Общественно-политическая жизнь в 1930-е годы

Наиболее важным, что определяло все развитие страны, было зарождение в СССР плановой экономики. В силу этого на протяжении всех 30-х гг. XX в. в Советском Союзе идет становление политической системы, полностью ориентированной на осуществление форсированного индустриального рывка. Развитие этого процесса сталкивалось с несколькими сложнейшими проблемами. Из них особо следует выделить три, носившие общий, системный характер и поэтому влиявшие на все стороны жизни страны. Первая из них заключалась в противоречии между революционными настроениями в обществе и потребностями стабилизации страны. В чем была ее острота? Сохранившийся с 1917 г. революционный энтузиазм масс в свое время помог Сталину совершить так называемый Великий перелом, расправиться с правым уклоном в партии, решить многие экономические проблемы первой пятилетки. Но затем пережитки революционной психологии разрушения, сохранявшиеся в самых различных социальных слоях, начали угрожать уже не оппозиции, а стабильности самого сталинского режима.

Вторая проблема, ждавшая своего решения, была связана с так называемой исторической усталостью советского общества. Вынесшие на своих плечах две революции, Первую мировую войну и Гражданскую войну, ожесточенную политико-идеологическую борьбу 1920-х гг., люди остро нуждались в своего рода социальном перемирии. Но, с другой стороны, экономические противоречия нэпа и международная ситуация требовали принятия нестандартных, радикальных политических решений, что грозило возрождением наиболее авторитарных методов военного коммунизма и новым перенапряжением сил.

Наконец, предстояло решить вопрос и о социальной базе ускоренного социально-экономического рывка. Индустриализация осуществлялась с опорой на государственную собственность. Это неизбежно укрепляло позиции советской бюрократии. Но любая бюрократия в силу присущих ей инертности и консерватизма не могла обеспечить долгосрочного прогресса в экономике. С другой стороны, опора на демократические рычаги управления позволяла расширить социальную базу режима, придать курсу реформ дополнительную устойчивость. Однако в дальнейшем соблюдение формализованных демократических процедур не гарантировало сохранения высоких темпов перевода страны на новую, индустриальную ступень развития.

Неоднозначность и противоречивость тенденций, влиявших на положение в государстве, предопределяли и тактическое многообразие принимаемых в то время управленческих решений. В арсенале тогдашней политики были как сугубо карательные, так и направленные на широкий общественный компромисс меры. Различное их сочетание вело то к росту общественной напряженности, то к некоторой стабилизации, снижению конфронтации, даже частичной демократизации. Обобщив выводы современных историков, в развитии советской политической системы за десятилетие с 1929 г. до начала Второй мировой войны в 1939 г. можно выделить четыре самостоятельных периода:

1. 1929–1933 гг. – временный возврат к чрезвычайным методам в экономике, первая волна репрессий;

2. 1933–1936 гг. – смягчение государственного вмешательства в экономику, упор на личную инициативу и заинтересован ность, широкие политические реформы, включая принятие демократической Конституции 1936 года;

3. 1937–1938 гг. – срыв курса на демократизацию, обострение политической борьбы и социальной напряженности, вторая, более мощная волна репрессий;

4. 1938–1939 гг. – предвоенная консолидация общества, осуждение массовых репрессий и частичная реабилитация их жертв.

Для первого из этих этапов было характерно наибольшее за всю историю СССР доминирование партийных органов над государственными. Юридически власть в стране по-прежнему принадлежала Советам, но фактически высшая власть (законодательная, исполнительная и распорядительная) в это время концентрировалась у партии, а в самой партии – в руках Политбюро. Именно Политбюро предопределяло все основные направления развития и партии, и страны, а заодно рассматривало массу сравнительно мелких, второстепенных проблем.

Рычагами, посредством которых Политбюро осуществляло свою власть, являлись высшие государственные органы и правления общественных организаций. В начале 1930-х гг. значительное количество принципиальных решений и акций, формально исходивших от различных государственных учреждений, будь то Верховный Совет СССР, Совет Народных Комиссаров СССР, Совет Труда и Обороны СССР, Генштаб или Госплан, на самом деле осуществлялись по инициативе и по указанию Политбюро.

Политбюро не являлось монолитным органом. Хотя документы не подтвердили существования в Политбюро оппозиции в лице так называемых мягких сталинцев, в начале 1930-х гг. отдельные его члены располагали значительным влиянием и свободой действий. Политический вес отдельных членов Политбюро в немалой степени определялся силой и значимостью возглавляемых ими ведомств. Некоторые исследователи сравнивают их с некими полуфеодальными "вотчинами", другие – с новейшими сверхкорпорациями. Чем сильнее были те или иные ведомства, тем более могущественны были опиравшиеся на них политические группы.

Среди подобных ведомственных гигантов можно назвать, например, Наркомат тяжелой промышленности, возглавляемый С. Орджоникидзе. Большой вес в структуре советского государства военного ведомства определял и достаточно сильные позиции в Политбюро К. Е. Ворошилова и т.д. Будучи "хозяином" на своем участке, каждый из членов Политбюро в той или иной мере придерживался общих правил игры и был готов к компромиссу и подчинению высшему авторитету – Сталину. Однако и Сталину приходилось считаться с наличием этих своеобразных "сфер интересов".

