"Мелкий бес" (1907)

Сегодня роман оценивают как "пограничное" произведение золотого и серебряного века русской литературы. Автор уходит от характерного для классики композиционного равновесия теневого и светлого, он отображает кризис сознания, гиперболизирует духовную аберрацию утратившего ценностные ориентиры человека. Гоголевское осмеяние банальности, щедринское разоблачение тупого законопослушания, чеховское осуждение страха перемен Сологуб итожит неверием в возможность излечения без сторонней помощи. Здесь мечта о преобразовании мира посредством красоты утопична. Малозаметный переход от несобственно-прямой речи к авторской делает нагляднее взаимопроникновение обывательского быта и бреда, а сатирическое, гротесковое изображение деталей и механизмов хороню известного автору провинциального быта граничит с сюрреализмом.

З. Г. Минц выделяет четыре группы символов-мифов, дешифрующих в романе "фантастическую реальность", за которой таится сущее, что необходимо высветить, познать, преобразить: мифы, возникшие на основе произведений русской литературы, мифы "мещанского сознания", мифы безумного сознания Передонова, демонологический миф о Недотыкомке.

Образ озлобленного, полубезумного и жалкого учителя, фокус силовых линий жизни, типологически близок образу учителя Беликова и учителя Гнуса из известных произведений А. П. Чехова и Г. Манна. Характер статичен: он достиг предела падения, нелепые и подлые поступки ничего не меняют, пульсирует лишь его воспаленное воображение. В центре внимания не "маленький человек", а жизнь по законам паранойи, "передоновщины": окружающие воспринимают все происходящее как норму жизни. Передонов завидный жених, а в перспективе - педагог-инспектор. Символом кошмарной жизни становится мистический, знакомый по стихам Сологуба образ "противной и страшной" вездесущей "недотыкомки". Убийство Передоновым в финале своего друга являет логический поворот сюжета, но не его завершение. О Передонове - карьерном полицейском Сологуб будет говорить в предисловиях, о нем же вице-губернаторе - в других романах.

Особо выделяется сюжетная линия, образованная отношениями Людмилы и Саши Пыльникова. Здесь тоже много странного, сладко-болезненного. У Сологуба редко встречаются однозначные образы, тем не менее в этих откровенных дионисийско-пасторальных отношениях есть место если и не добру, то свету, жизненной страсти, веселью. Эти персонажи открыты античным и христианским идеалам, которые питают символистскую мечту о грядущем "синтезе", способном преобразовать косную действительность.

* * *

Особенно тщательно Сологуб писал свое любимое произведение - трилогию "Творимая легенда" ("Капли крови", "Королева Ортруда", "Дым и пепел", 1907-1913)1. Трагическое в жизни начала XX столетия представлено как проявление закономерности, действующей во всей человеческой истории. Эту закономерность автор связывает с произволом верховной Мировой Воли, стоящей над Богами, пророками, человечеством, формирующей и деформирующей основы жизни. Он говорит о жизни явной и тайной; здесь тесно переплетены сюжетные линии, образованные сцеплением событий реальных и мистических. Сологуб обращается к пестрой цветовой гамме, полифонии мнений, калейдоскопической смене сцен. Писатель легко переходит из одной пространственно-временной плоскости воссоздаваемой им модели мира в другую, от реальности - к фантастике и снова к реальности, посвящая читателя в тайны быта и бытия. "Бабища-жизнь" побеждается мечтой, оправдывающей страдания, питающей искусство, уносящей героев к обетованной земле Ойле.

Сологуб создал десятки запоминающихся рассказов. В этом жанре он обращался к темам, характерам, приемам, углубление и совершенствование которых продолжал в романах. Автор и в малой форме творил миф, "который получает функцию "языка" <...> проясняющего тайный смысл происходящего".

