Николай Моршен (1917–2001)

Продолжателем самых глубинных процессов литературы Серебряного века, стремившейся к постижению внутреннего смысла слова, и предшественником поисков отечественных постмодернистов был Николай Моршен (Николай Николаевич Марченко). В 1944 г. вместе с отцом Николаем Владимировичем Марченко, ставшим впоследствии известным романистом (под псевдонимом Николай Нароков), оказался в Германии. "Загадочную" нерусскую фамилию Моршен выбрал, чтобы избежать репатриации. С 1950 г. и до самой смерти жил в Калифорнии (США). Печататься начал в 1948 г.

Моршен выпустил пять авторских сборников: четыре за рубежом ("Тюлень", 1959; "Двоеточие", 1967; "Эхо и зеркало", 1979; "Собрание стихов") и один на родине – "Пуще неволи" (2000). Стихи его первой книги более автобиографичны, лиричны. Вторая проникнута философскими раздумьями. Третья отличается новаторством формы. Четвертая и пятая включают в себя как стихи трех предыдущих сборников, так и новые: философские раздумья поэта об искусстве и жизни. Всем им присуща острая мысль и игра смысловых контрастов и точек зрения.

Через все творчество поэта проходит мысль о свободе, противостоянии фатуму, "страшному миру" XX столетия. Моршен даже вступает в полемику со своими предшественниками, поэтами "парижской ноты", обвиняя их в слабости ("Ответ на ноту"). Он настойчиво ищет антитезу "железному веку". Так уже в раннем стихотворении "Вечером 7 ноября" поэт не ограничивается картиной казенных празднеств, а противопоставляет им "Ночной и рассудочный воздух, / Рябины прогоркшие кисти, / Звезды запоздалой пробег". Лирический герой Моршена призывает пойти "на самый дальний край земной, забыв, что нет такого края", и там:

Мы сядем рядом на обрыв

И свесим ноги непременно,

Их до колена погрузив

В поток несущейся вселенной.

Мы будем верить тишине,

Вдыхать космические ветры,

Следить летящие вовне

Секунды, звезды, километры.

("Исход")

Сборник "Тюлень" завершается стихотворением "1943", один из персонажей которого – крестьянин-торговец на рынке оккупированного Киева – подходит к букинисту и "выбирает наугад" томик с надписью "Тютчев", где "кто- то подчеркнул до дыр: / “Счастлив, кто посетил сей мир / В его минуты ро-ко-вые...”" Так в поэзию Моршена входит тема Космоса, Судьбы, Вселенной: "Среди туманностей цепных / Летит, кружит, ноет Земля, / Окутанная дымкой Слова". Поэт сам с собой ведет спор о смерти и бессмертии. Он понимает, что, "Хоть круть, хоть верть", от смерти не убежишь; "нахлынет смерть из темноты" ("Осенний жалуется норд..."), однако тут же утверждает, что можно "свой перешагнуть предел". В соответствии с антропософской теорией, вобравшей в себя и понятие кармы (перевоплощения душ), Моршен, обращаясь к "Душе", говорит: "Ведь оба мы не умираем". Исчезает тело, а душа идет "назад за новым пилигримом". В свете этой мысли становится понятно название второй книги поэта: "Я смерть трактую не как точку – / Как двоеточие" ("Шагаю путаной дорогой...").

Все творчество Николая Моршена пронизывает тема личности, ее выбора и свободы. "За каждой гранью свое мирозданье", – утверждает поэт в одном стихотворении. "Все непохожи друг на друга", – пишет он во втором. Неприятие унифицированности людей даже во имя самых высоких идеалов звучит в стихотворении "Цветок". Однако эгоизм-индивидуализм чужд поэту, о чем он прямо говорит в стихотворении "Поиски счастья", интересного своим графическим построением:

Где Я выходит на первый план

Там только скука, туман, обман

рождение – Яйцеклетка

жизнь – Ярмо

Любовь – Яд

смерть – Ящик.

А в том, где я на заднем плане,

Есть или счастье, иль обещанье:

Рождение – воля

Жизнь – стихия

Любовь – семья

Смерть – вселенная.

