Основания критики текста
Критикой текста принято называть изучение его истории. А если текст готовится к изданию – выбор основного, наиболее авторитетного источника и его очищение от искажений. Универсальный принцип научной критики текста исключает механистический и субъективный подходы, требует исторической объективности, использует все доступные филологической науке средства. Критически установленный текст – одна из главных задач и целей текстологического исследования.
Основными научными критериями критики текста являются: критерий подлинности, реально-исторический, идейно-художественный, критерий последней авторской воли, творческой воли автора. Каждый из них в отдельности недостаточен для установления достоверного результата; только их совокупность, а не предпочтение одного или нескольких критериев, обеспечивает научную критику текста.
Подлинность текста, его аутентичность, достоверность определяется принадлежностью автору. Первое место, конечно, занимает автограф. На более поздних стадиях работы – в копиях, печатных изданиях, редактуре, цензорских вмешательствах – текст нс застрахован от искажений и наслоений, хотя авторизация делает его также подлинным. Таким образом, подлинных текстов, отражающих ранние и промежуточные стадии работы, может быть несколько и даже много.
Не всегда восстановление авторского текста возможно. Нередко сам автор, обнаружив искажения, предпринимает новые творческие переработки, отказываясь от первоначального чтения по идейно-художественным причинам или не имея возможности воспроизвести его. Так, переписчик повести Л. Н. Толстого "Казаки" не разобрал слово "вянущую", и автор, нс обращаясь, разумеется, к автографу, внес в копию менее точное, но утвердившееся в последующих редакциях: Марьяна "легла под арбой на примятую сонную траву".
Иной пример находим в истории рассказа Л. Н. Толстого "Севастополь в мае". В журнале "Современник" в 1856 г. при публикации характерное "...когда опять на баксиончик?" было заменено обычным: "...на бастинчик?". Точно так же в обоих прижизненных авторизованных изданиях "Круга чтения" в послесловии Толстого к рассказу Чехова
"Душечка" печаталось, что героиня рассказа любила "смелого Кукина". Рукописи помогли устранить явную несообразность: не "смелого", а "смешного Кукина".
В связи с этим Л. Д. Громова-Опульская отмечала: "Опыт текстологической работы над изданием Толстого подтвердил непререкаемость общего текстологического правила: если в результате вольной или невольной посторонней поправки или небрежности в последний авторизованный текст вкралась ошибка, искажающая смысл или стиль, ее необходимо исправить по автографу, копии или корректуре, передающим правильное, авторское написание"[1].
Критика текста выявляет один текст, освобожденный от посторонних и ошибочных вмешательств и соответствующий авторской цели в ее окончательном, завершенном виде.
Реально-исторический критерий хотя и основан па принципе историзма, но, как и критерий подлинности текста, отвергает возможность предпочтения одной редакции другой: каждая из них равноправна и составляет часть общей истории. В этом и кроется ограниченность реально- исторического критерия, поскольку главной целью и текстологического исследования, и творческого устремления автора является все же само произведение, а его история – только путь к постижению и установлению единственного текста данного конкретного произведения. Отметим, что исторический подход обогащает критику текста точными данными об истории создания, движении текста и авторских публикациях.
Идейно-художественный критерий научной критики текста выявляет эстетические достоинства литературного шедевра и особенности творческой лаборатории автора; но и он не может быть единственным. В текстологической практике бывает, что в черновиках остается лучшее, как кажется исследователю, более художественное. В таких случаях опасна контаминация, произвольные переносы отрывков и соединение их. Вторгаться в сложившуюся судьбу текста и перекраивать его историю ученый не имеет права. Но выявить разночтения, объяснить отличия и обосновать их принципиальное или случайное происхождение, дать почву для размышлений эстетического свойства текстологу помогает идейно-художественный анализ истории текста.
У Тургенева в "Свидании" ("Записки охотника") говорится, что лицо крестьянки загорело "тем золотистым загаром, который принимает одна тонкая кожа". В издании 1859 г. перенос в слове исказил его: "золо-стым". В 1860 г. неточное исправление "золотым" было авторизовано. И только в 1991 г. в "Литературных памятниках" текст был возвращен к первоначальному, эстетически более точному варианту.
Еще несколько примеров. В текст повести Л. Н. Толстого "Казаки" в академическом Полном собрании сочинений писателя в 100 томах внесено 65 поправок на основании 571 листа автографов и копий. Картина утра в лесу – одна из самых поэтических в повести: "Чувствовалось в воздухе, что солнце встало. Туман расходился, но еще закрывал вершины леса. Лес казался странно высоким. [Прежде печаталось: “страшно высоким”, что, конечно, не совпадает с общим впечатлением необычности и загадочности.] При каждом шаге вперед местность изменялась. Что казалось деревом, то оказывалось кустом; камышинка казалась деревом". Первая публикация повести в январе 1863 г. в "Русском вестнике" закрепила такое описание станичных казачек: "...в яркоцветных бешметах и белых платках, обвязывающих голову и глаза, сидели на земле и завалинках хат...". Очевидна несообразность. Как же они смотрели? Действительно, в автографе иначе: "платках, обвязывающих голову и лицо".
Выдающийся текстолог-пушкинист С. М. Бонди, отстаивая "непосредственно эстетический критерий", считал, что "в работе над подлинно художественным произведением в действительности это основной, наиболее надежный, верный, научный метод"[2].
Критерий последней авторской воли также связан с умением филологически анализировать текст. На него можно опираться только с учетом и глубоким анализом всех обстоятельств заявления автором своей воли, их творческого или нетворческого характера. Последний прижизненный текст может быть испорчен редактором, цензором или самим автором. История литературы знает случаи, когда писатель, по разным причинам, чаще всего посторонним для художественной системы произведения, существенно изменял текст, давно написанный, опубликованный и принятый критикой. К тому же автор очень редко обладает качествами корректора: погружаясь в идейно-художественную глубину своего творения, он не в состоянии считывать свой текст с оригиналом. Это сложные для текстологического решения задачи. В каждом отдельном случае требуются основательность подхода и точность исследования.
В критике текста главенствуют критерий творческой воли автора и принцип ее нерушимости. "Историко-литературный, художественный, филологический и всякий другой анализ служит лишь средством для правильного осуществления этого принципа, но отнюдь не для того, чтобы, ссылаясь на необходимость "правильно" воссоздать историю общественных и философских идей или исходя из субъективных оценок художественных достоинств той или иной редакции, отвергать позднейшие авторские изменения и переделки текста"[3]. Историко-литературное понятие воли автора, разумеется, отличается от юридического. Справедливо суждение, что "права текстолога почти несовместимы с обязанностями душеприказчика и в ряде случаев он вынужден нарушать “волю” автора"[4]. Необходимо критическое отношение исследователя к авторским изменениям, обусловленным переменами в мировоззрении писателя.
Единственная надежная возможность установить текст произведения – обратиться ко всей совокупности основных критериев научной критики текста и соблюсти базовый принцип отечественной текстологической традиции: любить сам шедевр, а не его редакции.