобы, скажем, обосновать законы методики просветительской популяризации, а в том, чтобы фактически похоронить одно из существенных открытий обществоведческой мысли прошлого – понятие "общественное мнение"[4]. Правда, в это время выходили публикации, где вопросы общественного мнения получили определенное освещение, но лишь сквозь призму наиболее эффективного однонаправленного воздействия на сознание масс, возведенного в ранг государственной политики.
Определение функций печати, несущей "ответственность" перед фашистским режимом, находилось в ноле зрения итальянских теоретиков журналистики. Одновременно они интересовались профессиональными, личностными характеристиками журналистов, их подготовкой в условиях фашизации печати. Изолировать общественное мнение от "сторонних" источников информации стремились франкистские исследователи печати, немало способствовавшие фалангизации и клерикализации испанской прессы. Формальная "отмена" социологии в той или иной стране не означала, что ее компоненты полностью исчезали из теоретико-журналистских исследований, однако сферой их функционирования становилась не столько наука, сколько политическая идеология.
В 20-е гг. прошлого столетия наблюдался взлет социологической мысли в Советской России: появились кафедры и отделения социологии в университетах, был учрежден социологический институт. Вышло в свет значительное число работ по социологии, в частности тех, основная направленность которых "состояла в выявлении соотношения истории русской социологической мысли и социологии марксизма, в стремлении сформулировать оригинальную социологию марксизма и определить ее место в системе марксизма"[5]. Развернулись эмпирические социологические исследования; многие из них были посвящены изучению условий труда и быта различных групп населения, а также социальных вопросов культуры. Объектом конкретно-социологического изучения стала и журналистика[6]. Многие исследования проводились партийными комитетами или по их поручению[7].
Газеты и сами пытались держать руку на пульсе общественного мнения. Например, уездные газеты Петроградской (а затем Ленинградской) губернии 1920-х гг. не просто печатали письма читателей и заметки рабочих и крестьян (рабселькоров), а помещали на своих полосах отклики на них, проводили дискуссии по материалам корреспонденции, поступавшей из самых отдаленных деревень. Они пытались делать более или менее систематизированный анализ различных сторон работы редакции. Вот как выглядел регулярно публиковавшийся в "Волховском труженике" "Календарь газеты" от 19 декабря 1925 г.:
К этому выпуску поступило писем от крестьян – 64.
Поступило писем от рабочих – 17.
Зачислено новых селькоров и рабкоров – 149.
Подписчиков на этот выпуск – 2400.
Помещено писем из деревни – 26.
Помещено писем от рабочих – 12.
Статей помещено – 14.
Всего помещено заметок – 78.
Составило этот выпуск человек – 72.
Дано ответов и справок – 11.
Послано заметок на расследование – 3.
Конечно, нельзя не согласиться с тем, что в силу своей недостаточно глубокой методологической и методической оснащенности "исследования эти были не всегда достаточно точными и дали не слишком много для практического использования"[8]. Но нельзя не признать, что они помогли уточнить типологические характеристики изданий в условиях послереволюционной дифференциации прессы и сыграли заметную роль в создании новых печатных органов.