Организационное и рыночное сознание

В процессе исследования организации и рынка как социальных институтов закономерно возникает вопрос о глубинной природе этих явлений, о том, насколько глубоко они укоренены в природу человека.

Одновременно с сосуществованием организаций и рынков как двух социально-экономических механизмов взаимодействия людей в обществе существуют и две ментальные структуры – организационное сознание и рыночное сознание. С их помощью можно по-разному упорядочивать явления, искать между ними связи, отвечать на наиболее значимые вопросы относительно социально-экономического бытия человека. В частности, феномен глобализации наряду с экономическим и социальным ОГЛАВЛЕНИЕм – расширением границ рынков и становлением всемирной структуры социально-экономических процессов – несет в себе и культурное ОГЛАВЛЕНИЕ – превалирование рыночного сознания над организационным.

Абстрактное сравнение данных форм сознания возможно на основе аналогии. На этом, может быть, не столь концептуальном, уровне окажется возможным выявить базовые черты организационного и рыночного сознания, которые затем могут быть конкретно систематизированы. Такие аналогии применяются нередко. В нашем случае будет использована аналогия с треугольником и паутиной.

В треугольнике всегда заключена вертикаль, она задает базовое направление структуризации тех или иных феноменов, которые могут либо сужаться, либо расширяться в своей совокупности по отношению к данной вертикали. Существование в рамках треугольника – это всегда восхождение или нисхождение. Фактически он представляет собой пример хорошо структурированного двухмерного пространства с явно преобладающим по важности вертикальным измерением. Паутина, напротив, постулирует приоритет горизонтальных связей. При этом горизонтальные связи явлений расходятся по всем направлениям, образуя очень сложные конфигурации.

Восхождение или нисхождение в рамках треугольника всегда связано с какими-либо закономерностями. Некий общий принцип всегда имеется в качестве основы любой иерархии. Поэтому движение мысли в рамках данного архетипа обладает внутренней логикой и в определенной мере предсказуемостью. В паутине движения мысли хаотичны. В ней нет порядка в привычном для нас понимании. Однако это отсутствие порядка придает системе известную степень свободы. Система становится непредсказуемой и "живой". Мышление человека может избирать самые экзотические пути и проникать в самые неожиданные места.

Очень показательным в этом плане является научное познание. С одной стороны, традиционные научные системы всегда создавались по принципу треугольника: от нескольких базовых аксиом или недоказуемых законов – к бесчисленному множеству теорем и закономерностей. Эти закономерности, в конце концов, могли касаться очень маленьких явлений – как будет работать винтик в сложной машине, какое зерно выбрать для посадки, по какому направлению двигаться кораблю и т.д. Эти маленькие закономерности при всей своей хаотичности были включены в единый большой треугольник рассуждений, составляющих Евклидову геометрию, Ньютоновскую механику, эволюционную теорию в биологии. В рамках треугольника весь процесс накопления знаний представлялся кумулятивным. Наука строила громоздкие пирамиды, накапливая опыт и внедряя все новые кирпичики в относительно единую конструкцию знаний о предмете.

Наряду с этим очевидным процессом начинают возникать междисциплинарные исследования, в основе которых лежит архетип паутины. Сложные связи и взаимоотношения между открытиями могут здесь совсем не укладываться в единую стройную систему. Между треугольниками возникают многочисленные горизонтальные связи, часто имеющие более инновационный характер, чем связи внутри треугольника. При этом никто с точностью не может предсказать, между какими треугольниками возникнут животворные связи, способные дать познанию человечества некий новый толчок.

Данная аналогия весьма абстрактна, но дает некое пространственное представление о различиях в построении мыслительных систем, на основе которых возникают социальные институты рынка и организации. В рамках различных принципов связывания мыслительных объектов возникают особые, характерные для каждого института понятия об истине, прогрессе, возможностях разума и т.д. Социально-экономические институты организации и рынка в этом плане являются воплощением некоторых базовых предположений, касающихся теории познания и объясняющих целесообразность данных институтов в реальности.

