Memory studies
Выше мы уже затрагивали проблему соотношения истории и исторической памяти, подчеркивая, что историческая наука — лишь одна из форм знаний о прошлом. Механизм формирования исторических представлений в массовом сознании изучают memory studies (исследования памяти).
Memory studies — междисциплинарное направление исследований, в центре внимания которого — историческое сознание, коллективная память отдельных социальных групп и человечества в целом. В фокусе memory studies механизм формирования и передачи представлений о прошлом, видения истории, как в современном социуме, так и в различных эпохах и цивилизациях.
Методология memory studies носит междисциплинарный характер: помимо историков, на этом исследовательском иоле активно работают социологи, философы, филологи, политологи, психологи. Можно с уверенностью констатировать, что memory studies одно из наиболее интенсивно развивающихся направлений современного социогуманитарного знания на Западе (со своей научной периодикой, тематическими конференциями, учебными курсами и пособиями). Все более популярным становится это направление и в России.
Основные теоретические понятия и методологический аппарат, которые используются в области изучения исторической памяти, обусловлены развитием истории и смежных социальных наук (классические работы Мориса Хальбвакса, Ле Гоффа, Бенедикта Андерсона, Эрика Хобсбаума, Поля Рикёра, Яна Ассмана и других). Начало "мемориального бума" и возникновения memoiy studies в 1980-е гг. связано с деятельностью "анналистов" третьего и четвертого поколения школы — здесь следует указать, прежде всего, на ставшую теперь классической работу Гене "История и историческая культура средневекового Запада" (1980) [1] и проект Пьера Нора "Места памяти" [2]. Если работа Гене интересна системным применениtм метода контент-анализа по отношению к историческим нарративам, бытовавшим в средневековой Европе, то работа Нора важна введением в научный оборот термина "место памяти".
Согласно концепции Нора, в современную эпоху, которую историк называет "мемориальной", "места памяти рождаются и живут благодаря чувству, что спонтанной памяти нет, а значит, нужно создавать архивы, нужно отмечать годовщины, организовывать празднования, произносить надгробные речи" [3]. В трактовке Нора любой существующий или воображаемый объект, который получает мемориальную нагрузку, становится местом памяти.
"Место памяти" — всякое значимое единство материального или идеального порядка, которое воля людей или работа времени превратили в символический элемент наследия памяти некоторой общности [4].
Таким образом, круг мест памяти очень широк: это может быть исторический герой (например, Жанна Д'Арк), место (например. Пантеон), документ (например, Верденский договор), событие (например, битва при Хастингсе), исторический нарратив (например, "Большие французские хроники") и многое другое. Проект под руководством Нора — попытка создания истории современной коллективной памяти Франции, раскрытой через ее репрезентации в местах памяти.
Понятие мест памяти тесно связано с другими определениями, используемыми в memory studies: конструирование наций, образ чужого, воображаемое прошлое. В их основе — идея о том, что представления о прошлом, национальной истории, окружающем мире созданы в тех или иных целях, зависят от ментальности конкретной социальной группы, идеалов будущего, исходя из которых конструируется прошлое. Таким образом, для memory studies центральные проблемы — проблемы региональной и национальной идентичности, формирования мифов национальной памяти.
В этой связи важным является понятие объекта исторической памяти, которое позволяет рассмотреть представления о прошлом через призму конкретных источников формирования исторической памяти.
Объект исторической памяти — любой исторический феномен (событие, герой, явление), оценочная / смысловая характеристика которого содержится в источнике формирования исторической памяти (устная традиция, письменные источники, коммеморации, аудиовизуальные источники и т.п.).
Использование этого понятия, во-первых, позволяет выявить те локальные объекты исторической памяти (события или исторических персонажей), которые присутствовали в круге источников, формировавших память конкретной эпохи, а во-вторых — прояснить отношение, образ данных объектов, которые транслировались в источниках, созданных с разных идеологических позиций (исходя из различного видения будущего). Это, в свою очередь, помогает выявить места консенсуса исторической памяти, конфликтные объекты и болевые точки памяти [5]
Например, анализ нарративных источников (художественная литература, публицистика, учебная литература и др.) формирования исторической памяти, проведенный в рамках одного из исследовательских проектов Санкт-Петербургского университета по разным тематически-хронологическим выборкам среди наиболее популярных в 1965—2008 гг., выявил следующий круг наиболее популярных объектов исторической памяти: Иоанн Грозный, Петр I, Екатерина Великая, Отечественная война 1812 г., Александр Пушкин, Лев Толстой, Октябрьская революция 1917 г., Ленин, Гражданская война, Сталин, Великая отечественная война.