Мистифицируя, Сологуб утверждал, что мир непознанный находится не где-то, а рядом, только в другом измерении. В рассказе "Турандина" (1912) явившаяся из сказочной страны девушка говорит, что ее дом находится "далеко отсюда... а если хочешь, то и близко". "В этой тишине так много звуков..." - утверждает Саша Кораблев, гимназист из рассказа "Земле земное" (1898), как и другие персонажи Сологуба, прислушивающийся к шумам многомерного пространства. В свою очередь, и потусторонние силы в художественном мире писателя, которого В. Иванов назвал "тайновидцем", тоже реагируют на голоса из зримого мира ("Червяк", 1896; "Прятки", 1909). "Душевное" общение ведут персонажи, не соприкасавшиеся в этой жизни, живые и мертвые ("Утешение", 1897; "Опечаленная невеста", 1909; "Путь I! Еммаус", 1909; "Помнишь, не забудешь", 1911). Мотив секретного хода, тайной калитки - еще один прием мистификации. В рассказе "Рождественский мальчик" (1905) человек, пройдя через скрытую "под обоями" дверь, иначе смотрит на жизнь. Па байку товарища о болотном чудовище герой рассказа "Земле земное" замечает: "Эта стена страшнее шишиги".

Исследователи сравнивают Сологуба с Францем Кафкой, у которого "кажется" наиболее употребляемое слово. Впрочем, это слово, близкие по значению выражения "как будто", "точно", "мнится" были любимы многими писателями в эпоху обозначившегося кризиса рационализма, дискуссий о границах реальности. Недоговоренность, двусмысленность - приемы, характерные для новейшего искусства.

Как и в поэзии, в сологубовском наследии порой светло выделяются отдельные рассказы, например, такие как "Лелька" (1897), "Белая мама" (1909), "Путь в Дамаск" (1910), "Лоэнгрин" (1911). Пафос повествования о крестьянском мальчике Лельке связан с утверждением врожденного стремления ребенка к прекрасному. В его композиции рутинный быт людей противопоставлен гармоничной жизни природы: быт омертвляет душу, природа ее оживляет. Стилевым своеобразием это произведение напоминает романтическое творчество В. Короленко, раннего М. Горького. Здесь встречается редкая в произведениях Сологуба поэтизация природы. Обычно он представляет ее своеобразным убежищем зла, стихией злой, коварной, узурпированной солнцем - "огненным змеем". Солнце-Дракон - лейтмотив творчества Сологуба.

"Обычно в литературе, - рассуждал М. М. Бахтин, - природа - начало освежающее <...> примиряющее <...> У Сологуба <...> природа мифопоэтична. И миф этот не радостный, а очень тяжелый, более того ужасный".

К герою пасхального рассказа "Белая мама" является во сне покойная жена и советует взять на воспитание мальчика-сироту. Это посещение делает счастливым и ребенка, и другую женщину, и самого героя. Пафос двух следующих произведений связан с утверждением любви как всепобеждающего чувства. Типологически их можно объединить с "Гранатовым браслетом" и иными произведениями Куприна на тему любви. Но не подобные уравновешенные произведения определяют тональность рассказов Сологуба. Его повествователь, как правило, не верит в спасительную миссию любви и красоты. Героиню аллегории "Красота" (1899) он описывает как явление в мир материализовавшейся идеи красоты. Гармонии души и тела прекрасной Елены противопоставлена дисгармония серой жизни: мир отторгает красоту. Осознав, что жизнь "по идеалам добра и красоты" невозможна, совершенство во плоти убивает себя.