Ощутимая власть, помимо членов Политбюро, концентрировалась у чиновников рангом пониже, своего рода вождей второго уровня. К ним принадлежали руководители наркоматов, центральных органов общественных организаций, видные военачальники, а также лидеры регионов. Что касается последних, то у себя на местах они забирали все ветви власти, подчиняя себе деятельность партийных, советских, судебных, правоохранительных органов, а также прокуратуры и общественных организаций. В начале 1930-х гг., пока не началась осознанная политика по разукрупнению регионов и созданию новых национальных республик, количество региональных лидеров было весьма невелико, а, следовательно, их влиятельность и самостоятельность были крайне существенны. Центр почти не имел рычагов реального контроля за ними. Среди таких "красных князьков", выделялись, например, руководители Украины С. Косиор, В. Чубарь, П. Постышев. В РСФСР чрезвычайно весомая роль принадлежала С. Кирову, Р. Эйхе, И. Варейкису, М. Хатаевичу, Б. Шеболдаеву и др.

Усиление бюрократизма, множественные перегибы, личное возвышение Сталина порождали в обществе оппозицию. Это породило первую волну массовых репрессий. Наиболее масштабным гонениям в этот период подвергались кулаки. Для ликвидации "кулачества как класса" создавались специальные тройки, получившие широкие права внесудебного преследования зажиточных крестьян. В них входили представители крайкомов (обкомов) ВКП(б), прокуратуры и НКВД.

Согласно постановлению Политбюро от 30 января 1930 г. и приказу ОГПУ от 2 февраля 1930 г. № 44/21 определялся механизм применения репрессивных мер против кулаков. Кулачество делилось на три категории. Для крестьян, считавшихся "контрреволюционным активом" и проходивших по первой категории, предполагались аресты и лагеря, численность этой группы условно была определена в 49–60 тыс. человек. Для тех, кто был отнесен ко второй категории, планировалась высылка в отдаленные районы страны. Наконец, проходившие по третьей категории, подлежали расселению недалеко от мест прежнего проживания, но "на новых участках, отводимых за пределами колхозных массивов". За все годы раскулачивания было раскулачено 600 тыс. хозяйств, выселено 381 026 семей. Среди региональных лидеров, наиболее жестко проводивших политику коллективизации и ликвидации кулачества, были и перечисленные выше вожди второго уровня Косиор, Эйхе, Шеболдаев и др.

В число подозреваемых попадали также представители старой интеллигенции, изначально скептически воспринявшие установление советской власти. Первый процесс над специалистами старой школы по "Шахтинскому делу" был проведен еще в 1928 г. В 1930 г. состоялся громкий процесс по делу Промпартии. В 1931 г. открылся процесс по делу Союзного бюро меньшевиков, в ходе которого были осуждены В. Г. Громан, Η. Н. Суханов и другие в прошлом видные меньшевистские деятели. Параллельно шла подготовка еще одного процесса, который должен был состояться над деятелями Трудовой крестьянской партии Н. Д. Кондратьевым, А . В. Чаяновым, Л. Н. Юровским и др. В ходе следствия и судебных разбирательств была выявлена связь многих обвинявшихся с центрами русской политической эмиграции.

Подсудимым ставилось в вину вредительство, создание контрреволюционных организаций и стремление свергнуть советскую власть. Тогда же, в 1929–1931 гг., было организовано дело против историков-патриотов, обвинявшихся в националистическом монархическом заговоре, оно получило несколько названий: "дело Платонова – Тарле", "дело историков", "академическое дело". В тот период гонения коснулись многих представителей старой интеллигенции. Тюрьмы в те годы назывались остряками "домами отдыха для инженеров и техников".

Еще более тревожным симптомом стали оппозиционные настроения в годы первой пятилетки в самой партии. Лидер одной из возникших в 1930-е гг. оппозиционных групп "Союз марксистов-ленинцев" Μ. Н. Рютин, анализируя происходящие в стране процессы, писал, что сталинский режим превратил людей в "винтики", в послушные орудия, вынужденные действовать по команде сверху. Он связывал со Сталиным кризис Октябрьской революции, обвинял его в подрыве экономики, в развязывании в стране новой Гражданской войны в деревне и по отношению к прежним соратникам по партии.

Группа Рютина была раскрыта. Ее лидер был в 1932 г. приговорен к 10 годам тюремного заключения. Возникали и другие оппозиционные группировки. Одну из них возглавили кандидат в члены Политбюро, Председатель правительства РСФСР С. Сырцов и Первый секретарь Закавказского крайкома партии В. Ломинадзе. Осенью 1930 г. они планировали на ближайшем Пленуме ЦК выступить с критикой Сталина, но были раскрыты. Руководители блока лишились своих высоких постов, но остались на свободе. Ломинадзе сумел воспользоваться этим и вплоть до самоубийства в 1935 г. участвовал в других антисталинских группах. В октябре 1932 г. была раскрыта "бухаринская школа", в которую входило около четырех десятков молодых последователей Бухарина. Участники группы стояли на тех же позициях, что и группа Рютина, в контакте с которой они находились.