Среди конфликтных объектов — Иван Грозный и Сталин, которым даются оценки прямо противоположные в зависимости от принадлежности текста к конкретной идеологической концепции — позитивные в рамках государственно-патриотического / консервативного дискурса и, безусловно, негативные в рамках концепций либеральной или социально- демократической направленности. К местам консенсуса национальной памяти можно отнести деятелей русской культуры, прежде всего Пушкина и Толстого, а также две отечественные войны — 1812 г. и 1941 — 1945 гг. К болевым точкам следует отнести такие объекты, как Петр I, Екатерина Великая, Октябрьская революция, Ленин, Гражданская война, которые не имеют однозначной оценочной привязки к той или иной концепции и получают противоречивые оценки в рамках одной концепции [6].
В литературе выдвинут ряд интересных гипотез о характере российской исторической памяти и массового исторического сознания. В их числе, например, вывод о том, что единое историческое и этническое массовое сознание в Древней Руси возникает не во время формальной общности, а позже, во времена политической раздробленности — во второй половине XIII в. — начале XIV в., т.е. тогда, когда нарративные и документальные источники на всех частях восточнославянской этнической территории фиксируют самоназвание "русины", или "русские", а определение местным населением страны, в которой живут, "Русью", или "русской землей", языка — "русским" [7].
Любопытно, что исследователей привлекает в основном "история памяти" допетровской Руси, а последующих эпох — в гораздо меньшей степени. Осмелимся предположить, что причина такой ситуации не только в большей охватности (в сравнении с поздними периодами) Источниковой базы, но и в том, что допетровская Русь в значительной степени — место консенсуса современной исторической памяти. Переломное для исторического сознания россиян петровское время и XVIII в. в целом в настоящее время находятся на периферии мемориальных исследований, за немногими исключениями (см. прежде всего работы О. Г. Агеевой о политике памяти петровского времени [8] и А. В. Зорина о формировании имперских мифов национального сознания в екатерининскую эпоху [9]).
Богатейшее исследовательское поле — историческое сознание XIX в., — несмотря на появление первых обобщающих работ на эту тему, также на сегодняшний день остается мало вспаханным. Притом что как раз в XIX в., но меткому выражению В. Г. Белинского (которого, в свою очередь, цитирует исследовательница, одна из немногих специалистов по этой проблематике Т. А. Сабурова), "история сделалась как бы основанием и единственным условием всякого живого знания: без нес стало невозможным постижение ни искусства, пи философии. Мало того, само искусство теперь сделалось преимущественно историческим" [10]. Однако это и затрудняет системное исследование исторического сознания эпохи. Наиболее удачными пока кажутся работы, связанные с отдельными объектами / источниками формирования памяти (историография, литература, архитектура и живопись, школьные / учебные тексты и пр.), например исследование практик коммемораций, в котором наглядно показывается, как формирование пространства коммемораций переходило от государства к обществу [11].
При этом историческая память XX в. привлекает внимание исследователей в значительно большей степени, нежели предшествующее столетие. Однако в этой сфере есть своя специфика, связанная как раз с тем, что воспоминания о недавнем прошлом зачастую носят травматический характер, а изложение неразрывно связано с национальной и политической идентификацией самого исследователя [12].
XX век — та область исторической памяти, где мемориальные исследования естественным образом соприкасаются с работами в области устной истории. Кроме новых типов источников (аудиовизуальных), возникают и социологические базы данных, требующие специального учета. В определенной степени для историографии важны те же объекты, что и для исторической памяти в целом, — например, войны (прежде всего Первая и в особенности Вторая мировая), революции 1917 г. или политические репрессии. Однако многие локальные объекты, которые, несомненно, занимают ведущие позиции в современном историческом сознании (например, политические деятели, такие как Ленин и Сталин), пока остаются терра инкогнита мемориальных исследований.
Несмотря на внешнюю интенсификацию memory studies в российской историографии, эго направление долгое время находилось в арьергарде академических исследований. С этой точки зрения можно говорить о догоняющем характере отечественных мемориальных штудий — кстати, в этом одна из причин фактического отсутствия российских монографий по отечественной тематике.
Определяющей и пока далекой до достижения целью научных штудий остается создание "карты памяти" россиян с древнейших времен до начала XXI в. Такая карта памяти должна включать прежде всего обоснованную выборку источников формирования исторических представлений и круг объектов исторической памяти на различных этапах истории российского общества. Разумеется, что создание такой карты памяти невозможно без прояснения механизмов формирования исторической политики / политики памяти. В этом контексте достижения memory studies прямо способствуют достижениям так называемой публичной истории.