Жертвенность

Жертвенность – нравственная установка, предполагающая предельное бескорыстие по отношению к другому, включая готовность к реальному отступлению от собственных интересов в пользу людей.

Идея жертвенности благородна и созидательна. Материнство – первооснова нашего бытия – это самоотречение. Несомненно, и любовь предполагает жертвенность. Но разве женщина, вскормившая ребенка, обречена на отступничество от земных радостей? Неужели любовь не несет в себе ощущение полноты бытия? Жертва – это и обретение, причем не обязательно только в последующей связи.

В центре христианской нравственности – крест. Самополагание Бога в жертву за человеческий род, за каждого человека в отдельности есть выражение Его сущностной любви. Иисус Христос, распятый на кресте, не только становится в один ряд со страдающим человечеством, по и открывает новый путь нравственного развития. Этот путь добровольной жертвенности может быть приемлемым для человека только в свете Воскресения Христова.

Если мы говорим, что человек создан но образу Бога, то по Его же образу он должен и любить, жертвуя собой ради ближних и дальних, потому что такая жертвенность запечатлена в самом Христе. Каждый человек, называющий себя последователем Иисуса, призван повторить в жизни его жертвенность. Однако это вовсе не значит, что в каждом конкретном моменте нравственного выбора христианин должен руководствоваться примером жертвенного служения Христа. Когда мы говорим, что в основе нравственности любого христианина должна быть любовь по примеру любящего мир Бога, то имеем в виду именно жертвенное служение Богу и ближнему. Любовь немыслима без жертвенности. Хотим мы этого или нет, но эта жертвенная любовь лежит в основе человеческого общежития. Однако жертвенность – не самоцель, не политический лозунг.

"Трагедия наших детей, которые лишены своих собственных родителей, – пишет кандидат богословия А. Ранне, – заключается именно в том, что общество не нашло достаточно веских аргументов для утверждения в нашей жизни именно жертвенного служения"^[1].

Горечь однако в том, что в нашей стране именно идея жертвенности (в ее преобразованном виде) эксплуатировалась и насаждалась сталинизмом. Разве ратоборцы "казарменного социализма" не призывали к аскетизму и отречению? Кто, как не они, предлагали сложить жизни к подножью будущих поколений во имя сияющих вершин? Разве им недоставало аргументов для обоснования жертвенного служения высоким идеалам?

Была жертвенность, были жертвы... Невинные восходили на плаху. Опозоренные, смиренно склоняли головы. Миллионы шли на Голгофу, уверенные в грядущем торжестве намеченных целей. Как измерить цену утраченного, рухнувших святых надежд? Нужны ли искупительные жертвы, чтобы торжествовало зло? Не расплачиваемся ли мы сегодня за тупую покорность, за окоченение мысли и чувства?

Изведав опыт слепой, бессмысленной жертвенности, мы хотим сегодня возродить нравственные ценности, укрепить дух преобразования жизни. Нас заботят судьбы человеческого рода. Мы хотим утвердить идеал свободной мысли в свободной стране. Нравственным гарантом секулярного общества может быть, конечно, только ближайшая заинтересованность каждого конкретного человека.

Своекорыстие

Поняв в общих чертах, что такое эгоизм и что такое себялюбие, мы можем продвинуться в понимании своекорыстия, которое стало одним из ключевых символов современного общества. Это понятие еще более неопределенно, чем эгоизм или любовь к себе, и единственная возможность внести ясность и понять его истинный смысл – это проследить сто историческое развитие. Проблема, следовательно, заключается в том, чтобы обнаружить смысловые составляющие этого понятия и дать определение этого феномена.

Существуют два принципиальных подхода к этой проблеме. Один из них – объективистский – наиболее полно выражен Спинозой, согласно которому своекорыстие, или интерес к "поискам для себя полезного", есть добродетель. "Чем более, – говорит философ, – кто-либо стремится искать для себя полезного, то есть сохранять свое существование, и может это, тем более добродетелен; и наоборот, поскольку кто-либо небрежен собственной пользой, то есть сохранением своего существования, постольку он бессилен"^[2]. Согласно этому взгляду интерес человека – в сохранении собственного существования, что равнозначно реализации, осуществлению его задатков. Это понятие интереса к себе объективно, поскольку "интерес" трактуется не в терминах субъективных ощущений, а в терминах сущности (объективной) природы человека. Человек имеет только один действительный интерес, а именно полное развитие своих задатков, осуществление себя как человека.

