Западная политическая культура: римский путь
Достаточно долго политологи рассматривали западную политическую культуру в качестве определенного эталона в мире политики. Для большинства человечества культура, которую создал "освобожденный от оков Прометей", олицетворяла устремленность человека к вершинам рационализма, технологизма и прогрессизма. Агрессивный антропоцентризм – наиболее мощная нравственная парадигма Запада в сфере политики, последовательно утверждающая весьма категоричные максимы о том, что человек есть не только мера всех вещей, но и единственный источник силы, обеспечивающий политическую стабильность и прогрессивное развитие.
Сегодня все современные международные организации активно пропагандируют политические ценности, которые генетически и структурно порождены менталитетом Просвещения: свободу, равенство, права человека, достоинство личности. В определенном смысле наш век стал не только эпохой невиданного торжества идеологии Просвещения, но и началом ее заката. Поднявшись на вершины рационализма, прогрессизма и технологизма, западный человек увидел такие "бездны" прогресса, которые заставили его содрогнуться и переосмыслить заново весь пройденный путь. Никогда за всю историю человечества не были столь разительными контрасты между богатыми и бедными странами, между господствующими и обездоленными классами, между информированными и неинформированными структурами, допущенными и исключенными персоналиями. Вера в спасительную силу "морали успеха", поразительная терпимость к неравенству во всех его формах, к личному своекорыстию, необузданному утверждению агрессивного эгоизма изрядно запятнали высокие идеалы прогресса, благоразумия и индивидуализма.
Драма "прометеева человека", захваченного идеей рациональности, состоит в том, что ему удалось одержать пир
рову победу над "нерациональным" миром природы и человеческой культуры. Технологический энтузиазм адептов Просвещения, забывших о том, что природа – это все-таки храм, а не мастерская, сегодня прямо ведет человечество к экологической катастрофе. Технический прогресс неуклонно пожирает пространство природы и культуры, производя в них неслыханные опустошения. Всевозрастающее технологическое могущество "прометеева человека" сочетается с крайним духовным убожеством порожденного им потребительского общества, в котором сформировался катастрофический дисбаланс между технологическим активизмом и внутренней, духовной культурой "одномерного человека". Именно поэтому современные политологи пытаются заново переосмыслить роль и значение западной политической культуры, политических традиций и ценностей в политике. Они стремятся по-новому осознать возможности западной политической культуры, пытаясь найти выход из современных тупиков развития технической цивилизации. Это тем более актуально, что сегодня впервые за многие столетия обозначились явные признаки отставания западной цивилизации в темпах экономического развития.
Эксперты из японского Национального института комплексных исследований полагают, что США по абсолютным размерам ВВП к 2050 г. будут занимать в мире лишь третье место, поскольку у Китая ВВП будет больше в 1,66 раза, а у Индии – в полтора раза. При этом к середине века совокупная численность населения планеты превысит 9 млрд человек. Тройка мировых лидеров по количеству населения будет выглядеть следующим образом: Индия – 1,61 млрд, Китай – 1,42 млрд, США – 420 млн человек[1].
Причины взлета и падения западной цивилизации волнуют умы многих известных ученых. Американский философ Ричард Тарнас, исследовавший историю западного мышления, считает, что в основе западной ментальности лежит героическое побуждение сформировать разумное и самостоятельное человеческое "Я"[2]. Этот путь был да
леко не простым: на Западе исторически формировались весьма разные политические традиции, которые, пересекаясь, способствовали созданию альтернативных полюсов политической культуры.
Поиски западной культурной идентичности неизменно приводят исследователей к констатации того не лишенного иронии факта, что на вопрос о единстве есть два ответа. Западная культура восходит к двум несводимым друг к другу началам: античному язычеству и иудео-христианской традиции. Афины и Иерусалим – вот два символа этих начал. Истоки их оппозиции восходят к противопоставлению еврея и грека, заимствованному у Св. Павла. Афины и Иерусалим, античное и иудео-христианское можно сравнивать как религию красоты и религию послушания, эстетику и этику, разум и веру, свободное исследование и традицию. Западный мир живет напряженным сочленением этих двух полюсов; его динамизм проистекает из их конструктивного конфликта.