Насильственные методы в экономике, политике и социальной сфере, которые применялись в годы первой пятилетки во все возрастающем объеме, доказывали свою порочность. В этих условиях сталинское руководство берет курс на некоторую демократизацию советской политической системы. Так, уже в 1931 г. секретным решением ограничивались гонения на беспартийных специалистов. Отныне по отношению к инженерному персоналу, говоря словами Сталина, стала осуществляться политика привлечения и заботы. Еще более масштабные мероприятия в этом направлении начали проводиться с 1933 г., что совпало с переходом ко второй пятилетке и серьезными сдвигами во внешней политике.

Начало работы по выполнению второго пятилетнего плана ознаменовалось переориентацией от насильственных методов к экономическим методам руководства экономикой. На международной арене начинается сближение со странами "Западной демократии", что диктовалось установлением в 1933 г. фашистской диктатуры в Германии и необходимостью поиска союзников в предстоящей войне.

В рамках нового курса 27 мая 1934 г. была объявлена частичная амнистия и возвращение прав бывшим "кулакам". Год спустя справедливость восстанавливается в отношении детей раскулаченных. В середине тридцатых годов упраздняются социальные ограничения в области образования для выходцев из бывших господствовавших классов. Принимаются законы, восстанавливавшие право на наследство и право на имущество по завещанию. Большой резонанс в обществе получило восстановление в правах казачества. Им разрешалось не только самобытное обустройство быта, но и ношение казачьей формы.

Социальную базу режима расширяли и другие внутриполитические акции советского руководства. В частности, идет постепенное возрождение традиционной российской морали, восстановление в правах русского патриотизма. Соответствующие коррективы вносились в учебные программы, в которые после десятилетия замалчивания исторического прошлого страны возвращается изучение Отечественной истории. После десятилетий гонений восстанавливаются в правах историки-патриоты С. Платонов, Е. Тарле, Ю. Готье и др.

Изменения коснулись быта. По мнению русского философа-эмигранта Г. Федотова, это проявилось в запрещении абортов и реанимации отрицавшихся прежней революционной моралью семейных ценностей. Ведется решительная борьба с доставшимся от революционной поры правовым нигилизмом, а также элементарной юридической безграмотностью не только рядовых граждан, но даже работников судов и прокуратуры. Радикально видоизменяется природа общности, с которой должны были идентифицировать себя советские гражданине. Если раньше такой общностью были "рабочий класс" и "международное революционное движение", то теперь ими становятся Родина, Отечество, нация, которые теперь провозглашаются священными.

В конечном итоге политика сталинского руководства в середине 1930-х гг. внутри страны была направлена на демократизацию советской политической системы и расширение ее социальной базы. Она имела свои подъемы и спады, однако, если говорить в целом, безусловно, способствовала консолидации самых разных социальных групп, объективно вела к преодолению многих негативных моментов предшествующего времени, связанных с разрушением отечественной государственности и расколом общества на победителей и побежденных в годы революции, Гражданской войны и нэпа.

Закономерным продолжением демократизации политического режима СССР в годы "сталинского неонэпа" становится принятие новой советской Конституции. Она была призвана не только подвести итог произошедшим в советском обществе переменам, но и обрисовать перспективы его развития. Целью грядущей конституционной реформы было создать и укоренить в советскую действительность устойчивый механизм ненасильственного обновления правящего слоя.

В последующие годы этот механизм должен был стать гарантией мирного динамичного развития страны. А в самое ближайшее время Сталин предполагал использовать его для решительной ротации существовавшей элиты, показавшей в годы первой пятилетки свою некомпетентность, закостенелость, неспособность справляться с задачами ускоренного социально-экономического переустройства страны.

Подготовка Конституции началась еще в 1935 г. Для работы над ней была создана специальная конституционная комиссия во главе со Сталиным. Проект Конституции был вынесен на всенародное обсуждение. Около 2 млн писем но проекту Конституции пришло в журналы, газеты, партийные и Советские органы. Всего в обсуждении Конституции приняло участия 55% взрослого населения страны. Наибольшее число предложений от населения касалось таких вопросов, как определение общественного устройства, прав и обязанностей граждан, принципов избирательной системы, решения национального вопроса, а также религиозной свободы и положения церкви. Немалое количество поступивших предложений касалось устройства высших органов власти СССР и их деятельности. Новая Конституция СССР была утверждена Чрезвычайным VIII съездом Советов 5 декабря 1936 г.

Принятие Конституции 1936 г. ознаменовало самые крупные с момента прихода большевиков к управлению страной изменения в общественном и политическом строе страны. По сравнению с нормами, сохранявшимися в советском законодательстве с революционной поры, новый основной закон серьезно расширял общедемократические права граждан. К прежнему набору традиционных прав и свобод, таких как свобода совести, слова, собраний, союзов и пр., добавляются новые. Важнейшими среди них можно назвать право на труд, отдых, социальное обеспечение, образование и др. Впервые в практике российского законодательства конституционно признавалась неприкосновенность личности. В Конституции 1936 г. по-новому трактовалось само понятие демократии. Если раньше советская демократия была демократией только для трудящегося большинства, то теперь она распространялась на всех граждан СССР.

