Открытия в исторической прозе Ю. Н. Тынянова (1894-1943)
Выдающийся ученый, один из основателей формальной школы, историк литературы, литературный критик и теоретик кино Юрий Николаевич Тынянов был приглашен К. И. Чуковским написать в серии исторических биографий для школьников брошюру о Вильгельме Кюхельбекере. Неохотно согласившийся Тынянов потом всегда как "счастливейшую пору своей творческой жизни" вспоминал эти "блаженные месяцы, когда им с такой фантастической легкостью – страница за страницей, глава за главой" создавался его первый роман – "Кюхля" (1925).
"Он почти не справлялся с архивами, так как все они были у него в голове. Своим творческим воображением он задолго до написания книжки пережил всю жизнь Кюхельбекера как свою собственную, органически вжился в ту эпоху, усвоил себе ее стиль, ее язык, ее нравы, и ему не стоило ни малейших усилий заносить на бумагу тс картины и образы, которые с юности стати как бы частью его бытия..." Издательство "заказало Тынянову тощую книжку – вернее, популярную брошюру, а получило великолепный роман, чудотворно воссоздающий эпоху и ее лучших людей – Пушкина, Дельвига, Ермолова, Грибоедова, Рылеева, Пущина, – классический роман и по своей социально насыщенной теме, и но четкой легкости рисунка, и по стройному изяществу всей композиции, и по добротности словесной фактуры, и по богатству душевных тональностей, и по той прекрасной, мудрой, очень непростой простоте, в которой нет ничего упрощенческого и которая свойственна лишь великим произведениям искусства <...> Это книга во славу русской культуры, ибо в ней воспроизведена духовная атмосфера той высокой эпохи..."
Как писал очарованный Тыняновым Чуковский, "познания его были поистине удивительны; он знал русский восемнадцатый и девятнадцатый века так, словно сам прожил их. Петра Третьего, Павла Первого, обеих Екатерин, Карамзина, Крылова, Вяземского, Кюхельбекера, адмирала Шишкова, Сенковского, Булгарина, Катенина, Вельтмана и, разумеется, Пушкина он знал гораздо лучше, чем можно знать ближайших родственников. Анекдот, положенный в основу блистательного рассказа “Подпоручик Киже”, я слышал от него еще тогда. Еще тогда слышал я о потаенной любви Пушкина, хотя написал он о ней полтора десятилетия спустя. Он еще не знал, что будет писать исторические романы, но все образы этих романов, готовые, сложившиеся, жили в нем <...> Вряд ли когда-либо существовал в русской литературе другой писатель, который, подобно Тынянову, так полно совмещал в себе дарования писателя и ученого. Каждый его роман был ученым исследованием; при этом он всегда шел но целине и открывал то, что до него не было известно науке. Кюхельбекер был его детищем, созданием его рук: он разыскал его неопубликованные рукописи, истолковал его, разрушил реакционную легенду, будто Пушкин относился к Кюхельбекеру пренебрежительно, он издал его сочинения, ввел их в русскую литературу и в своем романе объяснил Кюхельбекера миллионам читателей. В сущности, таким же его открытием была и судьба Грибоедова"[1].
В уже цитированном высказывании М. Горького о новом, не имеющем аналогов в дореволюционной литературе советском историческом романе есть похвала и "двум отличным, мастерским романам Юрия Тынянова – “Кюхля” и “Смерть Вазир-Мухтара”..."[2] Вклад Тынянова в развитие жанра и теоретическое его осмысление трудно переоценить. В "Кюхле" он нашел точную формулу отношения исторического писателя и исторического документа:
"Есть документы парадные, и они врут, как люди. У меня нет никакого пиетета к “документу вообще”. <...> Не верьте, дойдите до границы документа, продырявьте его. И не полагайтесь на историков, обрабатывающих материал, пересказывающих его. <...> Там, где кончается документ, там я начинаю... Предстааление о том, что вся жизнь документирована, ни на чем не основано: бывают годы без документов <.„>. Если вы вошли в жизнь вашего героя, вашего человека, вы можете иногда о многом догадаться сами"[3].