От античного полиса западная политическая культура унаследовала традиции автономных городских коммун и такие черты полисного генотипа, как свобода совести и трудолюбие. Полисная система основывалась на уважении к достоинству личности, к ее свободному выбору и представляла сообщество свободных граждан, что явилось ядром будущего гражданского общества. Христианская традиция с ее пониманием человека и его греховности также послужила формированию демократической духовной культуры. Она утверждала, что в своей греховности все абсолютно равноправны перед Богом и ни у кого нет привилегий – ни у папы, ни у аристократов. Единственная возможность искупить первородный грех – постичь смысл сотворенной Богом природы, чтобы таким путем узнать, чего хочет от человека Творец. Как подчеркивал английский ученый и богослов XVII в. Роберт Бойль, природа – это кафедра, воздвигнутая Творцом для индивидуального обучения человека духу истинного благочестия.
Однако западная цивилизация не является наследницей исключительно Афин и Иерусалима, помимо них есть еще и Рим: "Мы не являемся и не можем быть греками и евреями, поскольку мы прежде всего римляне" – подчеркивает французский философ Реми Браг. Причем в сфере политики римское влияние нельзя рассматривать просто наряду с другими источниками этой культуры. Политические
ценности Рима оказали решающее влияние на становление политической культуры Запада. Риторика европейских буржуазных революций полна подражания римской культуре, а искусство той эпохи буквально копирует римскую архитектуру и мебель. Так западная цивилизация в период становления буржуазной демократии Нового времени пыталась вдохновиться гражданскими добродетелями Брута и патриотизмом Регула. Римские символы благодаря Консулату и Империи проникли в армию (легион, орлы), а римское право вошло в Кодекс Наполеона, где на первом месте стояли отечество, порядок и патриархальная семья.
Итак, римский элемент в политической культуре западного мира является определяющим, но какова его роль? Во всех уже рассмотренных нами политических культурах конфликт между религиозной традицией и сферой политики практически отсутствовал. Значительно сложнее складывались такие отношения в западном христианстве. М. Вебер обращает внимание на то, что на заре становления христианства, в период эсхатологических ожиданий существовало отвращение к политической власти в лице Римской империи "как к царству антихриста"[3]. В Средние века ригористическую точку зрения во взаимоотношениях религии и политики сменила компромиссная: стали проповедовать пассивную терпимость по отношению к власти (всегда несправедливой), и следовательно, активное исполнение всех политических повинностей: "отдавайте кесарю кесарево", если это не угрожает спасению души.
Возобладала концепция Блаженного Августина о том, что историю направляет Бог, как бы разворачивая драматический сценарий двух незримых сообществ: избранных и осужденных, града Божьего и града земного, ведущих между собой упорную борьбу на протяжении всей истории от первых дней творения до Страшного Суда. При этом католицизм и протестантизм с самого начала вырабатывали разные формы политического пространства, разные системы ценностей и приоритетов. Римско-католическую традицию от самых ее истоков отличали высокий формализм классики, упорядоченность формы. Это имперская традиция, способная к формированию единого правового и политического пространства. Даже тип католической свято
сти основан на культе силы и деятельности. Духовенство, клир предстают здесь настоящим духовным войском. Голос папы – воина и политика – через энциклики неизменно обретает силу в политической жизни Европы.
Период Реформации стал определяющим в развитии западной цивилизации: об этом в той или иной форме заявляли все ее выдающиеся представители. Но классической по праву считается работа Макса Вебера "Протестантская этика и дух капитализма", где автор блестяще раскрыл роль протестантизма в создании особого типа мышления западного человека. Реформация не только привела к разделению некогда единой римско-католической традиции, но и выработала необходимые условия для коренного переворота в политической культуре и политической истории Запада.
Католицизм рассматривал мирскую жизнь как второстепенную, неподлинную и противопоставлял ей жизнь религиозную – в качестве подлинной, воцерквленной, где при посредстве церкви душа готовится к жизни вечной. Спасение здесь даруется прежде всего тем, кто усерден в церковной жизни, и напротив, для тех, кто уделяет слишком много внимания жизни мирской, забывает Бога, шансы на спасение души утрачиваются. Благодаря Мартину Лютеру религия была обмирщена. Он завершил "великий историко-религиозный процесс расколдовывания мира, начало которого относится ко времени древнеиудейских пророков и который в сочетании с эллинским научным мышлением уничтожил все магические средства спасения, объявив их неверием и кощунством"[4].
Активная мирская деятельность теперь рассматривается как религиозная обязанность, леность же приравнивается к греху. Тем самым протестантизм утвердил особое отношение к деятельности как к "святости, возведенной в систему"[5]. Пуританская этика – это мирской аскетизм, согласно которому работа есть спасение, долг, призвание. Протестантизм значительно сместил акценты в христианской традиции: он обратился непосредственно к человеку и возложил на него самостоятельную ответственность за формирование своей земной судьбы. Тем самым был утвержден кардинальный
принцип западной культуры – принцип субъективизма и индивидуализма, определяющий и формирующий мировоззрение человека этой цивилизации в Новое время.