Организационное сознание многообразно, но при этом является достаточно изученным. Это объясняется тем, что его постулаты и принципы в целом соответствуют европейскому типу рациональности и в этом смысле являются традиционными и понятными. Платон и Аристотель заложили основу традиционного научного познания действительности, разработав категории понятия и умозаключения. Законы формальной логики стали незыблемой основой данного типа сознания. Его базовой отличительной чертой может быть названа непротиворечивость и системность, за которыми явно просматривается принцип универсализма, основанный на признании всеобщего характера и субстанциональности причинно-следственных связей. Если причинно-следственные связи охватывают все жизненные явления, а смысл познания заключается в раскрытии этих связей, неважно, кто будет этим заниматься. Законы, открытые в процессе познания, универсальны, тем самым субъект познания един, в конечном счете им выступает все человечество, делегируя отдельным своим представителям часть работы по исследованию определенных фрагментов реальности.

Важнейшей чертой данного самого общего типа организационного сознания является его практическая направленность. Формальная логика в античном мире возникла не как инструмент инноваций, а как средство отстаивания своих позиций в суде или демократических прениях. В этом заключается важнейший коммуникативный аспект. Знания, оформленные по законам формальной логики, легко передаются от человека к человеку. Вся традиционная система образования зиждется именно на этом процессе. Знания становятся доступными многим, потому что в своем строении соответствуют институту организации или архетипу треугольника. Многие могут разделять единую точку зрения. Следовательно, появляется предпосылка для социальной организации. Высказавший идею находится наверху, а под ним в виде иерархии располагаются люди, воспринявшие и понявшие ход его мысли.

В традиционной науке само знание структурировано таким образом, что повышает значение организации как института в обществе. Выдвинувший ту или иную теорию человек считает ее абсолютно истинной. Чтобы претворить ее в жизнь, ему нужна помощь, а точнее, подчинение других людей. Он незримо ставит себя во главе некой уже не мыслительной, а социальной иерархии. Такой иерархией может быть крупная компания, но чаще всего ей становится государство, которое имеет право на абсолютную власть в обществе. Усиление воздействия государства на экономическую и социальную жизнь, начавшееся в XIX столетии, одной из своих причин имеет особенности рационализма того времени. Очень ярко данную мысль изложил представитель французских "новых философов" А. Глюксманн, назвавший свою книгу "Мыслители-властители" (Les maitres-penseurs). Переделав известное высказывание Декарта, Глюксманн выводит следующий онтолого-гносеологический принцип: "Я мыслю, значит, есть государство"^[1]. Идею власти и господства, которую в свое время прекрасно выразил Ф. Ницше, Глюксманн связывает именно с желанием мыслителей, использовавших традиционные научные методы при построении своих теорий, претворить эти теории в жизнь во что бы то ни стало.

Как будет показано ниже, рыночное сознание до сих пор остается маргинальным. До сих пор актуальным является вопрос: а может ли вообще быть построена целостная система мысли в соответствии с законами рынка или паутины? Нужна ли будет такая система? Основу рыночного сознания сегодня составляет его критическая позиция по поводу определенных постулатов традиционного научного сознания. Позитивное ОГЛАВЛЕНИЕ рыночного сознания носит фрагментарный характер. Однако его роль в последнее время несомненно возросла, и это связано с пониманием реальных ограничений организационного сознания как на научном, так и на обыденном уровнях.

Наряду с абстрактным научным мышлением и построенным в соответствии с ним здравым смыслом существуют некоторые специфические формы организационного сознания, затрагивающие отдельные фрагменты мышления и общественной жизни. Специфическим отклонением от научного сознания является сознание утопическое. На протяжении нескольких столетий эпохи Возрождения и Нового времени были созданы сотни произведений в жанре утопии. Большинство из них сегодня забыты, но некоторые, наиболее яркие, представляют интерес и поныне. К утопиям также однозначно относят проект идеального государства Платона, который первым довел некоторые непротиворечивые принципы общественного устройства до своего логического завершения. И в случае с Древней Грецией, и в случае с Новым временем мы имеем дело с некоторым симбиозом научного и утопического сознания. Классический рационализм порождает утопию. И так как классический рационализм есть наиболее яркая форма организационного сознания, утопия также с особой силой заявляет о приоритете института организации, как в гносеологическом, так и онтологическом смыслах.

