Направления совершенствования отечественного законодательства
По первому вопросу наша позиция заключается в следующем: мы не видим принципиальных (конституционных и иных законодательных) преград для закрепления специальных следственных (розыскных) действий в УПК РФ. Первооснову для своих рассуждений мы находим в публичных началах уголовного производства, в его внешней функции – реализации норм материального права – и, главное, в задачах. Применительно к уголовному процессу они одинаковы в любом обществе независимо от степени и формы их закрепления в законодательных актах. Это – максимально быстрое и по возможности полное раскрытие и расследование преступлений, установление и изобличение лиц, виновных в их совершении.
В современной литературе высказано немало суждений, подтверждающих эту точку зрения. В наиболее общей форме ее можно проиллюстрировать, например, словами В. В. Лунеева. Выступая на конференции, посвященной обсуждению УПК РФ, ученый обратил внимание на некорректность вопроса о том, что важнее – контроль над преступностью или судебная защита прав личности. "Существует мнение, – отмечает автор, – что приоритет первого – это полицейское, а второго – правовое государство. Однако между этими аспектами должен стоять не разъединительный союз “или”, а соединительный союз – “и”. При этом контроль над преступностью является целью, а соблюдение прав личности – одним из самых важных, но средств ее достижения"[1].
Десятью годами ранее аналогичное мнение было высказано Б. Г. Розовским. В интересной и мудрой книге "Ненаучные заметки о некоторых научных проблемах уголовного процесса" он отмечал: "Нельзя соблюдение прав и свобод граждан противопоставлять задаче раскрытия преступления и изобличения виновного. Это задачи равнозначные. Поиски решения вне этой – называйте ее диалектической или иной – взаимосвязи заведомо обречены на провал"[2].
Применительно к рассматриваемой нами проблематике более предметно пишет украинский ученый В. П. Гмырко. Им сформулирован принцип инквизиционности, свойственный досудебному производству (отличному от принципа состязательности в производстве судебном). Одно из следствий, вытекающих из этого принципа, заключается в преимущественной закрытости (тайности) доказывания в ходе предварительного производства. "Подготовительное доказательственное производство, – пишет автор, – должно быть доменом полиции – органа государства, располагающего для этого всеми ресурсными и средствиальными ВОЗМОЖНОСТЯМИ"[3].
Конкретно проблема разработки правового механизма, предполагающего включение в УПК РФ специальных следственных действий, также не осталась без внимания в уголовно-процессуальной теории и в криминалистике[4].
Ни в науке уголовного процесса, ни в следственной и судебной практике никогда не высказывались возражения против существования и применения таких, ставших уже традиционными следственных действий, как наложение ареста на почтово-телеграфные отправления, контроль и запись переговоров, получение информации о соединениях между абонентами и (или) абонентскими устройствами (ст. 185– 1861 УПК РФ)[5]. Рабочий этап этих следственных действий "смыкается" с основным этапом соответствующих оперативно-розыскных мероприятий.
Более того, существует точка зрения о выделении перечисленных следственных действий в так называемые процессуальные комбинации. Они представляют собой предусмотренный УПК РФ комплекс взаимообусловленных следственных действий и иных мероприятий, направленных на решение локальных задач судопроизводства и производимых на основании общего процессуального решения[6].
Мы также считаем, что законодательство РФ и состояние развития отечественной юридической науки создают необходимые и достаточные предпосылки для разработки новых процессуальных форм, которые отвечали бы требованиям законности и обоснованности производства специальных следственных действий.
Следует уделить внимание и их наименованию. Представляется, что упоминавшиеся выше названия – "негласные", "специальные", "розыскные", "оперативные действия", "процессуальные комбинации" – не вполне удачны с позиций уголовно-процессуальной фразеологии. Предпочтение, на наш взгляд, может быть отдано другому термину – "комплексные следственные действия".
Отечественных ученых-процессуалистов, исследующих общие и специальные условия допустимости доказательств в уголовном процессе, не следует упрекать в противодействии созданию новых средств доказывания. Ведь, по существу, они выступают не "против" совершенствования и развития форм уголовного судопроизводства, а "за" соблюдение требований закона в ходе собирания, проверки, оценки и использования доказательств, в том числе и при оценке статуса материалов негласной разведывательной деятельности (на этом вопросе мы еще остановимся). Противники скорее обнаруживаются в государствах, закрепивших в своем законодательстве процедуры, названные нами комплексными следственными действиями. Так, украинский специалист М. А. Михайлов, анализируя институт негласных следственных действий в новом УПК Украины, отмечает: "Несмотря на судебный контроль, нет гарантий того, что обширные полномочия, предоставляемые УПК, не станут почвой для злоупотреблений и инструментом для совершения преступлений или расправы над неугодными"[7].