Новая Конституция упростила и повысила эффективность высших органов власти. Прежде всего, изменилась структура представительных органов. Вместо Всесоюзного съезда Советов, двухпалатного ЦИК СССР и его Президиума новый основной закон предусматривал образование Верховного Совета СССР и Президиума Верховного Совета СССР. Но, что еще более важно, теперь происходит четкое размежевание исполнительных и законодательных ветвей власти.

Прежде законы могли издавать как исполнительные, так и законодательные органы – ЦИК и их Президиумы, даже Совнаркомы. Это вело к бюрократизации органов власти, их отрыву от населения. Теперь законодательные права принадлежали исключительно Верховным Советам. Функции Совнаркома были сохранены и расширены, но исключительно в сфере исполнительной власти. Тем самым была реализована сталинская идея отказа от прежней, рожденной революцией практики и перехода к классической демократической схеме, в основе которой лежит разделение ветвей власти.

Самой серьезной реформе подверглась избирательная система, которая также была максимально приближена к избирательной системе западных демократических государств. В прошлое отходила порожденная революцией практика, когда избирательных прав лишались целые социальные группы. По новой Конституции избирательное право становилось всеобщим: теперь право голоса имели все граждане СССР, за исключением умалишенных и лиц, осужденных судом с лишением избирательных прав.

Вплоть до 1936 г. сохранялось неравное представительство от жителей города и села. Реально один голос горожанина "весил" три голоса, поданных на выборах в деревне. Теперь избирательная система строилась по принципу один человек – один голос, т.е. на основе равного избирательного нрава. Отменялись существовавшие долгие годы многоступенчатые выборы. Вводились прямые выборы во все звенья системы Советов – от сельсовета до Верховного Совета СССР. С принятием новой Конституции происходит полный отказ от производственных выборных округов. Теперь выборы должны были проходить только в округах по месту жительства. Наконец, открытое голосование было заменено тайным.

Конституция 1936 г. была встречена неоднозначно. Достаточно благосклонно ее оценивали общественные деятели на Западе. Так, уже в день опубликования проекта Конституции в советской прессе 12 июня 1936 г. посольство США в Москве направило в Вашингтон телеграмму, в которой подчеркивалось, что проект новой советской Конституции создает впечатление наиболее либерально окрашенного документа по сравнению с конституциями всех прочих стран. Известный французский писатель-гуманист Р. Ролан полагал, что новая Конституция СССР является воплощением в жизнь великих лозунгов, до сих пор являвшихся только лишь мечтой человечества.

Совершенно иначе, буквально в штыки восприняли принятие новой Конституции многие старые революционеры. К примеру, Троцкий увидел в ней отход от коммунистических принципов Октября. И в таких оценках он был не одинок. Так с резкой критикой выступил бывший подпольщик, участник Октябрьской революции А. Спундэ. В письме своей жене он осмелился поделиться теми соображениями, которые не решался произносить вслух: "большевики ... конституцией 1936 года совсем убили Советскую власть, т.е. сами в области общеполитической опустились ниже лучших буржуазных государств, но для обмана оставили название Советов"^[1].

Возникновение противоположных, часто взаимоисключающих мнений о советской Конституции 1936 г. вполне объяснимо: противоречивая эпоха объективно порождала противоречивые законы. С одной стороны, сталинская (как ее часто называют) Конституция по-прежнему несла в себе многие социалистические принципы. С другой стороны, в ней делались существенные уступки принципам либерализма.

Все это превращало ее в своеобразный "конституционный Брест", оставляло сталинскому руководству возможность маневра. В то же время известная половинчатость конституционной реформы могла создать ситуацию неопределенности и обострить политическую борьбу. Именно по такому негативному варианту пошло советское общество в 1937–1938 гг. Сердцевиной всех разногласий в этот период становится стремление Сталина углубить демократические преобразования и дополнить только что принятую Конституцию реформой избирательного законодательства, но которому в конце 1937 г. должны были проходить выборы в новые органы власти СССР.

Впервые цель предстоящей реформы избирательной системы была сформулирована Сталиным в начале марта 1936 г. в беседе с председателем американского газетного объединения Р. Говардом. Советский лидер сказал, что видит предстоящие выборы не только всеобщими, равными, прямыми и тайными, но и альтернативными. На недоумение американца, каким образом можно будет обеспечить альтернативность выборов в условиях однопартийной системы, Сталин разъяснил, что на выборах избирательные списки станут выставлять не только партия, но и общественные организации. "А их у нас сотни", – подчеркнул он.

Таким образом, Сталин дал понять, что в избирательные бюллетени будет вноситься несколько альтернативных кандидатов. В дальнейшем, развивая свою мысль о роли общественных организаций в задуманной им избирательной реформе, Сталин указывал, что не партии, а именно им будет предоставлена возможность контролировать прозрачность выборов и честный подсчет голосов. По его убеждению, такие выборы "будут хлыстом в руках населения против плохо работающих органов власти"^[2].

У руководства СССР не было никакого сомнения, что в условиях новой избирательной системы многие прежние региональные лидеры, "вожди второго плана", могут провалиться на выборах и не пройдут в новые органы власти. Это позволит мирно, законно, без применения насилия обновить правящую элиту, очистить ее от скомпрометировавших себя руководителей и заменить их талантливой молодежью.