Чтобы любить другого, надо знать и понимать его действительные нужды, точно так же надо знать себя, чтобы понимать свои интересы и то, каким образом они могут быть удовлетворены. Но из этого следует, что человек может обманываться относительно своих действительных интересов, если он не знает в достаточной мере ни себя самого, ни своих нужд, ни того, что наука о человеке служит основой определения, в чем состоит собственно человеческий интерес к самому себе.

За последние три столетия понятие интереса к себе сузилось до такой степени, что приобрело смысл, противоположный тому, который оно имело в концепции Спинозы. Оно стало идентифицироваться с эгоизмом, с замыканием интереса на материальных доходах, на власти, на удаче, и вместо того чтобы оставаться синонимом добродетели, его новый узкий смысл превратился в этический запрет.

Такое извращение смысла понятия оказалось возможным в силу поворота от объективистского к ошибочному субъективистскому его истолкованию. Интерес к себе стал трактоваться не как присущее человеку свойство, определяемое его природой, его человеческим существованием, соответственно понятие, относительно которого кто-то и мог бы, может быть, заблуждаться, было целиком заменено идеей, согласно которой то, что человек считает представляющим его личный интерес, непременно является его истинным своекорыстным интересом.

Современное понятие личного интереса являет собой странную смесь двух противоречащих друг другу понятий: с одной стороны, понятия из учений Кальвина и Лютера, а с другой – понятия, принадлежащего прогрессивным мыслителям, начиная со Спинозы. Кальвин и Лютер учили, что человек должен подавлять свой личный интерес и полагать себя инструментом для божественных целей. Прогрессивные мыслители, напротив, утверждали, что человек должен быть целью, а не средством для осуществления трансцендентных целей. В результате человек принял ОГЛАВЛЕНИЕ идеи кальвинизма, но при этом отверг его религиозную форму. Он действительно сделал себя средством, но не воли Бога, а промышленного прогресса.

Человек стал работать и копить деньги, но не ради удовольствия их потратить и не ради наслаждения жизнью, а для того чтобы экономить, вкладывать и добиваться успеха. Прежний монашеский аскетизм был замещен, как отмечал Макс Вебер, мирским аскетизмом души, с позиций которого личное счастье и радости земные более не являются истинной целью жизни. Но такое понимание означало полный разрыв со смыслом этого понятия у Кальвина и смешение с тем, которое было свойственно прогрессистскому понятию личного интереса, согласно которому человек имеет право – и даже обязан – сделать достижение своих личных интересов главной нормой жизни. Результатом явилось то, что современный человек живет в соответствии с принципом самоотрицания, а мыслит в терминах своекорыстия. Он полагает, ч то действует ради своих интересов, когда на самом деле его первостепенная забота – это деньги и успех; он обманывает сам себя в том смысле, что его наиболее важные, значительные возможности остаются нереализованными, и он теряет себя в поисках того, что, как он считает, является для него наилучшим.

Искажение смысла понятия своекорыстия, личного интереса тесно связано с изменением понятия личности. В Средние века человек ощущал себя неотъемлемой частью социального и религиозного сообщества, в рамках которого он обретал себя, когда он как индивид еще не отделился полностью от своей группы. В Новое время, когда человек столкнулся с необходимостью осознать себя как независимого, самостоятельного человека, его самоидентификация стала для него проблемой. В XVIII и XIX вв. понятие "Я" чрезвычайно резко сузилось: Я утверждалось размером собственности. Такое понятие стало выражаться не формулой "Я есть то, что я думаю", а формулой "Я есть то, что я имею", "Я есть то, чем я обладаю".

У. Джеймс четко выразил смысл этого понятия. "Чтобы заботиться о своем “я”, надо, чтобы Природа дала его вместе с каким-нибудь другим объектом, достаточно для меня интересным, чтобы вызвать у меня инстинктивное желание присвоить его ради него самого... Мое собственное тело и то, что служит удовлетворению его потребностей, выступают таким примитивным инстинктивно определяемым объектом моих эгоистических интересов. Другие объекты могут представлять интерес лишь как нечто производное, второстепенное, ассоциируясь либо со средством, либо с привычными сопутствующими обстоятельствами; итак, самыми многообразными способами примитивная область эгоистического интереса может расширяться, изменяя свои границы. Подобного рода интерес есть истинное значение слова мой (mine). Все что оно имеет есть eo ipso часть меня самого!"^[3].