Все основные черты западной ментальности так или иначе связаны с этим кардинальным принципом: повышенное чувство собственного достоинства, самоорганизация и самодисциплина, стремление управлять другими, изобретательность, деловитость, практицизм, расчетливость, эмоциональная холодность, авантюризм, любознательность. Несомненно, во многом благодаря этим ментальным особенностям практически все западные народы на определенном этапе исторического развития стали завоевателями и колонизаторами. Но несомненно и то, что во многом благодаря этим качествам на Западе сформировались институты политической демократии и утвердились демократические ценности в политической культуре.
Французский историк, социолог и политический деятель XIX в. Алексис де Токвиль считал протестантскую церковь истинной школой республиканских добродетелей, а религию – первым из американских политических институтов. Он подчеркивал существование неразрывной связи между доктриной протестантской религии и концепцией политической свободы на Западе. Проповедуя равенство людей перед Богом, протестантизм предполагает их равенство на Земле – равенство возможностей и политических прав. Одиночество человека перед Богом отражает одиночество либерального гражданина в отсутствии органических связей, закрепленного социально-политического статуса и иерархии.
Развитие политической культуры участия, писал А. де Токвиль, было во многом санкционировано сложившейся на Западе религиозной культурой участия. Протестантская церковь организована по так называемому конгрегационистскому (от лат. congregatio – союз, соединение) принципу: церковь контролируется прихожанами, которые нанимают священника, сами возводят здание церкви, следят за ведением финансовых дел. Тем самым протестантская церковь с самого начала воспроизводит модель политической системы: там есть свои лидеры, организационные комитеты, иерархия подчинения, развивается культура гражданского консенсуса, формируется открытый тип участия в общественной деятельности (партиципативность).
Отдавая приоритеты заслугам и достоинству, разуму и энергии, протестантская традиция содержит мощные мо
тивации человеческой деятельности, она заключает в себе огромный потенциал соревновательности. Политика здесь становится сферой конкурентной борьбы лидеров, партий и движений. Излюбленная американская шутка о том, что каждый американец может стать президентом, отражает высокую политическую мотивированность участников политического процесса.
Таким образом, западную политическую культуру можно назвать потенциальной, риторической. В рамках такой культуры отсутствует единая общезначимая картина мира: каждый человек здесь выстраивает иерархию ценностей вокруг своего конкретного "Я", поскольку именно индивидуальность первична и самоценна. Достоверными считаются те ценности, которые удается утвердить в ходе рациональной риторической аргументации и активной политической соревновательности. Тем самым ценности из самодовлеющей над человеком сущности превращаются в производную от его интересов. Культура вообще и политическая культура в частности становится глубоко светской, прагматической.
Этос политической культуры Запада наиболее полно раскрывает агрессивная тональность "морали успеха": безудержное стремление к вершинам успеха, благополучия и процветания во всех сферах общественной жизни. Не случайно М. Вебер предложил термин "специфически буржуазный профессиональный этос": "Мы обязаны призывать всех христиан к тому, чтобы они наживали столько, сколько можно, и сберегали все, что можно, то есть стремились к богатству"[6]. В то же время Вебер предвидел, что это стремление к успеху, наживе и процветанию, лишенное своего религиозно-этического содержания, примет характер безудержной страсти, сродни спортивной. Именно поэтому он вынес весьма строгий приговор западной политической культуре: "Бездушные профессионалы, бессердечные сластолюбцы – и эти ничтожества полагают, что они достигли ни для кого ранее не доступной ступени человеческого развития"[7].
Некритическая вера в прогрессивное развитие на Земле, которое целиком находится во власти человеческих рук, в сфере политики привело к далеко идущим последствиям.
Политический лидер уже не должен руководствоваться критериями нравственного должествования и национальной духовной идентичности. Ему вполне достаточно использовать критерий прогрессивности, что предполагает несколько отстраненный взгляд на политическую деятельность. Критерий рациональности получает приоритет над всеми другими мотивациями – так возникает культ инновационной, реформаторской, модернизационной деятельности в политике.
Римский путь западной цивилизация привел человечество к такому моменту истины, когда его будущее в духовной, экологической и политической сферах подвешено на тонкой нити. К. Г. Юнг на склоне лет сравнивал XX столетие с самым началом христианской эры и пессимистически заключил: на наш век наложило отпечаток катастрофическое настроение всеобщего разрушения, которое заявляет о себе повсюду – в политике, обществе, философии. Наша жизнь пришлась на то, что древние греки называли словом kairos – подходящий момент: подходящий как нельзя лучше для метаморфозы богов, основополагающих принципов и символов. Грядущим поколениям придется дать себе отчет в этих исторических переменах, если только человечеству не суждено уничтожить себя собственной научно-технической мощью[8].
