Мишель Фуко: "игры истины" и "знание-власть"

Одной из тенденций постструктурализма является рассмотрение реальных властных отношений вместо власти анонимных структур. Власть функционирует на всех уровнях отношений в обществе. Именно она порождает те якобы анонимные структуры, которые, оставаясь неосознанными, управляют текстами, речью, поведением человека. Такова, например, позиция Мишеля Фуко (1926–1984).

В центре внимания Фуко находились науки о человеке. Это не совсем то же, что и гуманитарные науки, ибо науками о человеке являются также медицина или психиатрия, однако идеи (Буко наложили свой отпечаток и на методологию гуманитарного познания.

Фуко принадлежит загадочная фраза о том, что в будущем, когда изменится характер познания и культуры, "человек исчезнет, как исчезает лицо, начертанное на прибрежном песке" 115, с. 4871. Как понять столь экстравагантное утверждение? Речь идет о том, что "человек" – не "вещь сама по себе", а то, что мы сейчас вкладываем в эnо понятие. В этом смысле "человек возник в определенную историческую эпоху. А вслед за этим “гуманитарные науки” появились в тот момент, когда в западной культуре появился человек..." [15, с. 440]. Соответственно, когда эта эпоха закончится и сложится новая, "человек исчезнет, как исчезает лицо, начертанное на прибрежном песке".

Но почему мы должны думать, что эта эпоха закончится исчезновением сс основных представлений? Нс является ли каждая поВперед эпоха в развитии человеческой мысли дальнейшей разработкой понятий и идей, которые удалось развить предшествующей эпохе? С точки зрения Фуко, дело обстоит совершенно не так. Отдельные эпохи человеческой культуры обладают своими собственными структурами, в рамках которых определяются все принадлежащие им понятия и представления. Эти структуры есть условия возможности мнений, учений, проблем и дискуссий, существовавших в соответствующую эпоху. Они возникают в истории и через некоторое время исчезают без следа, уступая место другим структурам, в рамках которых те же слова (например: "человек", "язык", "мышление", "безумие" и др.) будут означать уже нечто иное.

Фуко является страстным защитником утверждения, что история идей и знаний является дискретной (дисконтинуальной, разрывной). В философии науки родственный подход представлен, например, в книге Т. Куна "Структура научных революций". У Куна история науки предстает не как непрерывное развитие и приращение определенных традиций, но как смена периодов кумулятивного развития и научных революций, в ходе которых меняются теории, образцы решения проблем, преображаются методологические нормативы, картины мира и т.д.

Идею разрывной истории знания Фуко проиллюстрировал значительным массивом собственных историко-научных исследований. Они были посвящены становлению различных дисциплин, изучающих человека, – клинической медицины, психиатрии, сексологии, социологии. Все эти дисциплины сложились в XIX в. и вырабатывали определенный взгляд на человека. Исследуя эти процессы, Фуко призывал историков познания как можно осторожнее обращаться с понятиями типа "традиция", "влияние", "развитие" и т.п. Он подчеркивал значение таких понятий, как "разрыв", "прерывность", "порог", "трансформация" для методологического багажа историка знания.

Фуко призывал освободиться от понятий, синтезирующих многообразие исторических данных в континуалистских понятиях. Все рассуждения, основанные на таких понятиях, надо поставить под вопрос. Например, рассуждения о средневековой политике или литературе, об аристотелевском понимании науки и т.п. Действительно, нельзя допускать как нечто очевидное, что в Средние века или в Античности существовали явления, к которым эти понятия приложимы столь же успешно и на тех же основаниях, что и к современным политике, литературе, науке; напротив, Фуко считает, что надо поставить такое допущение, обычно делаемое в гуманитарных исследованиях, под вопрос.