Как и писателей-современников, Тынянова сделала историческим романистом революция, но он искал в минувших эпохах не аналогии, а закономерности. В "Кюхле"
Тынянов с великолепной художественной убедительностью ответил на вопрос, в какой мере исторический роман может быть отождествлен с историко-биографическим романом. Все подлинно историческое открывается в исторических персонажах "со стороны их частного быта и внутренних сокровенных дум и стремлений"[4], и нет иного способа проникнуть в тайны истории, чем утверждаемый Н. А. Бердяевым. Философ был уверен: поскольку человек находится в историческом потоке, а течение истории проходит через его душу, есть только один путь постижения смысла истории – осознание "глубокого тождества между моей исторической судьбой и судьбой человечества"[5]. И Тынянов мыслит в масштабе исторических эпох: петровской ("Восковая персона"), пушкинской ("Кюхля" и "Смерть Вазир-Мухтара"), павловской ("Подпоручик Киже"), николаевской. Только выбирает он время их перелома, а нс ровного течения: конец эпохи Петра I, декабристской вольности или фантасмагории абсурда и железного порядка Павла I. Так начинается роман о последних годах жизни А. С. Грибоедова – "Смерть Вазир-Мухтара":
"Время вдруг переломилось: раздался хруст костей у Михайловского манежа – восставшие бежали по телам товарищей – это пытали время, был “большой застенок" (так говорили в эпоху Петра)".
Принцип изображения эпохи, по мнению советских теоретиков, – воссоздавать "трагический оптимизм" этапов движения классового общества к торжеству свободы, революции. Тынянов же все время выбирает исторические периоды, когда "еще ничего нс было решено" ("Кюхля"). Тынянова упрекали в отсутствии "исторического оптимизма" и одностороннем изображение эпохи 1830-х гг., когда он писал о Грибоедове, Пушкине, Чаадаеве и переживших 14 декабря их современниках ("Век умер раньше их"): "В его изображении судьбы дворянских революционеров односторонне подчеркнута лишь историческая обреченность их движения"[6].
Отсутствие "исторического оптимизма" отличает и повесть "Подпоручик Киже" (1927), писавшуюся одновременно с романом "Смерть Вазир-Мухтара" и знаменовавшую собой изменение темы, героя и стиля исторического повествования.
"Исчерпанность темы “интеллигенция и революция”, – писал Б. М. Эйхенбаум, – была вызвана тем, что главное в теме – признает ли интеллигенция революцию – было разными способами уже решено... Революция (как вооруженный переворот) начинает замещаться в его книгах государством, возникшим вследствие победы революции. <...> Проблемы государственности приобрели в эти годы важнейшее значение в общественном сознании, а стало быть, и в литературе. Тынянов создал образ “истории” – без биографии, без героя"[7].
Зерном сюжета повести стали анекдоты времен царствования Павла I[8]. Тынянов соединил истории поручика Синюхаева, ошибочно записанного умершим в приказе и сразу таковым себя осознавшего, и "подпоручика Киже". Этот фантом возник даже не из-за ошибки – из-за описки в документе, но по стечению случайностей и закономерностей истории (любовных забав фрейлины, хитрости царедворцев, непостижимого своеволия императора и мертвящей атмосферы всеобщего страха) обрел на бумаге человеческую судьбу: дослужился до генерала и "умер", пережив "молодоеть и любовные приключения, наказание и ссылку, годы службы, семью, внезапную милость императора"[9]. Одним из первых ощутив новое историческое состояние России – формирующуюся тоталитарную государственность, Ю. Н. Тынянов реализовал его в метафоре Бумаги, символизирующей безличный и мистический характер власти.
"Курьез, анекдот оказался формой, наиболее адекватной для того, чтобы передать самую сущность деспотического, тоталитарного государства, обнаружил необыкновенную художественную емкость, вскрыв анекдотический по сути характер работы государственной машины, для нормального функционирования которой живой человек является помехой"[10].
Новый исторический конфликт воплощен Тыняновым так, что универсальность его становилась очевидна. Опубликованная в 1931 г. повесть "Восковая персона" показала, что неклассическая форма тыняновского произведения в равной степени раздражает и борцов за исторический роман социалистического реализма, и собственно реалистов, и метафизически мыслящих гуманитариев, и коллег-формалистов, и рецензентов русского зарубежья. На оценке повести как "стилизации", не имеющей исторической концепции и социального содержания, сошлись полярные идеологически и эстетически критики[11].