Думается, М. А. Михайлов не прав относительно отсутствия в УПК Украины необходимых процессуальных гарантий (хотя спорные правила в нем существуют). Однако, не вступая с ним в полемику по данной проблеме, мы хотим обратить внимание на другое обстоятельство. Процитированная статья была размещена на ряде сайтов в сети Интернет (например, на сайте Международной ассоциации содействия правосудию) под названием "В полку “большого брата” прибыло". Если под "большим братом" в ней подразумевается Россия, то упрек незаслуженный. Ведь процессуальные формы, аналогичные тем, которые появились в УПК Украины, в Российской Федерации не созданы. Они даже не пребывают в стадии реального обсуждения. И пользоваться здесь следовало бы не подозрениями, а аргументами правового характера.
В период, когда работа над настоящей лекцией была практически завершена, в юридической периодике была опубликована статья С. А. Шейфера "Проблемы пополнения познавательного арсенала следователя". Анализируя уголовно-процессуальное законодательство Латвии и ряда стран Западной Европы, С. А. Шейфер отмечает: "Сторонники слияния процессуальных и непроцессуальных средств доказывания забывают, что в этих странах оперативная информация получает статус доказательства только по признании ее таковой судом. В нашем же предварительном расследовании такое ограничение отсутствует, ибо на получение доказательств управомочен не только суд, но и следователь, при том, что круг применяемых им средств ограничен только процессуальными, гласными мероприятиями"[8].
Полемичность приведенного суждения для нас очевидна. Его обсуждение могло бы занять не одну страницу. Значительная часть аргументов изложена А. С. Александровым в лекции 5, Б. Г. Розовским в лекции 8 и В. П. Гмырко в лекции 11. Здесь же мы ограничимся повторением очевидного факта: в десятках государств (включая Российскую Федерацию), имеющих одинаковый с российским тип уголовного процесса, в структуре доказывания нашли место следственные действия, рабочий этап которых составляют мероприятия разведывательного характера.
Нельзя отрицать – существует традиционно предвзятое мнение об ОРД как о неизбежном зле, как грубом вторжении в личную жизнь человека. Мнение, существующее нс только в обыденном правосознании, но и в воззрениях специалистов-правоведов. Однако задумаемся, что в действительности способно принести больший урон личности (прежде всего – добропорядочному гражданину и его близким людям) – публичные легальные проверки, сопряженные с вызовами для производства процессуальных действий, осмотрами, выемками, экспертными исследованиями, предъявлениями для опознания, либо скрытые, осторожные, неофициальные, осуществленные в рамках правовых предписаний и обеспеченные необходимыми правовыми гарантиями мероприятия? Мы отдаем предпочтение второй из названных процедур[9].
Проблема научной разработки и внедрения в уголовнопроцессуальное законодательство новых комплексных следственных действий столь обширна и многогранна, что для ее полноценного обсуждения необходимо проведение специальных исследований. В рамках настоящей лекции считаем необходимым ограничиться несколькими замечаниями (дополнительно к тем, которые прозвучали ранее).
1. Комплексные следственные действия, в структуру которых включаются разведывательные мероприятия, не должны умалять самостоятельного значения ОРД, осуществляемой в рамках действующего законодательства. В конце концов, решение о применении конкретного процессуального действия либо оперативно-розыскного мероприятия зависит от конкретной ситуации.
2. Сфера применения комплексных следственных действий должна быть законом ограничена. Представляется, например, что не все оперативно-розыскные мероприятия целесообразно интегрировать в уголовное производство и обеспечивать порой громоздкими процессуальными процедурами.
3. Следователь не должен быть основным исполнителем негласной компоненты комплексного следственного действия (точно так же как не проводит он, например, контроль и запись переговоров). Помимо соблюдения правила о разграничении процессуальных функций нельзя сбрасывать со счетов и того очевидного факта, что для проведения любого, даже на первый взгляд кажущегося несложным, оперативно-розыскного мероприятия принципиально необходимо владение определенным комплексом знаний, умений и навыков.