Утопию можно представить как мифологизацию института организации. Так как утопии создавались мыслителями, использовавшими рационалистические принципы познания, мы можем еще раз заключить, насколько связанными являются категории рационализма и организации. Замечательное, самое лучшее устройство общества в утопиях, начиная с платоновского "Государства", мыслилось как абсолютное главенство организационных принципов во всех сферах человеческой жизни. Рациональное устройство означало всеобщую организованность, недопущение спонтанности, противоречивости, неуправляемости. Коммунистическое общество можно рассматривать как ярчайший пример такой утопии.

В утопиях все элементы общественной жизни – политика, экономика, семья, досуг и искусство централизованно и сознательно управляются. Общественный организм предстает здесь в виде до предела отрегулированного часового механизма, в котором все винтики и шестеренки работают в абсолютном согласии друг с другом. В таком обществе всегда существует четкая иерархия, где высшие позиции занимают ученые, философы, наимудрейшие члены общества. Подспудное желание власти, столь характерное для всего организационного сознания, в данном случае проявляется с особой яркостью.

Следует обратить внимание на то, что в истории человечества фактически не было рыночных утопий. С большой натяжкой такой утопией можно считать лишь книгу Ф. Хайека о денационализации денег^[2].

Идеальным человечеству представлялось общество, где все логично и организовано, где фактически не может существовать спонтанного развития. В саморазвитии тех или иных общественных процессов люди вполне резонно видели угрозу. Но сегодня в эпоху критики рационализма с особой четкостью ощущается абсурдность и нежелательность представления всего общества в виде единой слаженной организации. Спонтанные процессы не перестали нести угрозу, но стали восприниматься также как основа развития общества, некие зоны свободы, имеющие свою притягательность. Такое ощущение трудно выразить, создав некоторый идеальный проект общества. Поэтому в XX в. жанр утопии столкнулся с вполне понятным кризисом.

К классическому рационализму наряду с утопией с другой стороны примыкает обыденное организационное сознание. Оно непосредственно связано с существованием людей в рамках реальных организационных систем. На этом уровне особенности структурирования социального бытия непосредственно оказывают влияние на структурирование мыслительных объектов – ценностей, целей, интересов.

На уровне обыденного сознания базовое отличие между организационными и рыночными принципами связано с различными трактовками соотношения богатства и социального статуса. Согласно базовой максиме организационного сознания социальный статус мыслится основой богатства. В любой организации это правило работает открыто и четко: какую должность занимает человек, такую зарплату он и получает. Именно статус человека определяет его доход, а не наоборот. Повысить свой статус можно только организационными методами на основе дисциплины, лояльность, особых заслуг. Богатство как бы прилагается к статусу и не может определять его. Так, в организационной иерархии на одном уровне могут находиться выходцы из богатых и бедных семей. И совершенно абсурдной кажется ситуация, когда кандидат на работу в фирме скажет: "У меня миллион в банке и замечательная недвижимость на Кипре – я претендую на должность не ниже чем заместителя директора".

Индивидуальным сознанием организационного типа обладает карьерист или чиновник, бюрократ (в нейтральном смысле этого слова). Его действия предсказуемы. Он живет не в турбулентном рыночном пространстве, а в хорошо структурированной организационной среде. Он может планировать свое будущее, запасаться навыками и знаниями, необходимыми для продвижения вверх. Его творческая энергия направлена на повышение своего организационного статуса. В этом смысле организационное сознание формирует особый тип индивидуального поведения. Государственная и корпоративная бюрократия отбирает людей с определенными целями и интересами. Они хотят стабильности, устойчивости, они компетентны в сфере межличностных отношений, при этом они часто не задумываются о том, к чему в реальной социальной практике приведут их действия. Последний признак особенно существенен: организационное сознание на бытовом уровне является относительно закрытым. Собственно, только закрытая система может находиться в состоянии равновесия. Поэтому достойный служака никогда не выходит за пределы организации с неким познавательным интересом. Знания извне могут принести дискомфорт. Кроме того, внутренние организационные перипетии настолько многообразны и сложны, что почти всецело поглощают его творческую активность.