Работавшие на местах партийные и советские руководители увидели в такой возможности угрозу лично для себя. Они прекрасно понимали, что при тайном и альтернативном голосовании им почти наверняка грозит оказаться забаллотированными, что обернется потерей власти и привилегий. Тем самым эта часть номенклатурных работников объективно превращалась в противников реформ. Не случайно, по мнению ряда современных историков, именно в 1933–1936 гг. часть бывших сторонников Сталина начинает искать пути сближения с прежними деятелями оппозиции. Помимо демократизации советской политической системы, их, так же как и троцкистов, не устраивала советская внешняя политика и сближение со странами "буржуазной демократии".

Поскольку оппозиция преследовалась, противники реформ не могли высказывать свою позицию открыто. Так, в январе 1935 г. альтернативную сталинской концепцию конституционной реформы высказал в прошлом близкий друг советского лидера А. Енукидзе, занимавший на тот момент пост секретаря Президиума ЦИК СССР. Он был против отказа от порожденных революцией принципов политического устройства и против перехода к тайным выборам. Вскоре будут преданы гласности факты морального разложения Енукидзе, а он сам перемещен на менее влиятельные посты. В таких условиях перед всеми, кто был недоволен курсом реформ, оставалась лишь одна возможность: использовать тактику саботажа и нелегальных оппозиционных групп. Неминуемость выборов 1937 г. должна была заставить противников альтернативных состязательных выборов предпринимать срочные шаги, которые либо сорвали бы реформу, либо решительно исказили ее суть.

Время подготовки новой Конституции и выборов 1937 г. характеризовалось не только некоторой демократизацией советского общества, но и обострением закулисной борьбы в верхах. Ее проявлением становится вторая волна массовых репрессий, начало которой принято связывать с убийством в Ленинграде 1 декабря 1934 г. ближайшего соратника Сталина С. Кирова.

Троцкий обвинил в убийстве Кирова Сталина. Сталин, наоборот, утверждал, что за убийством Кирова стоят деятели левой оппозиции. Историки до сих пор не пришли к общему мнению, кто же был прав в этом споре: или убийство Кирова вообще было лишено политического мотива? В любом случае Сталин воспользовался создавшейся ситуацией для вполне конкретных целей – разгрома своих оппонентов. В СССР начинается целая череда судебных политических процессов по различным делам бывших большевистских руководителей среднего и самого высшего ранга.

Первоначально, в 1935–1936 гг., репрессии имели относительно ограниченные масштабы и нацеливались преимущественно против представителей прежних оппозиционных блоков. Но после назначения 26 сентября 1936 г. на пост Наркома внутренних дел Н. Ежова удары стали наносить преимущественно по действующим политическим фигурам: членам ЦК, руководителям отдельных ведомств и регионов, военачальникам. Имя наркома превратилось в нарицательное – ежовщиной стали называть весь период массовых репрессий 1937–1938 гг.

Тон политике репрессий задавался при помощи открытых судебных процессов, широко освещавшихся в советской печати. За несколько лет с момента убийства Кирова до начала Второй мировой войны состоялось несколько подобных судебных процессов, среди них процессы по делу "Московской контрреволюционной организации", "Ленинградской контрреволюционной зиновьевской группы", "Московского центра", "Антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра", "Параллельного антисоветского троцкистского центра", "Антисоветского правотроцкистского блока", "Антисоветской троцкистской организации в Красной армии". В числе подсудимых оказались такие видные деятели советской истории, как Г. Зиновьев, Л. Каменев, X. Раковский, Я. Рудзутак, М. Тухачевский, И. Уборевич, И. Якир и многие др.

Общественным обвинителем выступал Генеральный прокурор СССР А. Я. Вышинский. Так, на процессе по делу Г. Я. Сокольникова, Ю. Л. Пятакова и К. Б. Радека в 1937 г. он завершил обвинительную речь словами: "Я обвиняю не один! Я обвиняю со всем нашим народом, обвиняю тягчайших паразитов, достойных одной только меры наказания – расстрела"^[3]. А в 1938 г. на процессе но делу Бухарина и Рыкова он призывал: "Требует наш парод одного – раздавите проклятую гадину!"^[4].

Публичные политические процессы 1930-х гг. ударили по судьбам множества людей. Но репрессии не ограничивались перечисленными громкими процессами. После XX съезда КПСС и в годы горбачевской перестройки авторы попытались оценить масштабы репрессий. Были озвучены самые разные цифры. Так, сам Н. С. Хрущев привел цифру в 10 млн человек. Старая большевичка, в свое время сама отсидевшая за троцкистскую контрреволюционную деятельность, О. Шатуновская настаивала на цифре 19 млн 840 тыс. репрессированных.

Историк-диссидент Р. Медведев увеличил это число вдвое и заявлял о 40 млн жертв сталинского произвола. Позже А. Антонов-Овсеенко, сын известного троцкиста В. Антонова-Овсеенко, писал уже о 80 млн человек, уничтоженных в годы террора. Наконец, в работах таких писателей, как И. Бунич и А. Солженицын, говорится о 100–110 млн человек, потерянных нашей страной в годы социализма.