Или, предположим, исследуется история психиатрии, и для нее изыскиваются "истоки" в учениях средневековых или античных авторов. По нельзя, твердит Фуко, назвать средневековое рассуждение психиатрическим, потому что, как он показывает, психиатрия и, соответственно, понятие психического заболевания сложились только в XIX в. Для людей XVII– XVIII вв. не существовало эквивалента современного понятия психически больного. Существовало общее представление о неразумии, объединяющее все виды отклоняющегося поведения: бродяжничество, попрошайничество, венерические болезни, колдовство и т.д. Нс ощущалось никакой необходимости разделить эту неопределенную массу девиантов на группы. Так что можно сказать, что "психически больной" как определенная культурная реальность и медицинская данность есть продукт Новейшего времени [16]. Если признать, что психиатрия и само понятие "психическое заболевание" суть продукты XIX в., то встает тонкий вопрос, как выделить и в каких понятиях описать, не впадая в анахронизм, предшествующие практики и типы знания, на базе которых сложилась психиатрия.

Фуко рассматривает историю западноевропейских знаний о человеке как историю различных "игр истины". Он вводит это понятие, чтобы подчеркнуть принципиальную установку своей методологии: правила, нормы, стандарты, цели, критерии познавательной деятельности, представления о предмете и о субъекте познания (т.е. о том, за кем и на каком основании признается право изрекать истину) в различные эпохи являются разными. Историк знания должен специально исследовать, когда, при каких конкретных условиях возникали и модифицировались те или иные правила.

По мере того, как расширялся круг исследований Фуко, для него становилось все более очевидным, что в интересовавших его "играх истины" важную роль играют отношения власти. Например, в той "игре истины", каковой является современная медицина, субъектом познания признается врач, получивший профессиональную подготовку. Только он способен знать истину о состоянии больного; за больным или его близкими такая способность, безусловно, отрицается. Как обладающий знанием, врач имеет власть над больным. В современной культуре сформировалось представление о том, что человеческое тело должно быть доступно для исследования (ср. устанавливаемые государством правила обязательных диспансеризаций). То есть человеческое тело существует как объект познания, но не для пребывающего в этом теле "Я", а для обладающего определенным сертификатом и облеченного соответствующим правом врача. Генезис этой познавательной практики Фуко прослеживал в работе "История сексуальности" [17].

Исследования по истории психиатрии, медицины, пенитенциарной системы и представлений о человеческой сексуальности приводили Фуко к тому, что, начиная с XIX в., складывается целый массив "игр истины" (Фуко также употребляет термин "дискурсивные практики"), которые не просто делают человека объектом познания. Они воспитывают его определенным образом и одновременно закладывают теоретические и методологические основы наук о человеке. Эти практики неразрывно связаны с отношениями власти. Однако отношения власти претерпевают в истории мутации, как и все остальное. Поэтому генезис современного "человека" (т.е. современного понимания человека) Фуко связывает с определенными формами власти.

Он показывает, что с XIX в. в западном обществе складывается особый тип власти, который он называет "власть над жизнью (biopouvoir)". Такая власть функционирует как постоянно действующий и стремящийся к максимальной эффективности механизм всеобъемлющего контроля. Новые технологии власти создавались постепенно и непреднамеренно сразу в разных сферах общественной жизни. Такой технологией власти была "дисциплинарная власть", понятие о которой Фуко подробно развивает в книге "Надзирать и наказывать" [18].

Одной из характерных черт этого типа власти является тенденция помещения индивидов в замкнутом пространстве, подчиненном определенной цели, в котором действуют определенные законы и правила – пространства "дисциплинарной монотонности". Это психиатрические больницы, работные дома для бродяг и нищих, клиники, колледжи, казармы и т.п. Все эти формы "заключения" возникают примерно одновременно. Пространство внутри тюрьмы, казармы, больницы, психиатрической лечебницы, учебного заведения заполняется людьми, которым вменяется в обязанность – под страхом наказания того или иного рода – подчиняться правилам внутреннего распорядка, т.е. соблюдать требуемую данным учреждением дисциплину. Человек во всех заведениях такого типа несвободен. Он – объект власти, которая пронизывает все дисциплинарное пространство.