В отличие от сознания, построенного но типу организации, рыночное сознание является достаточно новым, проблемным и даже неприличным. Оно еще не доказало свою "конкурентоспособность" в сравнении с организационным, хотя, по-видимому, уже доказало свое право на существование. По определению рыночное сознание менее структурировано. В отличие от организационного сознания, создающего четкую "треугольную" структуру мыслительных объектов, жестко соединенных законами формальной логики и выстроенных по некому принципу (от простого к сложному, от абстрактного к конкретному, от старого к новому и т.д.), рыночное сознание презентует себя как некую ярмарку идей, где выставлены для просмотра и восприятия самые различные мысли. Сознанию человека, бредущему по этой ярмарке, не указан четкий маршрут, он может свободно выбирать экспонаты и связывать их друг с другом своей особой логикой. Поэтому рыночное сознание представляется более "живым", более спонтанным. Подобно рынку в реальной социально-экономической жизни, рыночное сознание пытается вплести в себя некий механизм саморазвития, отвергнув самые понятные логические правила, создающие четкую структуру, но убивающие при этом свободу мысли. Главный вопрос, на который пока нет ответа – это вопрос о силе продуцирования новых идей с помощью рыночного сознания. Насколько оно креативно в смысле пользы для практики? Насколько оно операционально в плане возможности передачи мысли от одного человека к другому? Насколько адекватно оно может отражать внешний мир?

Как и организационное сознание, рыночное сознание проявляется во множестве форм, которые тем или иным способом вводят внутрь мыслительного пространства правила института рынка. Мифологическое сознание и постмодернизм, некоторые структуры европейской социально-политической мысли и сознание финансовых аналитиков и спекулянтов образуют странный калейдоскоп мыслительных систем, отражающих рыночные правила упорядочивания идей, знаков, символов, ценностей.

Наиболее яркое проявление рыночное сознание нашло в постмодернизме. Это наиболее полное и концептуальное выражение. Несмотря на то что в современной культуре постмодернистский подход утвердился как нечто необратимое и тотальное, ОГЛАВЛЕНИЕ самого термина "постмодерн" до сих пор вызывает дискуссии, оживленные споры. В данном случае постмодернизм будет рассмотрен как особый стиль, особая форма мышления. С точки зрения институционального анализа постмодернизм представляет собой специфическую совокупность правил структурирования мыслительных объектов. Постмодернизм имеет свою гносеологическую основу, явно противоположную традиционному научному познанию, имеющему, как было показано выше, организационную основу. По целому ряду признаков постмодерн сумел утвердиться всерьез и надолго, соблазнив и загипнотизировав своей экстравагантной стихией всех, кто способен уловить агрессивную универсальность его методологии.

Объективными причинами возникновения постмодернизма явились бессмысленная бойня двух мировых войн XX в. и раскол мира на капиталистический и социалистический блоки. Эти факторы привели к тому, что в умах интеллигенции поселилось недоверие к нравственным и рациональным началам поведения человека в XX в. Как следствие, в постмодернизме отразились черты иррационализма ("сверхчувственной", "внеразумной" природы человека), индетерминизма (отрыва причины от следствия), преобладания субъективного мира над объективным.

Постмодернизм возникает в искусстве. В этом факте еще раз находит отражение сходство рынка и искусства как специфических "неиерархизированных" феноменов социальной жизни. Поэтому сфера искусства оказалась наиболее благодатной областью для реализации принципов постмодернизма. Однако затем он проникает в методологию научного исследования, в философию и пытается на весьма чуждой для него почве выстроить некоторое повое знание, показывая, прежде всего, порочность некоторых постулатов классической науки.

Постмодернистская методология изначально была направлена на выявление недостатков и ограничений модерна или традиционного научного познания. Последнее видело свою главную задачу, по терминологии М. Вебера, в "раскодовывании" мира. Поэтому в свое время модерн поступил с традиционным мифологическим сознанием жестко. Рационализм эпохи Просвещения просто осмеял традиционное общество и его структуры, дискредитировал их. Мифу, традиции, всему предмодерну было отказано в праве на существование.

Постмодернизм ставит под сомнение самые основы традиционного научного познания, раскрывая и обосновывая то обстоятельство, что за научной методологией стоят некие недоказанные и, с точки зрения постмодернистов, неправильные допущения. Первое из таких допущений – это вера в единый целостный и непротиворечивый познающий субъект. Если в области естественных паук такое допущение относительно оправдано – мы слишком отличны от природного мира и в этом плане можем выступать просто как некое единое надприродное явление – человечество, то в сфере искусства и общественных наук ценностная составляющая, связанная с местом субъекта познания в социальном мире, принципиально важна. Люди отличны друг от друга, поэтому невозможно абстрактное познание человечества безотносительно того, кто его анализирует, и кто выводит его законы.