Лейтмотив повести – парадоксальное сочетание "живого", "вещного" и "мертвого", пронизывающее все уровни художественной структуры: от оксюморонного столкновения человека и вещи в названии повести до финала, когда почти сливаются механическая фигура умершего императора Петра Великого и самый дух его в гневном жесте, почудившемся разворовывающим "гнездо" и дело Петрово "птенцам". Кунсткамера, созданная по императорскому указу, повелевающему продавать за точно указанную цену "монстров и натуралий", живых и мертвых, метафорически расширяется и становится хронотопом воссоздаваемой эпохи. Так продан – предан родным братом, отставным солдатом Михалкою – шестипалый Яков; так думает умирающий самодержец: "Миновал ему срок, продали его, умирает солдатский сын, Петр Михайлов".
В сложной мотивной структуре повести вещная метафора пустоты, развертывающаяся из реалий – чучел Кунсткамеры и технологии работы скульптора, великого Растрелли, – создает не оставляющий Тынянова со времен "Подпоручика Киже" образ мнимости. "Живое", "вещное", "мертвое" – жизнь и государственно-политические, эстетические, нравственные, бытовые формы ее иллюзии – взаимозависимы, почти перетекают друг в друга. Сочетание предметной точности и гротескной иронии передает мистическую иррациональность исторического бытия.
Конечно, у Тынянова в "Восковой персоне" была и очень определенная историческая концепция. То, что современники восприняли его текст в стандарте исторической беллетристики ("автор исторической повести, вскрывая и объясняя соотношения данных сил, течений, характеров, тем самым изображает причины и следствия исторического явления или момента"[12]), возможно, спасло советскому писателю жизнь. Одним из первых в русской литературе XX в. (раньше – только эмигрант М. А. Алданов) и одновременно с глубочайшими философами современности Ю. Н. Тынянов осознал и воплотил представление об истории как о недоступном человеческому рассудку и, тем более, изменению феномене.
Философским комментарием к "Восковой персоне" могут быть знаменитые лекции Эдмунда Гуссерля о кризисе европейских наук (1935), где он говорил о катастрофическом для европейского гуманизма явлении: рациональное знание сделало мир предметом научно-технического исследования, вынеся за скобки конкретный жизненный мир. Это привело цивилизованного человека к утрате осознания мира как целостности и себя как самоценной личности. Ведь если мир существует только как предмет изучения, то и человек становится вещью в руках сил (технических, исторических, политических). Что дальше?
А дальше в рационально-прагматическом мире, оповещенном о том, что "Бог умер" (Ф. Ницше), "жизнь человека сокращается до его социальной функции; история народа – до нескольких событий, которые, в свою очередь, оказываются сокращены до тенденциозной интерпретации; социальная жизнь сокращается до политической борьбы, а эта последняя – до противостояния двух великих мировых сил. Человек оказывается в настоящем редукционном “вихре” и сталкивается один на один с историей как с “чудовищем” <...>, явившимся не из сумерек души, но извне <.„> безличным, неподконтрольным, непредсказуемым, непостижимым"[13].
Связь с современной Ю. Н. Тынянову действительностью в повести была самая непосредственная. Вряд ли есть основания видеть авторскую аллюзию, сводящую восковую куклу Петра Великого в Кунсткамере и В. И. Ленина в мавзолее, как это представили зарубежные и отечественные любители исторических сравнений[14]. Но В. А. Каверин считал "Восковую персону" "самой современной книгой" Тынянова[15], потому что в ней писатель достиг подлинного историзма. Он показал и ограниченность прав истории на человека, о которых твердили традиционные материалисты, и ограниченность прав человека на историю, которыми хвалились победившие идеологи.
"Настоящая история – бессмысленная, пугающая, охватывающая человека со всех сторон – какое уж там сознательное творчество истории, которое Толстой изобразил в Петре!" – пишет современный исследователь и подтверждает современность "формалистской стилизации" Ю. Н. Тынянова: "Насколько Тынянов оказался чувствительнее и ближе своему времени! Не властительный блеск он почуял в новой эпохе, а дрожание и мление души, измученной собственными историческими чаяниями “славы и добра”"[16].