Высокие цифры людских потерь называли и многие авторы на Западе. Так, по подсчетам Р. Конквеста, общий итог смертности в результате политических репрессий оценивался в 20 млн человек. Схожие цифры называли другие авторы, такие как Р. Такер, М. Малия . Как подчеркивает современная исследовательница Венди Голдман, все эти данные оказались "сильно завышенными". Даже Р. Конквест, который, собственно, и является автором понятия "большой террор", отказался от своих прежних подсчетов. В свою очередь некоторые отечественные авторы, в частности И. Пыхалов, Д. Лысков и др., прямо заявляют о серьезных фальсификациях данного вопроса в прошлые годы у нас и за рубежом.

Сегодня общее количество репрессированных может быть названо достаточно точно. В 1934 г. в СССР было осуждено 78 999 человек, в 1935 г. – 267 076 человек, в 1936 г. – 274 670 человек, в 1937 г. – 790 258 человек. Всего за годы репрессий пострадало около полутора – двух с половиной миллионов человек. Из них около 700 тыс. человек были приговорены к высшей мере наказания. При этом, как свидетельствуют данные современных историков, из числа обитателей порем и лагерей число осужденных "за контрреволюционную деятельность", т.е. политических заключенных, было около трети, остальные сидели за уголовные преступления разной степени тяжести.

Таким образом, 1937 г. стал годом самых масштабных репрессий. По мнению историков М. Юнге и Р. Виннера, по-настоящему "большим" террор становится после принятия 30 июля 1937 г. оперативного приказа Народного комиссара внутренних дел Н. Ежова за номером 00447 "Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов"^[5]. По одному этому приказу репрессиям подверглось более половины осужденных в рассматриваемое время. Чуть позже началось преследование "контрреволюционных национальных контингентов". В частности, 11 августа 1937 г. принимается приказ НКВД № 00485 "О фашистско-повстанческой, шпионской, диверсионной, пораженческой и террористической деятельности польской разведки в СССР"^[6]. По мнению историков, этот приказ стал своего рода "модельным" для всех остальных национальных операций НКВД – латышской, немецкой, финской и др.

В чем же заключались причины такого резкого увеличения масштабов репрессий именно в 1937 г.? По справедливому замечанию историка Л. Наумова, надо понимать, что приказ № 00447 означал радикальный поворот во всей системе взаимоотношений между властью и обществом. Если прежде власть проводила последовательную политику расширения демократических прав и свобод, то теперь она заговорила с обществом языком террора. Причем преследованию подверглись как раз те слои населения, которые были частично реабилитированы в 1933–1936 гг. и получили равные со всеми права по новой советской Конституции. "Зачем возвращать гражданские права и разрешать покидать ссылку тем, кого ты собираешься уничтожить?" – задает вопрос Наумов^[7].

Существует несколько объяснений данного феномена. В прошлом такие авторы, как Р. Таккер, А. Антонов- Овсеенко и др., видели чуть ли не единственную причину в жестокости и подозрительности Сталина, везде искавшего врагов. В новейшей исторической литературе существуют другие ответы на этот вопрос. Так, названные выше М. Юнге и Р. Виннер, шведский специалист по истории советского Военно-промышленного комплекса Л. Самуэльсон, а также некоторые российские авторы, видят в "кулацкой операции" попытку окончательно "зачистить" советское общество от "врагов рабочего класса", называя эту политику своего рода "социальной инженерией", целью которой являлась большая социальная однородность населения СССР.

Другая версия принадлежит О. Хлевyку и некоторым другим авторам, которые видят в политике репрессий действия по подготовке к войне. Это означает, что террор был нацелен на уничтожение "пятой колонны", тех групп населения, которые в случае нападения на СССР потенциально могли перекинуться на сторону врага.

Наконец, весьма интересна и перспективна с научной точки зрения трактовка причин репрессий 1937 г., которую сформулировал известный западный исследователь Дж. Гетти, а в нашей стране – крупнейший отечественный специалист по политической истории сталинской эпохи Ю. Жуков. Историки полагают, что местные партийные руководители не просто боялись всеобщих, равных, прямых, тайных да еще альтернативных и состязательных выборов, которые планировал провести Сталин, но и хотели запугать народ репрессиями.

Как доказывают приводимые ими факты, именно деятели этого звена партийного руководства требовали от сталинской группы санкционировать начало массовых кампаний. По справедливому замечанию многих историков, в частности В. Курицына, в период наивысшего всплеска репрессий важным элементом избирательной кампании становится страх. Хотя переоценивать его масштабы и степень воздействия не следует, но в обстановке массовых репрессий о реальной возможности проведения альтернативных выборов говорить уже не приходилось. В таком виде советская избирательная система сохранилась вплоть до второй половины 1980-х гг.

Одной из ключевых фигур коалиции местных вождей – сторонников террора выступил старый революционер, руководитель Западно-Сибирского крайкома ВКП(б) Р. Эйхе. 29 июня 1937 г. он добился от Политбюро права создать у себя в крае чрезвычайную тройку, по образцу периода коллективизации, для внесудебных расправ с контрреволюционными элементами среди крестьян. 1–2 июля 1937 г. в кабинете Сталина побывало еще несколько региональных лидеров, которые, как полагают некоторые авторы, поставили перед руководством страны вопрос о наделении их такими же чрезвычайными полномочиями, как и Р. Эйхе. Результатом состоявшихся переговоров становится решение Политбюро от 2 июля 1937 г., послужившее причиной появления приказа Ежова № 00447. Тем самым не Сталин, а местные руководители, которые боялись в ходе выборов потерять власть, стали инициаторами "большого террора".