Второй постулат традиционного научного сознания, подвергающийся критике постмодернистов, это рациональность познания. Итогом познания служат всеобщие научные системы, язык подачи которых тоже рационален. Из реальной, весьма сложной картины познания учеными сознательно удаляются эмоции, различные элементы бессознательного (предрассудки, ценности, стереотипы и др.). Реальный же образ мира, имеющийся у каждого конкретного человека, изобилует нерациональными моментами, они суть отражение сложности окружающего мира. Эмоция может заменить тысячи бит информации. Поэтому адекватной структурой представления мира в качестве мыслительного образа не может быть рационально выстроенная иерархия идей, ею должна стать эмоционально насыщенная картина индивидуального сознания. Ученый при этом сравнивает такие образы мира, и опять-таки не только рационально, по и эмоционально их обобщает. Язык для передачи таких картин должен быть принципиально отличным от традиционного языка, которым пишутся научные трактаты, претендующие на объективность. Это должен быть художественный язык, по-разному отражающий различные точки зрения, и способный передавать наряду с рациональными моментами элементы бессознательного. "Постмодерн возвращает человеку множество миров, по это его собственное множество миров, которое ему не навязано ни богом, ни природой. Божий мир, также как и объективный мир модерна, – лишь элемент этого множества"^[3].

В качестве третьего объекта критики постмодернисты избрали категорию истины в традиционном ее понимании. Истин бесконечно много, их столько же, сколько людей живет на планете. Истина не есть стабильная вершина треугольника, это некоторое зыбкое состояние, в которое может попасть отдельное сознание, сравнивая точки зрения различных людей, их образы мира. Истина в столкновении идей, а не в доминировании одной идеи. Как было показано выше, представление о единстве истины является базовым предположением организации как социального института. Истина находится в руках вышестоящих, и с помощью организации они подчиняют своему понятию об истине других людей. Базовое гносеологическое предположение, оправдывающее существование рынка как социально-экономического института, – это предположение о вечном поиске истины, который происходит на основе столкновения различных идей. Истина на рынке предстает в виде того самого равновесия, к которому рынок постоянно стремится, но которого никогда не достигает. Истина не абсолютна, она имеет временные границы, она обусловлена ее носителем. Именно вследствие различной трактовки истины как некого абстрактного содержания института можно обосновать фрагментарность организации в социально-экономическом пространстве и одновременно всеобщность рынка.

Представленные выше направления постмодернистской критики во многом дают представление о том, что не нужно делать, но почти не показывают то, чем можно заменить традиционное научное познание. Последние двадцать лет в самых различных областях общественных наук постоянно делаются попытки поиска, но некого единого удобоваримого результата пока не достигнуто. Как можно заменить традиционную иерархию идей, сцементированных формальной логикой, некой паутиной, впускающей в себя элемент саморазвития? Базовое направление заключается в том, чтобы заменить строгую структуру знания некоторой выставкой идей, знакомясь с которой каждый человек смог бы выстроить свое представление о предмете, подобно тому, как выстраивается настроение по прочтении художественного романа. Этот синтез научного и художественного восприятия принципиален для постмодернизма как формы рыночного сознания.

Как ни странно, постмодернистские подходы в последние десятилетия набирают силу в казалось бы достаточно строгой и прагматичной сфере теории бизнеса, организации и менеджмента. Первый такой подход сформулировали Дж. Баррелл и Г. Морган еще в 1970-е гг.^[4] Применив к теории организаций общесоциологические методы анализа, они пришли к выводу, что все предшествовавшее развитие данной теории шло в рамках только одной парадигмы. Данная парадигма была названа функционалистской и состояла в том, что с помощью рациональных, позитивистских методов объясняла существующий статус-кво. Наряду с этой парадигмой, по мнению Баррелла и Моргана, должны были существовать и другие. Только совокупность парадигм способна породить целостное представление об организации как социально- экономическом феномене. Вторая парадигма опять-таки должна была ориентироваться на исследование существующего положения вещей, но использовать при этом непозитивистские методы. Совсем другими были еще две парадигмы. Радикальная гуманистическая парадигма должна была нацеливать ученых на принципиальную критику статус-кво и трансформировать общество с помощью сознания человека, т.е. опять с использованием антипозитивистских методик. Радикальная структуралистская парадигма должна была вскрывать конфликты и противоречия в существующей реальности и на основе их анализа производить изменения.

