–1925 годы

Третий (переходный) период творчества Мандельштама приходится на первую половину 1920-х гг. Стихи, написанные после "Tristia", Мандельштам впоследствии включит в издание последнего прижизненного сборника "Стихотворения" (1928), объединив их в раздел под названием "Стихи 1921–1925 годов". Этот цикл возник как бы на тектоническом сдвиге времен, поэтому семантика стыка пронизывает его тематику и поэтику. Если в "Tristia" сосуществовали два мира (старый и новый), то сейчас старый мир отошел в прошлое. Единство времени, как и предвещалось в "Сумерках свободы", распалось.

Главная тема цикла "Стихи 1921–1925 годов" – разлом и убывание времени, а интегральный символ – век с "перебитым позвоночником". "Век-зверь" из стихотворения "Век", написанного в 1922 г., – это еще не "век-волкодав" из стихов 1930-х гг. В семантике образа на первый план выступает живая органика "смертельно ушибленного" существа, но теперь век уже способен убить и оболгать: "Кого еще убьешь? Кого еще прославишь? / Какую выдумаешь ложь?" Он может потребовать себе в жертву жизнь: "Снова в жертву как ягненка / Темя жизни принесли". Кровь, хлещущая из "разбитого позвоночника" века, обескровливает, лишает жизненных сил земные вещи. Вот почему мотив сухости хрупкости, ломкости в "Стихах 1921–1925 годов" становится одним из магистральных. Стихийный разлив закончился, мир вновь возвращается к твердым, структурированным формам (отсюда образы позвоночника, хребта, хряща), но затвердевание происходит в хаотическом, спутанном состоянии. Это состояние непрочности в сочетании с жесткостью (затверделостью) становится определяющим в характеристике картины мира в цикле. Сама вселенская "плоть бытия", как бы истончаясь, уподобляется соломе – отсюда уподобления мирозданья "древнему хаосу" сеновала, огромному возу сена ("Я не знаю, с каких пор...", 1922; "Я по лесенке приставной...", 1922).

Однако наряду с темой конца в "Стихах 1921 – 1925 годов" контрапунктом намечается и тема начала. Ее образное воплощение связано исключительно с природными и органическими явлениями (так, усыханию соломы противопоставлена семантика зерна и хлебной опары – "Как растет хлебов опара...", 1922). В социокультурном плане начало "нового мира" представлено фактически в модальности сослагательного наклонения или будущего времени ("...известковый слой в крови больного сына / Растает...").

Не случайно в стихотворении "Грифельная ода" лирический герой называет себя "двурушником с двойной душой". Во-первых, потому, что он тоскует по старой культуре и одновременно хочет влиться в новую жизнь; во-вторых, потому, что ему приходится по-новому ставить и решать проблему тождества природы и культуры в ситуации послереволюционной смерти последней. Но может ли культура, разрушенная до основания, возродиться? По Мандельштаму, может, ибо смерть культуры означает возвращение назад к природным истокам: "Обратно, в крепь, родник журчит / Цепочкой, пеночкой и речью".

Между тем отношения с эпохой у лирического героя цикла "Стихи 1921–1925 годов" складываются драматически. Поэт осознает и свою несвободу, зависимость от времени ("И некуда бежать от века-властелина..."), и одновременно изгойство, отчужденность ("Нет, никогда, ничей я не был современник..."). Ощущение себя "пасынком веков" обусловлено все той же типологией разлома времен, в атмосфере которого находится поэт, чья жизнь подвержена тем же энтропийным процессам старения, угасания, усыхания. Отсюда определение поэта, дар которого не востребован временем, – "черствый пасынок веков". В роли "сына-пасынка" поэт наследует и испорченную, "усыхающую" кровь своего века ("Известковый слой в крови больного сына / Твердеет..."). "Умиранье века" инспирирует и буквальное убывание жизни поэта, связанного с веком органической связью:

Я знаю, с каждым днем слабеет жизни выдох.

Еще немного – оборвут

Простую песенку о глиняных обидах

И губы оловом зальют.

("1 января 1924")

В ситуации "распада" времени поэт не только констатирует "распавшуюся связь времен", но и ставит вопрос о преодолении "разорванного" состояния мира": "Кто своею кровью склеит / Двух столетий позвонки?.." Уничтожить трагический разрыв, "склеить позвонки", по Мандельштаму, можно только с помощью "ученичества у природы" ("Грифельная ода") и у искусства, понимаемого как личная жертва ("Век"):

Чтобы вырвать век из плена,

Чтобы новый мир начать,

Узловатых дней колена

Надо флейтою связать.

Поэтика цикла "Стихи 1921 – 1925 годов" еще более усложнена, чем в "Tristia". Появляются темноты, нуждающиеся в специальном комментарии. Причина этому – пропуск логических звеньев, которые невозможно восстановить, исходя из контекста стихотворения или цикла. Они связаны с широким контекстом культуры либо с субъективными авторскими ассоциациями. Те "сдвиги" и "провалы", которые Мандельштам констатировал на мотивном уровне в природном бытии и в самом течении времени, на уровне поэтики привели к семантическим разрывам в смысловом развертывании текстов^[1]. В результате поэтика многих стихотворений становится сугубо метонимичной, нуждающейся в специальном герменевтическом комментарии.