Высказанные Дж. Гетти, Ю. Жуковым и другими авторами соображения позволили современной историографии прийти к еще более неожиданным выводам. Так, по мнению Л. Наумова, нам следует четко разграничить два совершенно разных явления, которые условно можно обозначить как "большой террор" и "большая чистка". Историк показывает, что если за "большой чисткой" контроль со стороны Политбюро осуществлялся реально, то за "большим террором" контроль был сугубо формальным, реального контроля не существовало. Тем самым можно предположить, что "большая чистка" являлась орудием внутрипартийной борьбы, тогда как "большой террор" проводился "вождями второго плана" у себя на местах с целью давления на все общество – только так они могли выхолостить курс реформ советской политической системы и попытаться удержаться у власти.

Но проводимая Сталиным "большая чистка" на практике часто не оставляла им шансов сохранить не только свое былое могущество, но и саму жизнь. Под ударом репрессий пали почти все большевики-радикалы, которые в период коллективизации и летом 1937 г. подталкивали Сталина к ужесточению внутриполитического курса и к отказу от изменений избирательного законодательства в направлении альтернативных состязательных выборов. Исключение составили лишь тс из них, кто, подобно Н. Хрущеву, вовремя поменял лагерь и примкнул к сталинской группе.

Почему историки в наши дни не могут прийти к общему мнению о том, кто же стал инициатором перехода от широких, но все же ограниченных репрессий к проведению массовых операций? Был ли это сам "вождь всех времен и народов" или он выступал против такого поворота, а к практике "большого террора" страну подталкивали вожди рангом пониже? На первый взгляд кажется, что причина разногласий исключительно в противоположных идеологических симпатиях, которых придерживаются представители разных исторических течений.

Однако почву для дискуссий создает также сам механизм "большого террора", который современные исследователи уже могут реконструировать по множеству архивных документов. Поскольку в его осуществлении было задействовано сразу несколько сторон, то у историков оставалось некоторое пространство для разных интерпретаций их поступков, степени вовлеченности и самостоятельности.

Постановление Политбюро 2 июля 1937 г., которое последовало за двухдневными консультациями Сталина с региональными руководителями, предписывало местным органам власти представить в ЦК составы троек и свои соображения по количеству лиц, подлежавших преследованиям. Так же, как и в период коллективизации, их предполагалось разделять на категории но степени жесткости применяемых к ним мер. В 1930 г. таких категорий было три, теперь две. Проходившие по первой категории подлежали расстрелу, по второй – высылке.

Поступившие с мест предложения и легли в основу лимитов на репрессии, установленных приказом № 00447. В некоторых случаях Центр пошел на серьезное снижение лимитов. Так, в приказе № 00447 почти на 20% были уменьшены плановые цифры, которые для Московской области предлагал Н. Хрущев. То же было сделано в отношении

Белоруссии, Узбекистана, Мордовской АССР, Западно- Сибирского края, Дальневосточного края, Горьковской, Саратовской, Свердловской, Челябинской областей и других регионов. Всего предусматривалось репрессировать 268 950 человек: 75 950 – по 1-й и 193 000 – по второй категории. По приказу № 00447 кампанию репрессий требовалось завершить в декабре 1937 г., т.е. фактически вскоре после выборов в Верховный Совет. Однако этого не произошло. Регионы требовали увеличения для них лимитов на репрессии и продления сроков массовых операций. В результате политика "большого террора" продлевалась дважды и завершилась только в конце 1938 г., а число пострадавших увеличилось до 767 397 человек (но 1-й категории – 386 798; по 2-й категории – 380 599 человек).

Важным направлением изучения политического развития СССР в 1930-с гг. является деятельность НКВД и существовавших в нем противоборствовавших кланов. Часть авторов проводит мысль, что органы государственной безопасности являлись лишь пассивными участниками политики репрессий и ограничивались исключительно исполнением партийных директив. Другие исследователи, наоборот, доказывают значительную самостоятельную роль НКВД и его лидеров в политической борьбе того времени.

В авторитарном государстве такая позиция руководства НКВД не могла восприниматься партийной верхушкой иначе, как заговор. В партийном руководстве никто не мог чувствовать себя спокойно, даже сам Сталин: когда был арестован Нарком внутренних дел Ежов, у него оказалось обнаружено подробное досье на главу партии. Для чего Ежов собирал компрометирующие сведения на Сталина, в целях личного продвижения по службе или у него были более серьезные политические мотивы, так и не выяснено до сих пор.

Помимо исполнения своих прямых функций охраны общественного порядка, органы НКВД постепенно обрастают мощной хозяйственной империей, разраставшейся за счет использования принудительного труда заключенных. 7 апреля 1930 г . принимается указ о расширении трудовых лагерей: сосредоточенные до 1928 г. в основном вокруг побережья Белого моря, они переходят теперь в ведение Главного управления лагерей (ГУЛАГа), находящегося в прямом подчинении ОГПУ. Когда в результате реорганизации, предпринятой Г. Ягодой, 10 июля 1934 г. функции

ОГПУ переходят к Народному комиссариату внутренних дел, система лагерей также переподчиняется этому ведомству. Всего на 1 марта 1940 г. ГУЛАГ состоял из 53 лагерей, 425 исправительно-трудовых колоний (НТК), 50 колоний несовершеннолетних.