Как и по отношению ко всему постмодернизму, так и по отношению к данным парадигмам возникает вопрос: зачем, собственно, они нужны? Если до сих пор их никто не разрабатывал и все придерживались одной парадигмы, значит, это естественный ход событий в данной сфере познавательной деятельности. Как и везде, постмодернизм здесь выступил в роли конструктивного критика, но мало что смог предложить. Об этом хорошо свидетельствует концептуальная эволюция авторов данной теории. Морган стал одним из современных "гуру" менеджмента, изрядно поубавив свой антипозитивистский пыл, он предложил в исследовании организаций в качестве инструмента познания использовать метафоры (механизма, организма, мозга, цветка и т.д.)^[5]. Эту свою идею, которая к постмодернизму имеет весьма касательное отношение, он сумел с огромным успехом "продать" на интеллектуальном рынке консалтинговых услуг. Баррелл в противоположность этому занялся чисто постмодернистской проблематикой и начал предлагать людям некоторые концептуальные "выверты" в виде нетрадиционных теорий организации. При этом он играл со словами, шрифтами, манерой печатать научные труды. В качестве примера такого постмодернистского подхода можно привести его "ретро-организационную" теорию, которая отрицала прогресс и нацеливала ученых на то, чтобы они приняли точку зрения крестьянства на проблемы организации и менеджмента. Несмотря на то, что подобная позиция вызвала некоторое одобрение у агросоциологов в развивающихся странах, более чем экстравагантной идеей ретро-теория организации не стала.

Таким образом, постмодернизм остается либо верным себе, но при этом лишается практической ценности, либо он сильно ограничивает свою методологию, и тогда вполне может произвести на свет нечто полезное и поистине интересное. В 1990-е гг. и в начале XXI в. активизировались попытки западных авторов привнести нечто постмодернистское в такую сугубо прагматическую теорию и практику, как менеджмент. Постмодернисты выражают сомнение в полезности управленческой науки вообще, отрицают за управленческими технологиями право на валидность и способность менеджмента создать некое обобщенное знание. Справедливо критикуя ряд традиционных концепций менеджмента за их личную универсальность, укорененность в американский опыт управления компаниями, сторонники постмодернизма опять-таки не могут предложить ничего конкретного. Их красивые идеи о том, что цель производства состоит не только в создании материальных благ, но и в креативной личности, на практике по большей части остаются благими пожеланиями, никак не способными изменить мир.

Насколько оправданны эксперименты постмодернистов, покажет будущее. Сегодня нельзя сказать, что постмодернистам за пределами искусства удалось достичь результатов, хоть в малой степени сопоставимых с достижениями традиционной науки. Все еще остается открытым вопрос, возможно и нужно ли "неструктурированное", хаотическое сознание, проповедуемое постмодернистами. Но, так или иначе, попытки построить сознание по рыночным законам реальны, по-своему они обоснованны и способны приводить к хорошим результатам в музыке, поэзии, литературе, кинематографе. По мнению ряда исследователей именно такая методология будет востребована в будущем, когда традиционные логические процедуры можно будет в значительной степени перепоручить технике. "На практике это означает начало постепенного отказа от второй сигнальной системы – восприятия слова, связанного с логикой как с преобладающим типом мышления, и перехода к восприятию целостных образов, связанному с непосредственным воздействием на чувства. До информационных технологий такое восприятие существовало в искусстве, преимущественно в музыке, и в случайных творческих “озарениях”"^[6]. Сегодня можно сказать о том, что постмодернистское сознание самобытно отвечает на ряд вопросов, стоящих перед человечеством в постиндустриальную эпоху в условиях колоссального роста объема информации, не поддающейся структуризации по правилам, в соответствии с которыми в течение многих веков строилась наука.