Начиная со стихотворения "Раковина" (в первой книге), тема включенности человека в природу сопрягается у Морщена с темой поэта и поэзии. Образ погибшего О. Э. Мандельштама, преодолевшего стихами тяжесть земной оси и победившего время, олицетворяет у Моршена искусство ("Былинка"), Поэт, утверждает Моршен, как и волк, "уходит от любой дрессировки, / Как велит генетический долг" ("Волчья верность"),

В "Многоголосом пересмешнике", открывающем сборник "Эхо и зеркало", пение птиц сравнивается с поэзией: "Есть птица – ямб, есть птица – дактиль, / Но птица-рифма – только он". В стихотворении "Все то, что мы боготворим..." Моршен сравнивает строку с вихрем, пламенем, рекой и утверждает, "что в ней, в одной из строк, “бессмертья, может быть, залог”". По Моршену, поэт – связующее звено живой природы и вечности. Слова для поэта – табуны лошадей ("У словарей"), "стук спондея" и "пиррихия разбег" ("Я свободен, как бродяга..."). Даже закат "по небу сеет письменами" ("Закат"). В стихотворении "Умолкнувший жаворонок", давшем название циклу новых стихов, Моршен, размышляя о судьбе поэтов и своей собственной, высказывает желание: "Не сползать с зенита чтобы, / А кончину встретить в лоб / Песней самой высшей пробы / Самой чистой... Хорошо б!"

Слово, по мысли Моршена, переводит на человеческий язык голос природы, является ключом к сезаму вечности

("Недоумь – слово – заумь"). Присматриваясь к словам, Моршен находит в слове "небытие" слово "быть", в "глухоте" – "ухо", в "педанте" – "Данте". Диалектику природы он стремится передать "диалексикой" ("К словам я присмотрюсь...", "Часть и целое"). Разделяя привычные слова на слоги, поэт возвращает им первозданный смысл: свое-волье, под-снежник, боли-голов, чаро-действо, благо-даря, очевидным и т.п. А если и этого оказывается мало, то создает необычные новые словосочетания: "не водопад – а водокап, не травостой – а траволяг"; "дух птициановый"; "снежновости"; "снеголым-голо"; "на елочке снегвоздики, снеголочки"; "снеграфика, снеготика".

Несокрушимый оптимизм, редкий для поэзии русской эмиграции, вызвал к жизни и особые художественные формы поэзии Моршена. Ритмику его произведений при всей ее традиционности отличает динамическая энергия, создаваемая четкими повторами ударений в параллельных стихах, короткими фразами, нарастанием от сборника к сборнику использований тире, вопросов, восклицаний.

Живая жизнь передается олицетворениями и метафорами: "месяц – мамонт со светящимся клыком", "тростник отточен словно сабля", "уходит осень по тропинке", "оставляют метели свою канитель", "земля под дождем от страха мякла", "ручей – поэт подпочвенный", "галки вьются, как слова", "луна, разжиревшая за день", "тень – кошка", "парчой тропу одели огнелистые дубы", "клены перелистывали многотомный свод небес". Во всех этих олицетворениях и сравнениях природа, человек, поэзия слиты воедино. Радостность, светлость обеспечивают стиху Моршена и виртуозные рифмы (искусница – златокузница, рассказывай – топазовый, ерепенится – смиренница, на зиму – празелень, озером – прозелень, такт – смарагд, изумруд – не замрут), и фонетические повторы внутри одной строк и или строфы.

В стихах конца 1990-х гг. поэт задумывается над проблемами грядущего века, в частности, его заботят вопросы клонирования. Предпослав стихотворению "Гамлет на пороге третьего тысячелетия" эпиграф из "Символа Веры" ("Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века"), поэт верлибром формулирует проблему и утяжеленным шестистопным ямбом передает свои сомнения:

В тот день,

Когда мы клонируем

Мертворожденного младенца,

Что это будет?

Рождение близнеца?

Воскресение из мертвых?

Первый шаг человека к бессмертию?

Или: и то, и другое, и третье?

На подступах к тому, что обещал Христос,

Пришла пора спросить у будущего века:

Бессмертье или смерть – вот в этом весь вопрос;

К чему иль ни к чему бессмертье человеку?