Сологуб - художник "злой Царицы Жизни, щедрой подательницы бед" ("Наивные встречи", 1910), "звериного быта". Никого не спасает обращение к Богу ("Свет и тени", 1894; "Лелька", "Червяк", "Прятки"; "Звериный быт", 1912). Сологубовская "царица Ирония", обнажая "роковое тождество" противоположностей мира, не обходит вниманием религию. Представления повествователя о мире выражает аллегория "Страна, где воцарился зверь" (1909), сказание о государстве, где люди, прекращая кровавую междоусобицу, посадили на престол жестокого зверя. Эпиграфом к этой прозе можно поставить стихотворение Сологуба "Мы - плененные звери" (1905). Его миф о человеке - это миф о "зверином" внутреннего мира, его стихийности, о соединении здесь вины и беды. Его персонажи, будучи не в состоянии совладать со своими страстями, удивленно взирают на собственные спонтанные действия. "Мама, я сам не знаю, что со мною делается" - жалуется ребенок, заболевший игрою в "тени" ("Свет и тени"). "Глаза сами смотрят" - удивляется юноша, тщетно пытаясь отвернуться от того, что отнимает у него покой ("Земле земное"). Мучительно "хочется поиграть" - борется с собой персонаж другого рассказа и проигрывает ("Прятки").

Писатель был внимателен к своему внутреннему миру, жаловался близким на "вдруг" совершенные им проступки. М. Павлова приводит строчки автохарактеристики 15-летнего Феди Тетерникова из архивов ИРЛИ. Из нес следует, что в произведении "Жало смерти. Рассказ о двух отроках" (1903) он "разложил" себя на изображенных там подростков. Ваня несет в себе начало бесовское, черное, Коля - противоположное, ангельское, светлое, но и обреченное. Внимание к инстинктивному в эпоху популярности философии А. Бергсона сближает Сологуба с разными авторами: В. Я. Брюсовым, Л. Н. Андреевым, И. А. Буниным.

* * *

Начало XX в. - расцвет театральной жизни. Сологуб выступает переводчиком западных драматургов, теоретиком театра. Как и другие символисты, в понимании сценического искусства он следует за Ф. Ницше, который в работе "Рождение трагедии из духа музыки" утверждал, что театр - это аполлоническое сновидение, наброшенное, словно покров, на мир дионисийского безумия. Но для Сологуба важна не пьянящая радость растворения в общем порыве, а возможность показать торжество мечты над явью и смерти как пути к перерождению. Им было создано около 20 произведений для сцены. Не все они дошли до зрителей, некоторые, например трагедию "Дар мудрых пчел" (1907), запретила цензура нравов. Постановка почти каждой сологубовской вещи - трагедии "Победа смерти" (1907), пьесы-переделки романа "Мелкий бес" (1909), драмы "Заложники жизни" (1910) вызывала скандальные споры в периодике. Так, в "Победе смерти" лишь смерть освобождает короля и служанку, волей случая занявшую место королевы, от унизительных и жестоких оков жизни. В "Заложниках жизни" прозаический семейный конфликт говорит о мистико-трагической основе бытия. В земных характерах прозревается нечто неземное. И здесь мечта - крылатая сила, связующая миры.

Другие наиболее известные произведения Сологуба-драматурга - "Литургия мне", "Любви" (обе - 1907), "Ванька-ключник и паж Жан", "Ночные пляски" (обе - 1908). Определить жанр некоторых из них непросто, одно из возможных определений - трагикомические мистерии. В драматургии Сологуб говорит о вещах интимных еще откровеннее, чем в прозе и поэзии, "приподнимает завесу" (А. А. Блок).

"Бессознательное выражение в слове ритма души" - вот, вероятно, самое точное определение стиля Ф. Сологуба, данное А. Белым. Он же, скупой на похвалы, называл Сологуба "учителем".

"Ив стилистических исканиях новейшей русской прозы <...> в ее попытках перекинуть какой-то мостик на Запад - во всем этом <...> мы увидим тень Сологуба, - писал Е. И. Замятин. - С Сологуба начинается новая глава русской прозы", и не только прозы, заметим.

В 1912 г. А. Ахматова подарила мэтру первый сборник стихов со словами признательности. М. Горький, активный противник "мрачной" поэзии, тем не менее советовал начинающим стихотворцам учиться у Сологуба.