Наряду с этим весьма "изощренным" видом рыночного сознания, как и в случае с институтом организации, существует и более простая обыденная форма отображения реальности, соответствующая правилам рынка. Обыденное рыночное сознание формируется прежде всего у людей, не включенных в иерархические организации, у самостоятельно работающих на рынке. Согласно рыночным приоритетам богатство определяет статус человека в общественной системе. Такое понимание имеет древнюю европейскую традицию и известно еще со времен древнегреческого правителя Солона. Он предложил некоторый аналог прогрессивного налогообложения граждан, учитывающего размер их дохода. Бедные не должны были ничего государству. Лица, имевшие средний доход, должны были приобрести вооружение для себя и лично защищать государство. Богатые же должны были снарядить отряд для защиты интересов полиса. Таким образом, положение человека в обществе и его отношения с властью всецело определялись размером его богатства. Протестантская трудовая этика еще в большей степени утверждала приоритеты рыночного сознания. В данном случае размер богатства определял не только отношения с людьми, но и отношения с Богом, право человека на спасение после смерти.

Рыночное сознание всегда делит субъекты общественной жизни – отдельных людей, их ассоциации, нации и страны – на богатых и бедных. Эти две группы различаются по своим нравам и обязанностям, своей возможности изменять социально-экономическую реальность, своим приоритетам в жизни. Рыночное сознание не отвергает социальной мобильности – тот или иной субъект социально-экономических отношений может в принципе свободно переместиться как из бедных в богатые, так и из богатых в бедные. Формально все люди и их объединения равны, просто одним сопутствует успех, другим – нет. Ограничения мобильности возникают за счет естественного желания богатых повысить, так сказать, "входной барьер" в свою группу, подобно тому, как стараются его повысить успешные предприятия какой- либо отрасли, укрепляя тем самым свою конкурентную позицию.

Кроме того, рыночное сознание сообразно рынку как социальному институту включает в себя некоторую иррациональность. Многие причинно-следственные связи здесь нарушаются, вполне легитимным считается метод проб и ошибок, а также использование "черного ящика" в качестве базовой модели объяснения тех или иных социально-экономических явлений. Действительно, так как сам рынок предстает как саморазвивающаяся система, часто не укладывающаяся в рациональные законы, отражающее его сознание сами законы делает менее жесткими, не претендует на доскональное объяснение явлений, нацелено скорее на систематизацию, а не на логический анализ.

Примерами рыночного сознания являются многочисленные рассуждения экономистов по поводу возможного реформирования хозяйственной системы, в которых используются ссылки на "развитые страны". Эти ссылки, как правило, не содержат в себе никакой причинно-следственной связи. Чаще всего их можно выразить таким суждением: у них нечто делается так-то, и у них все хорошо, а у нас это делается по-другому, и у нас все плохо. Какова связь между тем или иным элементом социально- экономической системы и результатами ее деятельности, остается неясным. В данном случае неявно используется модель черного ящика – что-то на входе, что-то на выходе – но, как показывает практика, такие объяснения часто бывают ошибочными. Вместе с тем человек, "живущий в рынке", постоянно занятый анализом рыночных закономерностей, просто не может всегда ориентироваться на тотальную объяснимость наблюдаемых явлений, его сознание начинает спокойно переносить противоречия и конфликты идей, проникнуть в сущность которых он не может. Отсюда и берут истоки определенные разрывы логических связей в рамках описания функционирования рынка, которые чаще всего не осознаются ни обычными людьми, ни исследователями.

Фигурой, олицетворяющей рыночное сознание, является биржевой спекулянт. В его поведении и отношении к жизни так же ярко проявляются приоритеты рыночного сознания, как у бюрократа – сознания организационного. Если использовать аналогии художественных образов, то олицетворением рыночного сознания с определенной долей условности может стать Плюшкин, в то время как Ноздрев является ярким воплощением организационного сознания, в рамках которого статус человека в обществе ставится выше накопления богатства^[7].

У биржевого спекулянта тотальная зависимость от плохо прогнозируемых, а часто и просто непредсказуемых факторов рыночного окружения создает особый контекст восприятия реальности. Вместе с тем сознание человека, зарабатывающего деньги на бирже, включает в себя и вполне рациональные элементы. Речь, например, идет о такой ценности, как трудолюбие. Если богатство приходит и уходит случайно, зачем много трудиться? Но данная сентенция относится скорее к психологии игрока в казино, чем биржевого спекулянта. Последний много трудится и старается проникнуть, пусть очень поверхностно, в законы рынка. Игрок же полагается целиком на удачу.