И в заключение. Ежегодно отечественные процессуалисты сотни страниц научных текстов посвящают обоснованию достаточно ясного и очевидного тезиса: сами по себе результаты ОРД – сведения, предметы, документы, – не будучи вовлеченными в орбиту уголовного судопроизводства, не имеют доказательственного значения[10]. Но в данном суждении нет ничего необычного. В этом плане они не отличаются от других источников доказательств. Например, от сообщений очевидца, еще не допрошенного в качестве свидетеля; предметов, изъятых с места происшествия, но не осмотренных и не приобщенных к делу в качестве вещественных доказательств, и т.п. Но если в ходе уголовно-процессуальной деятельности на основе этих "результатов" сформированы показания, вещественные доказательства либо документы, устанавливаемые ими сведения обретают статус доказательств[11]. Подлежат ли они проверке? Да, конечно. Однако, как справедливо пишет об этом С. А. Шейфер, проведенные "действия по проверке этих доказательств не преобразуют их процессуальной формы и нс вытесняют их из доказывания, а имеют целью посредством получения новых доказательств подтвердить или опровергнуть содержащиеся в вещественных доказательствах и иных документах сведения"[12]. Если же полученные материалы уязвимы с точки зрения их допустимости, достаточности, полноты и достоверности, они, как и любые иные данные, могут использоваться в доказывании в качестве иной – ориентирующей информации. Однако и в этих соображениях нет ничего исключительного. Так же как, например, показания любого участника процесса могут в конкретной ситуации быть неточными, неполными, противоречивыми и даже ложными, полученными с нарушением условий допустимости, не входить в предмет и пределы доказывания, противоречить другим материалам дела или страдать неполнотой может и заключение эксперта. Соответственно, и использование в доказывании полученной при этом информации будет ограничено, затруднено или вовсе недопустимо.
Заключение
1. Либерализация и гуманизация уголовной политики, внедрение состязательных начал в уголовное судопроизводство не может сопровождаться ослаблением борьбы с преступностью, с ее наиболее тяжкими и уродливыми проявлениями.
2. УПК РФ создавался в крайне сложный, можно сказать, переходный период развития государства и в историческом плане не чем иным, как кодексом переходного периода, он быть не может[13]. Его еще ждут принципиальные преобразования, которые, на наш взгляд, затронут прежде всего досудебное производство.
3. Мы не призываем к "слепому" копированию концепций или отдельных норм, содержащихся в зарубежном законодательстве. Ведь кодифицированная отрасль права (УПК РФ) – целостный, системный объект (нормативный акт), и вмешательство в эту систему потребует корректировки других элементов, ее составляющих. Неадекватные же изменения способны причинить ей вред. Но эти идеи и нормы необходимо изучать и учитывать при совершенствовании существующего и разработке будущего уголовно-процессуального законодательства РФ. Кроме того, они наводят и на определенные размышления. Нельзя, например, не заметить, что развитие отечественного уголовно-процессуального права в анализируемом направлении в определенной степени (а может быть – главным образом) сдерживается взглядом на "результаты ОРД" как на второсортную информацию.
4. Никакие доказательства не имеют заранее установленной силы. Этот постулат доказательственного права не позволяет нам делить любые фактические данные, полученные в ходе досудебного производства и в суде, на доказательства первого и второго сорта. Однако аксиомой является (и должно оставаться таковым) правило, согласно которому продукт деятельности – доказывания, – сформированный на подготовительном этане уголовного судопроизводства, составляет лишь предварительный доказательственный материал для главного этапа – разрешения уголовного дела судом.
5. Следственные действия, названные нами комплексными, рано или поздно в том или ином объеме найдут воплощение в УПК РФ. Хочется надеяться, что специалисты в области уголовно-процессуального права не ограничатся одним лишь охаиванием либо поддержкой высказанных предложений, а уделят внимание анализу и зарубежного опыта, и перспективам развития российского уголовно-процессуального законодательства более глубоко и всесторонне, чем удалось это сделать нам в отдельной лекции. Ясно, что без солидной предварительной научной проработки законотворчество может оказаться неподготовленным к решению поставленных проблем, если таковые окажутся востребованными уголовной юстицией.