Дж. Милль
Вокруг этического наследия английского философа Джона Стюарта Милля ведутся не только споры исторического характера. Его взгляды оказывают влияние на многих современных этиков. Какие же направления этической мысли философа сохранили свое значение и поныне, а какие, подвергшись творческому отрицанию, лишь оказали влияние на дальнейшее развитие этической теории.
Зрелым произведениям Милля присуща большая, чем обычно представляют, "согласованность". Первой известной широкому кругу читателей монографией Милля стала "Система логики". Идея ее создания возникла после выхода в свет в 1828 г. книги Р. Уэттли "Элементы логики", в которой, по мнению Милля, трактуется природа научного исследования и формальной логики. Дж. Милль усматривал связь между интуитивизмом, признающим внеопытные пути открытия истины, и консерватизмом. Для интуитивизма истинно все то, во что мы глубоко верим. Стремясь изгнать интуитивизм из этики, Милль предпринял атаку на самый надежный оплот интуитивистов – математику. Все знание – результат опыта, вывода или индуктивного обобщения. Осуществленный Миллем анализ значения во многом ошибочен и ведет к феноменализму, но замечательно согласуется со стремлением создать эмпирическую логику опыта.
В работе "Утилитаризм" утилитаристская мораль противопоставляется морали теологической и интуитивистской. Дж. Милль отрицает существование как нравственных качеств в природе, так и нравственного чувства в психике человека. Различая далее "закон науки" и "правила практики" у Милля, можно остановиться на "искусстве жизни", в частности, на морали. Первым принципом "искусства жизни" служит польза, а его теоретическим базисом – науки о человеческой природе, т.е. психология и социология. Утвердив необходимость первых принципов, Милль, естественно, пытается доказать истинность принципа "наибольшего счастья" в качестве цели и основания этики.
Действительная трудность состоит в том, чтобы уложить эссе Милля "О свободе" и "О подчинении женщин" в контекст собственного духовного развития философа. Обычно ратующий за авторитеты, стабильность и согласие, Милль здесь защищает разнузданную свободу слова и мысли. В этих колебаниях проявляется его беспокойство по поводу перехода от эпохи христианства к гуманизму. Выступая за свободу мнений, он делает главной мишенью викторианскую нетерпимость к критике христианства и склоняется к религиозному релятивизму.
Дж. Милль настаивает на том, что мерилом добра в человеческих действиях должно считаться не собственное счастье деятеля, а величайшая сумма счастья вообще, хотя бы от такого поведения не происходило никакого счастья для самого лица. Но когда ставится вопрос о доказательствах, на которые опирается это учение, Милль пишет: "Нельзя отыскать другой причины тому, что общее счастие желательно, кроме того что каждый человек желает собственного счастия, насколько оно кажется ему возможным. Так как это факт, то мы имеем все доказательства, допускаемые в этом случае, все, каких только можно требовать – тому, что счастие есть благо: что счастие каждого человека – благо для него самого и что следовательно общее счастие – благо для всего человечества"[1].
Разумеется, если исходить из того факта, что каждый ищет своего счастья, мы, очевидно, не получим иного мерила для человеческой деятельности, кроме счастья личного. Для того чтобы выйти из этого круга, надо доказать, что человек может и должен иметь в виду не личные, а общие цели. Но как же это доказать, когда Милль не допускает, что у человека могут быть иные цели, кроме личного удовольствия.
Если же сумму счастья сделать мерилом человеческих действий, то следует определить, в чем состоит счастье. Если в нем заключаются всевозможные удовольствия, то мы должны будем, по остроумному замечанию Чичерина, назвать добродетельным человеком того, кто угощает других хорошими обедами. Публичная женщина будет самая добродетельная из всех, ибо она наибольшему числу людей доставляет удовольствие. Против такого воззрения, низводящего человека на степень животного, Милль возражает, говоря о том, что удовольствия бывают разные, материальные и духовные. При сравнении их компетентными судьями могут быть единственно те, которые знают те и другие, а эти люди, по крайней мере в большинстве, утверждают, что духовные удовольствия выше материальных. Следовательно, первые должны быть главным предметом человеческих стремлений.
Этот довод Милль изобрел не сам, а позаимствовал его у моралистов шотландской школы. Однако двойной авторитет не придает этому тезису большей убедительности. По-видимому, это доказательство опирается на опыт; но в опыте намеренно устраняются все противоречащие факты, а берутся единственно те, которые подходят под предвзятую модель. Самая же мысль основана на явном софизме; корень последнего лежит в том двойственном смысле, который придается слову "знать". Оно не означает здесь знакомства с предметами, возбуждающими удовольствие, ибо нельзя сказать, что люди, предпочитающие материальные удовольствия духовным, были незнакомы, например, с семейной жизнью или с отечеством.