С другой стороны, к фигуре биржевого спекулянта примыкает многочисленный и стремительно растущий в последнее время класс людей, работающих по проектам. Они также должны постоянно продавать свои таланты. Они – одинокие игроки. Но в их случае компетентность и трудолюбие становятся первостепенными ценностями. Переход от сознания организационного к сознанию человека, работающего по проектам, очень детально проанализирован в книге одного из "гуру" современного менеджмента Ч. Хэнди "Слон и блоха". Выброшенный из уютной среды крупных организаций, человек по-новому воспринимает реальность, в том числе такие ценности, как богатство, семью, отношения с людьми, в конце концов сам смысл жизни^[8].

Биржевые спекулянты породили, наверное, самую оригинальную целостную концепцию, соответствующую принципам института рынка. Речь идет о так называемом "техническом анализе", используемом при игре на бирже и не имеющим ничего общего с попытками какого бы то ни было отображения реальной действительности. Ведь ценные бумаги растут и падают в цене, подчиняясь каким-то закономерностям, может быть даже художественного толка, но не имеющим никакого отношения к реальным хозяйственным процессам. А. Дугин называет технический анализ "экономическим эквивалентом постмодернистской стратегии"^[9]. Действительно, технический анализ, совершенно отвлекающийся от фундаментального выяснения причин экономических процессов, предстает скорее как некая мистическая дисциплина.

Технический анализ исходит из того, что в цену биржевого товара уже включены все аспекты реальности, сопряженные с этим товаром. Не только соотношение спроса и предложения, по и социальный контекст, политические события, даже возможность природных катастроф включены в рыночную стоимость вещи, а их реальность отныне не должна волновать людей, работающих на бирже. При традиционном фундаментальном анализе биржевых цен акцент делался не на том, что происходит на бирже, а на реальных явлениях в экономической жизни компаний или целых стран (растет цена на нефть или падает, начнется война или нет и т.п.). Полная абсолютизация рынка и рыночной цены в техническом анализе мистифицирует саму реальность рынка, делает ее особой инстанцией, которая управляет бытием, отправляясь от своих виртуальных закономерностей. В такой ситуации особое значение приобретают такие феномены, как "портфельные инвестиции", "циркуляция горячих денег", операции с валютами и особенно обслуживание задолженностей. Из этого вытекает важное философское следствие: динамика рыночных цен в системе трендов становится самостоятельным процессом, независимым от фактической цены товара. Траектории, отражающие ценовую динамику, имеют тенденцию к повторению. Угадывая эти повторения, специалисты по техническому анализу получают четкий вектор вложения средств.

Новая финансовая система, яснее всего очерченная в концепциях "технических аналитиков", описывается в специфических терминах, характерных скорее для мифологии – "алхимия финансов", "самосбывающиеся пророчества" (Дж. Мэрфи^[10]), "рыночные колдуны" (Дж . Швайгер^[11]). Рациональное организационное сознание в данном случае не работает или работает хуже, чем сознание, основанное на рыночных принципах. Капитал, который многие люди сколачивают на биржах в последнее время, является лучшим практическим тому подтверждением. В отличие от постмодернизма в искусстве и науке, технический анализ в области виртуальных финансов постоянно доказывает не только свое право на существование, но и свою эффективность.

Таким образом, и в рамках теоретических рассуждений, и в области обыденного сознания организация и рынок представляют собой два противоположных типа структурирования идей и ценностей. Логика отдельного человека может по преимуществу принадлежать либо организационному сознанию (бюрократ, карьерист), либо рыночному (биржевой спекулянт или индивидуальный предприниматель). На протяжении истории человечества эти типы сознания активно боролись друг с другом. При этом организационное сознание с четкой иерархией идей и принципов оказалось значительно более развитым и плодотворным, чем сознание рыночное, основанное на архетипе хаотической паутины. Вместе с тем последние десятилетия представляют собой арену мысли, на которой рыночное сознание намерено взять реванш за свои прошлые поражения. Новая фаза борьбы началась с эпохой глобализации и выразилась в явном расширении "сферы влияния" рыночного сознания.