Лекция 3. ОКТЯБРЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ 1917 ГОДА И ЛИКВИДАЦИЯ РУССКОЙ ПРИСЯЖНОЙ АДВОКАТУРЫ. ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ОБЪЕДИНЕНИЙ ПРИСЯЖНЫХ ПОВЕРЕННЫХ В ЭМИГРАЦИИ
В результате изучения главы студент должен:
знать
• причины, условия, формы и последствия ликвидации присяжной адвокатуры;
• основные нормативные акты, регулирующие процесс ликвидации присяжной адвокатуры;
• основные характеристики процесса эмиграции присяжных поверенных, их консолидации за границей и функционирования организаций бывших присяжных поверенных в русском зарубежье;
уметь
• анализировать юридические нормы и правоприменительную практику указанного периода в отношении адвокатуры и присяжных поверенных;
владеть
• навыками работы с источниками нрава периода российских революций 1917г., касающимися адвокатуры, и документами организаций присяжных поверенных русского зарубежья.
Ликвидация присяжной адвокатуры
Разразившаяся в августе 1914 г. великая война за несколько лет изменила политический облик России, да и Европы в целом. Под влиянием начавшейся Февральской революции царь Николай II в 15 часов 2 марта 1917 г. подписал манифест об отречении от престола Российского и о сложении с себя верховной власти, передав престол брату, великому князю Михаилу Александровичу; последний, в свою очередь, издал акт об отказе от восприятия верховной власти впредь до установления в Учредительном собрании образа правления и новых основных законов государства Российского[1]. Однако Временное правительство подготовило документы о выборах в Учредительное собрание лишь к началу осени, а уже в конце октября 1917 г. большевики захватили власть вооруженным путем. В этой связи небезынтересно, что юрист и социолог Π. Λ. Сорокин, анализируя в работе
"Социология революции" (1923) поведение правящих слоев в различных революциях, писал: "Каковы основные профессиональные функции правящей аристократии нового времени? – Чисто или почти чисто интеллектуального характера. Каковы социально-профессиональные функции “низов”? – Главным образом мускульная работа. Отсюда трагическая антиномия, в той или иной мере существующая в большинстве обществ и достигающая апогея в предреволюционные периоды. Она служит одной из причин импотенции воли и действия правящих слоев предреволюционного периода и бешеной слепой энергии, решительности и “прямоты действия” масс, которые указаны выше. Власть “не умеет хотеть” и “не знает, чего она хочет”. Она “обдумывает”, “созывает совещания”, без конца говорит, пытается действовать, но вяло, нерешительно, противоречиво. Так было с римским Сенатом, с Вацлавом и Сигизмундом, с Карлом I, Людовиком XVI, Николаем II и т.д. Массы, напротив, недостаточно думают и взвешивают свои акты и их результаты, зато обнаруживают стихийную энергию и решительность. Более того, сказанное объясняет, почему власть старого режима, перехваченная “интеллигентными” группами, редко остается в их руках. Их губит интеллигентность. Вместо действия – они говорят, говорят и говорят, и говорят блестяще и прекрасно, пишут самые тонкие резолюции с “постольку-поскольку”, всесторонне обдумывают вопросы, приготовляют без конца план действий, время уходит, энергия тратится на “словесность” и в итоге... нуль действия. Забывая, что в такие эпохи “действие должно быть быстрым, а бесконечный вербализм парализует его”, интеллигентные группы, становясь китайскими мандаринами, неизбежно готовят себе крах. Так было в русской революции, где власть Советов первого созыва и Временного правительства состояла в значительной мере из представителей интеллигентных слоев. Вместо действия – они “говорили”, начиная с “главноуговаривающего” главы власти, вместо дел – сочиняли бесконечное число головоломных резолюций, проектов и планов действий, с непременными оговорками “постольку-поскольку”, с “двумя Сциллами и двумя Харибдами”. Мудрено ли поэтому, что они “проговорили революцию” и проявили импотентность не меньшую, чем импотентность царского правительства"[2].
Октябрьская революция 1917 г., невольными катализаторами которой были и русские присяжные поверенные, активно защищавшие низвергателей самодержавия всех мастей в политических процессах, смела саму присяжную адвокатуру.
Декретом СП К о суде от 24 ноября 1917 г. № 1 была упразднена вся система царской юстиции, в том числе "доныне существовавшие" институты присяжной и частной адвокатуры. Декретом определялось, что в роли защитников, допускаемых в стадии предварительного следствия, а по гражданским делам – поверенными, допускаются все неопороченные граждане обоего пола, пользующиеся гражданскими правами. Этот декрет по всей стране был встречен большинством присяжных поверенных крайне негативно. Например, 10 января 1918 г. на объединенном собрании Екатерин бургского суда, как магистратуры, так и адвокатуры, было принято решение не сотрудничать с советской властью. Через день этот суд был закрыт большевиками, но в Екатеринбурге коллегия правозаступников в 1918 г. фактически так и не была образована[3].