Формируется упоминаемая в публицистике "индустрия страха", ставшая одной из черт той противоречивой эпохи. Труд заключенных применялся в строительстве, на лесозаготовках, частично в промышленности и т.д. Силами узников были возведены Беломорско-Балтийский канал, канал Москва – Волга, другие стратегические объекты. Всего к концу форсированной индустриализации в местах лишения свободы содержалось 1 668 200 заключенных. Кроме того, в сельском хозяйстве, на осушении болот, в сельскохозяйственных артелях работало около миллиона спецпереселенцев.

Последствия репрессий не могут быть оценены только количественными показателями. Как справедливо заметил В. Голдман, являясь следствием острой политической борьбы, они серьезно сказывались на всех сторонах жизни общества. Неслучайно поэтому в период острой военной угрозы в 1938–1939 гг. государство делает очередной разворот и берет курс на ликвидацию последствий "большого террора". Аресты и применение "мер физического воздействия" к "подозреваемым" продолжались, но все явственней становится проявление иной тенденции.

17 ноября 1938 г. было принято постановление Совета народных комиссаров СССР и ЦК ВКП(б) "Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия", подписанное Сталиным и Молотовым. В нем подчеркивалось, что "массовые операции по разгрому и выкорчевыванию враждебных элементов, проведенные органами ПКВД в 1937– 1938 гг. при упрощенном ведении следствия и суда, не могли не привести к ряду крупнейших недостатков и извращений". В постановлении так же отмечалось, что ситуацией неразберихи и бесконтрольности пользовались не только нечистые на руку карьеристы, но и "враги народа", которые продолжали "вести свою подрывную работу, старались всячески запутать следственные и агентурные дела, сознательно извращали советские законы, производили массовые и необоснованные аресты"^[8].

После смены руководства правоохранительных органов и назначения на должность наркома внутренних дел Л. Берии (перед этим занимавшего пост руководителя партийной организации Грузии) осуществлялось смягчение внутренней политики. Перестали практиковаться открытые политические судебные процессы. Резко снижается количество осужденных, в 1939 г. их было 63 889 человек против 554 258 человек в 1938 г. Более того, начинается процесс частичной реабилитации. Так, из мест заключения освобождались многие офицеры, пострадавшие в годы "ежов- щины".

Перед войной в армию было возвращено из числа "несправедливо уволенных" 12 461 человек. В целом в этот период из лагерей на свободу вышло 223,6 тыс. человек, невинно осужденных, и еще 103,8 тыс. человек – из колоний. С процессом реабилитации связана деятельность И. Т. Голякова, ставшего в августе 1938 г. председателем Верховного суда СССР, а также руководителя советской прокуратуры Вышинского, добивавшегося в этот период возвращения прокурорским работникам самостоятельности от НКВД и местных партийных органов.

Подводя общие итоги общественно-политического развития СССР в 1930-е гг. следует еще раз выделить ключевое значение принятия новой Конституции 1936 г. Это событие стало действительной переломной вехой в эволюции советского режима. С момента принятия Конституции 1936 г. начинается медленный, противоречивый, но неуклонный процесс перемещения центра власти от партийных к советским (государственным) органам.

Прежде всего, это коснулось высшего эшелона власти, где в конце 1930-х гг. происходит определенное перераспределение полномочий между прежде всесильным Политбюро и Советом Народных Комиссаров, который все в большей степени обретает значимость реального, полноценного правительства, формирующего политический и экономический курс страны. Об этой метаморфозе советской политической системы в предвоенные годы историки заговорили только в последнее время, после открытия архивных документов, ранее хранившихся под грифом секретно.

К аналогичным выводам по этому вопросу пришли современные авторы самых разных направлений, в частности такие либеральные историки, как О. Хлевнюк, Н. Ломагин, или такие исследователи-почвенники, как В. Кожанов, Ю. Жуков. Отмечают парадоксальное двоевластие между Политбюро и Совнаркомом также современные западные ученые, в частности Т. Ригби, С. Коткин.

Происходящие в этот период перемены историки не в последнюю очередь связывают с тем, что в годы сталинских репрессий отмечается резкое ослабление партии и партийных органов (разгром "ленинской гвардии"). Но только этим усиление государственных органов в противовес партийным объяснить невозможно, поскольку их кадры, в том числе кадры правительства, также пострадали в годы "большой чистки". Очевидно, что в основе перераспределения властных полномочий между государственными и партийными структурами лежали все те же процессы, которые вызвали потребность в принятии новой советской Конституции, т.е. процессы стабилизации того политического режима, который возник на базе революции 1917 г.

Своеобразным внешним проявлением укрепления роли советского правительства при одновременном снижении властных полномочий партийных органов становится отказ Сталина на XVII съезде ВКП(б) в 1934 г. занять пост Генерального секретаря и назначение его на пост Председателя Совнаркома, что произошло в самый канун войны с фашистской Германией – 4 мая 1941 г.