Тупики технического прогресса и экологический кризис сопровождаются не менее значимым антропологическим кризисом – распадом идентичности западного человека. Этот процесс тем более знаменателен, что происходит на фоне всплеска национализма и укрепления идентичности людей незападных цивилизаций. Эрих Фромм одним из первых поставил диагноз "моноцеребральному кибернетическому человеку", назвав его артистом – больной личностью больного мира. Отличительные черты аутизма – неразличение живой и неживой материи, отсутствие привязанности (любви) к другим людям, использование языка не для общения, а для манипуляции, а также преимущественный интерес не к людям, а к машинам и механизмам. Если патологические процессы распространяются на все общество, то они теряют индивидуальный характер:
тогда вся культура настраивается на этот тип патологии и находит пути и средства для ее удовлетворения[9].
Однако помимо психологического, есть и политическое измерение этой общественной патологии: распад гражданского общества, утрата социально-политических связей, отсутствие интереса к политике и деструктивные формы протеста. Не случайно в западных странах сегодня в среднем на выборы приходит около 53% избирателей, неуклонно растет процент тех, кто голосует против всех, и особенно велико число аполитичных граждан среди молодежи. Культ потребления разрушает политические качества человека, и это грозит подорвать политические основы современного западного общества.
Культ потребительского общества и ценностей потребления тесно связан с такой важной чертой западной политической культуры, как экспансионизм и мессианство – стремление к распространению западных ценностей по всему миру. Феномен глобализации большинство западных политологов сегодня склонны рассматривать сквозь призму вестернизации, не сомневаясь в том, что западные ценности вполне достойны стать "общечеловеческим достоянием". Например, Питер Бергер подчеркивает: "Безусловно, есть зарождающаяся глобальная культура, и она по своему происхождению и содержанию, безусловно, американская"[10]. П. Бергер и С. Хантингтон сформулировали четыре направления, по которым разворачивается процесс глобализации-вестернизации.
1. Распространение так называемой давосской культуры, т.е. культуры экономических и политических представителей международного капитала.
2. Формирование клубной культуры интеллектуалов за счет работы многих фондов и неправительственных организаций.
3. Экспансия массовой потребительской культуры, "культуры Макдоналдса".
4. Распространение евангелического протестантизма.
Однако есть еще и пятое направление, о котором эти два
американских политолога предпочли умолчать. Это страте
гия информационной войны, использование информационных технологий для распространения западных ценностей по всему миру. Как иронично заметил 3. Бауман, "нас всех “глобализируют”"[11].
Несомненно, такая агрессивная стратегия современной западной политической культуры не может не вызывать возмущения и сопротивления со стороны незападных цивилизаций. Современные исследования в области политической психологии показали, что людям свойственно не только поддаваться внушению со стороны средств массовой коммуникации, но и вырабатывать психологические методы защиты от манипулятивных воздействий – контрсуггестию. Ни один вызов информационного общества не остается без ответа – таков общий закон развития политической культуры.
Наиболее сильный ответ зреет сегодня в рядах сторонников "самобытного сопротивления". Этот термин предложил испанский политолог Мануэль Кастельс, дав тем самым общую характеристику движениям экологистов, феминисток, религиозных фундаменталистов, националистов, местных общин, антиглобалистов. Новое "самобытное сопротивление" находит себе опору в ценностях местного сообщества и национальных традициях. Возникающие сегодня повсеместно новые политические движения строят свое сопротивление на традиционных ценностях Бога, нации и семьи, возводя укрепления вокруг своего лагеря, созданного по этническому или территориальному признакам. Но "самобытность сопротивления" не ограничивается традиционными ценностями, поскольку она строится также при помощи проактивных социальных движений (прежде всего экологического, территориального, женского), утверждающих свою самостоятельность через общинное сопротивление[12].
В ответ на виртуальную агрессию глобализации-вестернизации разворачивается активный политический процесс на вполне реальной местной политической сцене. Теоретики постмодернизма справедливо полагают, что субъектами политического процесса в информационном обществе
будут не партии и профсоюзы, а самобытно ориентированные сообщества людей, организованные с помощью сетевых структур. Это позволило М. Кастельсу пророчески заявить: "Именно па задворках общества, будь то альтернативные электронные сети или же самые низовые сети сопротивления сообщества, я усматриваю зародыш общества, в муках рождаемый историей благодаря могуществу самобытности"[13].