Однако ликвидация адвокатуры как организации в Советской России не означала, что люди, входившие в нее, бесследно исчезли. Сотни и тысячи присяжных поверенных, в один миг оказавшись не у дел, были вынуждены начинать жизнь заново. Одни (таких было меньшинство) постарались найти себя в структурах нарождающейся власти и новом обществе, другие, не разделяющие принципы, идеи и методы большевистского правительства, уехали за рубеж.
Следует отмстить, что оставшиеся в стране присяжные поверенные автоматически попали в категорию "бывших людей", как называли представителей различных привилегированных социальных групп царской России после революции. По отношению к ним власть проводила систематическую дискриминационную политику[4], апофеозом которой стало практически полное физическое уничтожение "бывших людей" в периоды террора (с 1918 г. и особенно в 1935–1938 гг.). В частности, в феврале – марте 1935 г. в Ленинграде органами НКВД была проведена так называемая операция "Бывшие люди", в ходе которой из города выселили более пяти тысяч семей "бывших". На допросах "с пристрастием" формировали "контрреволюционные организации"; например, стараниями НКВД была создана "фашистская террористическая группа бывших правоведов" из 14 человек. В результате "операции" только "особой тройкой" УНКВД СССР по Ленинградской области было осуждено 28 588 человек, из них 13 384 человека – к расстрелу. Как установлено, никакой реальной опасности для государства "бывшие люди" не представляли. Описывая эти события, доктор исторических наук В. А. Иванов отмечает: "Операция “Бывшие люди” завершила разгром оставшихся на родине представителей российской элиты, деятельностных в прошлом личностей, обладающих опытом государственного руководства, людей высочайшего благородства и культуры, не востребованных политическим режимом в интересах культурного строительства Отечества"[5].
Таким образом, ликвидация присяжной адвокатуры происходила в нескольких формах: формально-юридической (упразднение института присяжных поверенных Декретом о суде от 24 ноября 1917 г.); организационной (принятие практических мер в конце 1917–1918 г. по прекращению деятельности советов присяжных поверенных и роспуску учреждений царской юстиции); физического устранения (высылка, репрессии вплоть до расстрела в 1918–1938 гг.) присяжных поверенных как "бывших людей" и носителей буржуазного правосознания.
Значительная часть присяжных поверенных оказалась в эмиграции. Необходимо отметить, что вынужденная эмиграция после революции 1917 г. нс была чем-то новым в истории. Например, как отмечал присяжный поверенный и ученый М. И. Бруи, после Варфоломеевской ночи в 1572 г. и после отмены Нантского эдикта Людовиком XIV в 1685 г. "сотни тысяч гугенотов должны были оставлять свое отечество и искать спасения в Англии, Голландии, Швейцарии и Германии"[6]. Французская революция привела к эмиграции французских роялистов, которая, начавшись в июне 1789 г., после 1791 г. приобрела массовый характер; местом поселения эмигрантов стали Англия, Россия, Пруссия и другие европейские страны, а их численность составляла 100–150 тысяч человек[7].
Возможность переселения в другую страну опиралась на сложившуюся к началу XX в. международно-правовую доктрину и практику, согласно которым любое цивилизованное государство обязано разрешать своим подданным покидать страну, а иностранцам – въезжать и жить на территории данного государства. Профессор Берлинского университета Франц фон Лист писал, что "полное открытие доступа в страну для подданных всех культурных стран вытекает из основного понятия международного права" и "в кругу членов культурного общения открытие доступа в страну не нуждается, поэтому, в особом признании"; это право, по Ф. Листу, базируется на том, что "из основной идеи международного права, которым устанавливается общение государств, вытекает, наконец, право и обязанность всякого государства поддерживать постоянные сношения со всеми остальными членами международно-правового общения (“commercium", “Sociabilitat") "[8].
"Открытие доступа в страну, – отмечал Ф. Лист, – предоставляет иностранцам право вступать на территорию государства, в любом месте его пребывать, селиться и, не платя особых налогов, заниматься сельским хозяйством, торговлей, промыслами и судоходством"[9]. Эти доктринальные положения развивались и в международно-правовой практике. Так, ч. 2 ст. 1 Трактата о торговле и мореплавании, заключенного между Россией и Францией 20 марта (1 апреля) 1874 г., гласила: "Русским во Франции и Французам в России взаимно предоставляется, под условием соблюдения законов страны, полная свобода въезжать, переезжать или пребывать в какой бы то ни было части территории и владений обоих Государств, для занятия своими делами, причем они будут пользоваться, как лично, так и по своему имуществу, защитой и обеспечением наравне с местными подданными"[10]. Важно, что такого рода договоры к началу XX в. были заключены Россией не только с Францией, но и с Великобританией, Германией, Соединенными Штатами Америки, Швецией и Норвегией, Австро-Венгрией и другими странами.