"Знать", как можно видеть из объяснений самого Милля, означает здесь ощущение известного удовольствия, и притом не в слабой только степени, а высшей против удовольствий другого рода, ибо иначе было бы дано предпочтение последним. Следовательно, по мысли Чичерина, когда говорят, что люди, знающие удовольствия обоего рода, предпочитают духовные, это означает только, что те, которым духовные удовольствия доставляют больше наслаждения, нежели материальные, предпочитают первые. В этом, конечно, нельзя сомневаться, ибо это чистая тавтология.
Но какой же можно вывести отсюда общий закон? Разве то же самое рассуждение не прилагается в совершенно одинаковой степени к людям, предпочитающим материальные удовольствия? На каком же основании примем мы мнение первых, а не последних? Ясно, что на этой почве нет никакой точки опоры для сравнения. Удовольствие есть чисто личное чувство, о котором каждый судит по-своему. Действительно, если величину или качество удовольствия признать единственным мерилом человеческой деятельности, то на основании опыта можно сказать только, что тут все зависит от личного вкуса. Одни предпочитают одно, другие другое, а так как личное удовольствие составляет для человека единственный закон, то очевидно, что каждый будет следовать только своим личным влечениям. Требовать же, чтобы человеку нравилось то, что ему не правится, нелепо.
Б. Н. Чичерин показывает, как самый признаваемый утилитаристами факт, что люди нередко предпочитают чужое удовольствие своему собственному, уничтожает всю их теорию, ибо этим явно доказывается, что личное удовольствие не составляет единственной цели человеческой деятельности. Когда нравственный человек действует по обязанности или из любви к человечеству, он вовсе не имеет в виду то удовольствие, которое он от этого получит. Если бы он поставил себе целью свое собственное удовольствие, то нравственный поступок в его глазах тем самым перестал бы быть нравственным, а вместе с этим исчезло бы и само проистекающее из него удовольствие[2].
Действительно, нравственное удовольствие существует только там, где оно является не целью, а последствием действия. Как только удовольствие становится целью, оно тем самым уничтожается. Таким образом, попытка вывести стремление к общей пользе из искания личного удовольствия основана на полнейшей путанице понятий. Утилитаризм – не что иное, как замаскированная теория эгоизма, которая с помощью неясности выражений старается превратить личное начало в общее, но через это впадает в еще большие противоречия.
Однако надо подчеркнуть, что Милль был одним из проницательных умов XIX в. Он писал: "Признаюсь, я не обольщаюсь насчет жизненного идеала, предлагаемого теми, кто думает, будто нормальное состояние для человеческого существа – это борьба за преуспевание; будто попирать и подавлять друг друга, расталкивать друг друга локтями и наступать друг другу на пятки – что и составляет существующий тип общественной жизни, – это наиболее желательная участь для человечества или же не что иное, как неприятные симптомы одного из этапов промышленного прогресса... Пока богатство пользуется властью, а стать как можно богаче – всеобщий предмет честолюбивых устремлений, наиболее приемлемо, конечно, чтобы путь к достижению этой цели был открыт для всех без предпочтений и пристрастий. Однако наилучшее состояние для человеческой природы такое, при котором нет бедных и никто не жаждет стать богаче, нет оснований опасаться, что кто-то постарается оттолкнуть вас, чтобы пробиться самому"[3].
Поскольку Милль исходит из необходимости искать ценности в мире, доступном эмпирическим исследованиям, его можно характеризовать как натуралиста в широком значении этого термина. Попробуем дать определение метаэтического натурализма Милля и его так называемой "натуралистической ошибки". Дж. Мур в "Принципах этики" формулирует понятие "натуралистическая ошибка" именно в борьбе против этической концепции утилитаризма.
При характеристике взглядов Милля можно условно пользоваться понятием "аксиология", хотя в работах Милля эта проблематика включалась в сферу телеологии. Для адекватной интерпретации взглядов Милля необходимо иметь в виду, что общим термином "телеология" у него обозначаются как эпистемологические и логические, так и нормативные проблемы ценности.
Дж. Милль пытался обосновать возможность этики, независимой от религии. Он доказывал правомерность психологического гедонизма. Однако может ли психологический гедонизм, в той или иной его форме, выступать в качестве достаточного обоснования этического гедонизма?