В другом месте Джеймс пишет: "Ясно, что между тем, что человек называет “я” и что он попросту называет “мое”, трудно провести четкую границу. Мы относимся к определенным вещам, принадлежащим нам, почти так же, как мы относимся к самим себе. Наша репутация, наши дети, вещи, сделанные нашими руками, – все это может быть столь же дорого нам, как и собственные наши тела, и если кто-то покушается на них, это вызывает чувство протеста и защитные действия, как и в случае с покушением на наше тело... В наиболее возможном широком смысле “я” – это совокупность всего, что человек может назвать “своим”, – не только свое тело и физические силы, но и свою одежду, свой дом, свою жену и детей, своих родителей и друзей, свою репутацию и работу, свою землю и лошадей, и яхту, и счет в банке. Все это вызывает у него одни и те же эмоции. Если они множатся и процветают, человек ликует, если они истощаются или даже погибают, он впадает в уныние – не обязательно сожалея в равной степени о каждой потере, но все равно одинаково"^[4].

У последних нескольких поколений в условиях растущего влияния рынка смысл понятия "Я" несколько сместился от формулы "Я есть то, чем я обладаю" к формуле "Я есть то, каким меня хотят видеть". Человек, живущий в системе рыночных отношений, чувствует себя товаром. Он отчужден от самого себя, подобно тому, как продавец отделен от товара, который желает продать. Конечно, он заинтересован в себе, особенно в своем успехе па рынке, по он и менеджер, и предприниматель, и продавец, и товар. Его собственный интерес к себе превращается в интерес к нему как субъекту, который стремится получить оптимальную цену па рынке личностей.

У Н. В. Гоголя есть воспоминание о посещении Оптиной пустыни. Это было летом, и он шел по тропинке, ведущей к монастырю. Погода была прекрасна. На чистом голубом небе ярко светило солнце. Вокруг, сколько хватало глаз, в изумительном разнообразии цветов – лес, поля. И вот повстречалась писателю маленькая девочка с полным лукошком земляники. Он попросил эту землянику и, когда она отдала ему лукошко, предложил ей деньги. В ответ девочка посмотрела на него своими чистыми голубыми глазами и сказала: "Что вы, разве можно у странников брать деньги".

Прекрасный образ маленькой девочки с полным лукошком земляники, запечатленная Гоголем непосредственность детской души. Пусть останется в нас эта свежесть восприятия! Пусть заявит свои права и жертвенность. Но пусть не покинет нас и трезвость мысли, мудрость выстраданного опыта.

10. Почему в современном обществе альтруизм – редкий феномен?

11. Поясним идеи Э. Фромма с помощью пьесы Г. Ибсена "Пер Понт". Пер Гюнт уверен, что вся его жизнь посвящена достижению собственных интересов. Вот как Ибсен описывает Я этого персонажа.

Пер Понт (с возрастающим увлечением):

Да, гюнтское "я сам" есть легион

Желаний и влечений, и страстей;

Есть море замыслов, порывов к цели,

Потребностей... ну, словом, то, чем я

Дышу, живу – таким я есмь.

Прокомментируйте, пользуясь материалом темы, дальнейшую эволюцию Пер Понта. В конце жизни он понимает, что потерял себя; что следуя принципу своекорыстия, он не смог понять, в чем же состоят истинные интересы его Я. и вместо того чтобы сохранить душу, он потерял ее. О нем говорят, что он никогда не был самим собой и поэтому как сырой материал должен подвергнуться переплавке. Пер Гюнт признал, что все время жил по принципу троллей "Довольным быть самим собой", а не согласно гуманистическому принципу "Быть подлинно самим собой". И вот, когда все декорации его "псевдоЯ", его успех и все, что он имеет, грозит исчезнуть, его охватывает ужас пустоты, ничто, преодолеть который он, не имеющий собственного Я, не в силах. И он вынужден признать, что в погоне за всеми благами мира, которые, как ему казалось, и были его интересами, он потерял свою душу и самого себя.

12. Есть выражение: "Если не за что умереть, то нет и смысла жить". Прокомментируйте это суждение, пользуясь материалом параграфа 13.5 о жертвенности.

13. Английский философ Томас Карлейль писал: "Высшее счастье есть самопожертвование". Так ли это на самом деле?