Существенно также, что международное право и практика стояли на позиции предоставления политического убежища лицам, преследуемым за свои убеждения в государстве их гражданства (подданства). Известный ученый- международник И. К. Блюнчли, констатируя, что "политическим беглецам каждое государство может свободно давать убежище", писал: "Политические преступления необходимо касаются конституции и политического состояния известного государства и поэтому не составляют предмета заботы других государств. Не всегда существует между этими государствами солидарность в политическом отношении, и может случиться, что политические убеждения и направление государства, дающего убежище политическому преступнику, противоречат направлению государства, преследующего этого преступника. Политический преступник, преследуемый в одной стране, в другой, быть может, будет прославляем, как мученик за свободу, и правитель, действующий в одном государстве во имя права, презирается, может быть, как человек, попирающий право. По и там, где это различие не так резко выдается, следует помнить, что но свидетельству истории судебная власть в политических процессах гораздо легче подчиняется страстям правительства или преобладающих партий, чем при разборе общих преступлений, и что часто достойные и благородные люди из любви к отечеству нарушали его политический строй. В интересах политики, справедливости и человечности следует распространить на политических преступников покровительство убежища"[11].
Таким образом, к началу XX в. в правовой доктрине, законодательстве и правоприменительной практике различных государств сложилась устойчивая тенденция предоставления права въезда и проживания иностранным гражданам (подданным), преследуемым в государстве происхождения (подданства) по политическим мотивам, а также иностранным гражданам (подданным), не представляющем угрозы общественной безопасности и могущим обеспечить свое проживание на территории соответствующего иностранного государства; одновременно в ряде стран ограничивалось право на въезд и проживание для трудовых мигрантов; во всех странах полностью запрещался въезд и проживание лиц, представляющих угрозу общественной безопасности. Указанные отношения охватывались формирующимся к началу XX в. относительно новым правовым институтом, именуемым "право въезда в чужую страну", которое (в его доктринально-правовом и нормативно-юридическом аспектах) явилось основанием для иммиграции в зарубежных государствах бывших подданных Российской империи (в том числе присяжных поверенных), эмигрировавших после Октябрьской революции 1917 г.
Однако фактический выезд из России в период революции оказался весьма затруднителен. Известно, что к началу XX в. в Европе оформились государственные границы. В царской России охрану границы нес отдельный корпус пограничной стражи, подчинявшийся Министерству финансов; с началом войны пограничники влились в состав действующей армии. После прихода к власти большевиков уже 3 (16) ноября 1917 г. Военно-революционный комитет по указанию В. И. Ленина предписал: "Граница временно закрыта, без особого распоряжения Военно-революционного комитета никто пропущен быть не может"[12]. Эмигранты нередко покидали страну нелегально. Яркая картина быта "границы" нарисована в "Еженедельнике ВЧК" № 1 за 1918 г. в заметке под названием "Город контрабандистов" (речь идет о пограничном тогда городе Орша), где контрабандой занимались все, "начиная от немецких и наших “пограничников” и кончая заезжими мужиками" и где после уплаты денег по прейскуранту "вы преспокойно и вполне благополучно переходите границу, иногда даже как будто вполне легально, причем проверяются ваши документы, просматриваются вещи и все оказывается: “В порядке”. И тут вы передаетесь “своему” часовому за кордоном, который обеспечивает вам спокойствие уже на оккупированной территории"[13].
Другими путями ухода в эмиграцию стала эвакуация вместе с частями белых армий, а также высылка из России видных представителей интеллигенции, предпринятая большевиками после завершения Гражданской войны.
Таким образом, можно констатировать, что в аспекте пересечения государственной границы (и демаркационной линии, установленной по Брест- Литовскому мирному договору 1918 г.) легальный выезд из РСФСР большинства присяжных поверенных, рассматривавшихся как представителей царской юстиции, был невозможен, так как советское законодательство, практика его применения и правосознание исполнителей препятствовали правомерной и безопасной эмиграции.
В целом же миграция присяжных поверенных обусловливалась обострением правового нигилизма в государстве и утратой их профессионально-правового статуса, представляя собой постреволюционный процесс переселения части присяжных поверенных за пределы бывшей Российской империи, непосредственно не влекущий приобретения статуса иностранного гражданина (подданного) и осуществляемый, как правило, вопреки установленной процедуры убытия из РСФСР.