Принципы этой дисциплины, в частности размещение людей в таких пространствах (что равнозначно их классификации), воплощают представления властной инстанции о своих функциях и своих объектах. Следовательно, тут мы имеем дело уже не просто с властными отношениями, но с особым образованием, для которого Фуко ввел термин "знание-власть". Это такая власть, которая неразрывно связана со знанием (ср. власть врача над пациентом). Речь идет о знании, которое существует только в контексте определенных властных отношений. Если любое знание само формирует свой предмет, то же самое делает и власть. Она изучает подчиненных ей людей не так, как они есть сами по себе, а как они существуют в определенных дисциплинарных институтах (ср. например, такую дисциплину, как "психология школьного возраста"; изучение преступников в тюрьмах; наблюдение за сумасшедшими в лечебницах, изучение болезней в клиниках). По это не осознает ни сама власть, ни объекты ее изучения. Знание- власть развивается и обогащается путем сбора информации и наблюдений за людьми как объектами власти. Недаром одной из важнейших функций всех дисциплинарных институтов современного общества является сбор статистики и создание сводов знаний о своих объектах – деятельность одновременно и познавательная, и контролирующая. Знание-власть проявляет себя в форме знания, включенного в существование и воспроизводство властных структур.

Однако "власть над живым" реализуется не только в дисциплинарных институтах. В первом томе своей "Истории сексуальности" [17] Фуко описывает систему власти, перехлестнувшуюся за пределы любых дисциплинарных институтов и пронизывающую все общество. Она выстраивается вокруг человеческой сексуальности. Вообще, утверждает Фуко, сексуальность есть изобретение XIX в., в том смысле, что данная эпоха породила совершенно уникальное представление о сексуальности как скрытом в недрах человеческого существа угрожающем начале, пронизывающем всю человеческую психику. Это представление оказалось основой для формирования целого веера практик – медицинских, психиатрических, педагогических, которые оказались также и технологиями власти. Они охватывали все, что касается человеческого тела, и посредством этого проникали во все поры общественной и частной жизни.

Социальные науки, утверждает Фуко, наряду с другими науками о человеке, во многом опираются на информацию, собранную в рамках дисциплинарных институтов, и, более того, они не свободны от понимания человека, выработанного в рамках "власти над живым".

Возвращаясь к вопросу об отличии гуманитарного знания от естественнонаучного

Мы начали эту главу с тезиса о том, что гуманитарное знание принципиально отличается от естественных наук. Мы рассмотрели искания в области методологии гуманитарных наук. Теперь самое время вспомнить, что, пока они осуществлялись, изменилась и философия точного естествознания. Поэтому вопрос о специфике гуманитарного познания приобретает новое звучание. Некогда требовалась защита права гуманитарных наук на то, чтобы отличаться от естественных и тем не менее быть науками, потому что, как считалось, естественные науки пользуются особыми методами (экспериментирование, математическая обработка), которые делают их утверждения объективными и неопровержимыми, тогда как гуманитарные науки не пользуются этими методами.

Однако выводы постпозитивистской философии науки показывают, что при всем принципиальном отличии их предмета гуманитарные науки не "хуже" и не "ниже" точного естествознания. В самом деле, если процедура интерпретации, характерная для гуманитарных наук, остается в герменевтическом круге, то не остается ли естественнонаучная теория в круге обоснования гипотезы экспериментом, а эксперимента – гипотезой? Если гуманитарное познание и понимание человека в ходе истории претерпевают резкие исторические деформации и перестройки, при которых меняется само понимание предмета, то Т. Кун представляет развитие точных естественных наук как последовательность несоизмеримых между собой парадигм. Если позиция исследователя-гуманитария неизбежно "нагружена" его "предпониманием", обусловленным его собственной жизненной позицией, психологией, социальными интересами и пристрастиями, то современная философия науки показывает, что идеи ученых-естественников и решения научного сообщества испытывают немалое влияние "предвзятых позиций", интересов, мировоззрения.

Современная философия, социология и история науки показывают, что теории точного естествознания являются человеческими конструкциями, несущими печать той эпохи и культуры, которая их породила. Поэтому становится ясным, что естествознание и гуманитаристика должны существовать и развиваться бок о бок, не претендуя на приоритетность.