Дж. Милль размышляет над вопросом: формируются ли наши моральные оценки в зависимости от мотивов, которыми руководствуется лицо, совершающее поступок, или же оценка производится, исходя из последствий, вызванных этим поступком?
Останавливаясь на характеристике проблемы моральной обязанности важно отметить взгляды Милля на психологические детерминанты справедливых поступков. Не менее важными являются ведущиеся в современной этике споры о соотношении справедливости и полезности, участники которых часто обращаются к Миллю. По мнению многих критиков, среди которых имеются и сторонники утилитаризма, проблема взаимоотношения справедливости и полезности не получила своего окончательного разрешения в теориях Бентама и Милля.
В последние десятилетия среди представителей утилитаризма четко определились два течения: сторонники утилитаризма действия и сторонники утилитаризма правила. Оба направления указывают на Милля как на своего предшественника. Эти претензии обоснованы. Первоначальным объектом оценки у Милля является поступок, действие, рассматриваемое через призму ценности его результатов. Однако конечным объектом оценки оказывается действующий человек, которому приписывается моральная ценность на основе уже проведенной оценки совокупности его действий.
Дж. Милль в трактовке свободы воли исходил из идеи "неправильности языка", поскольку видел источник дискуссии о проблеме свободы воли не в общей теории универсума, а в том способе, каким утверждения о свободе воли соотносятся с самосознанием личности. Согласно теории свободы воли, некоторые человеческие проявления свободны от необходимости, а определенные черты характера не порождены действием причин, общим состоянием универсума. Сам Милль пережил духовный кризис, который он связывал с доктриной необходимости. Это состояние духа (беспомощность, бессилие, подвластность бесконтрольным внешним силам) он определял как фатализм. Однако Милль не считал, что теория необходимости обязательно ведет к фатализму, хотя это и совпадает с индивидуальными ощущениями. Он полагал, что и те, кто признает теорию необходимости, и те, кто ее отрицает, ошибаются в одном и том же, а именно язык, на котором изложена эта доктрина, определяет их ошибку. Дж. Милль был убежден: мысль о том, что доктрина необходимости якобы обрекает личность на фатализм, связана с применением к действию и волнению идей, включенных в обычное словоупотребление слова "необходимость".
Если брать "обычный язык", то чувство фатализма возникает неизбежно. На самом же деле, как считает Милль, идея необходимости вполне сочетается с инстинктивным сознанием свободы. Он заменяет двузначную формулу "А есть причина В" трехзначной: 1) настоящие мотивы; 2) характер и диспозиции индивида; 3) эффект того способа, каким индивид будет действовать. Дж. Милль считал, что эта триада позволяет оставлять открытым вопрос о том, какое количество действующих условий в ней участвует, и оттеняет контрдействия причин.
В своем понимании языка Милль придерживается мнения, что значение слов рождается в определенной ситуации, в которой слово используется. Значение термина, следовательно, неведомо, его еще требуется найти. Поэтому, согласно Миллю, попытка дать терминам оторванное от старого, традиционного новое употребление обречена на провал. По Миллю, магические заклинания метафизики вытекают из попытки понять слово "необходимость" в метафизическом контексте тем же путем, что и его понимание в обычном словоупотреблении. Если разорвать эту связь, то прояснится отсутствие нового технического языка, который мог бы продуцировать метафизическую магию. Однако остается нерешенным вопрос: почему люди так привязаны к магии метафизики?
В книге "Утилитаризм" Милль исходит из концепции опытного происхождения нравственных чувств и принципов. Развивая утилитаристскую этику Бентама, согласно которой ценность поведения определяется доставляемым им удовольствием, Милль признает не только эгоистические, но и бескорыстные стремления. В общественной жизни люди должны учитывать взаимные интересы, что дисциплинирует их эгоизм. Развитое нравственное чувство обнаруживается поэтому в стремлении к достижению "наибольшей суммы общего счастья".
Итак, представители утилитаристской этики (Бентам, Милль) исходили из того, что моральны те действия, поступки, линия поведения индивида, которые приносят наибольшую пользу (добро) наибольшему числу людей. Понятие пользы (добра) в утилитаристской этике связывается только с результатом определенных действий или поступков. Соответственно в утилитаризме не обращается особого внимания на процесс выбора средств для достижения этого результата. Утилитаристская этика телеология на, поскольку наше действие, подвергаемое моральным оценкам, и результат этого действия уже отчасти обусловлены нашими целями и ценностями. Свобода выбора фактически связана только с имеющимися альтернативами в выборе средств. В такой ситуации мы действуем исходя из соображений эффективности или некоторых других принципов, не выводящих нас за рамки целерациональности.