Леонид Леонов. "Нашествие" (1942)

Пожалуй, ни одному из драматургов военного времени не удалось с такой обжигающей силой показать трагическую картину общенародной беды, принесенной вражеским вторжением в мирную жизнь советских людей, как это сделал Леонид Леонов.

На драматургическом совещании в 1943 г. Л. М. Леонов говорил: "В логической цепи: война – горе – страдание – ненависть – месть – победа – трудно вычеркнуть большое слово “страдание"... Горе народа, его испытания вызывают великое смятение чувств в душе художника, и тогда возникает созревший в тебе крик"^[1].

Все эти темы сливаются в пьесе в единую трагическую симфонию войны. Почти все действие пьесы протекает в доме Ивана Тихоновича Таланова, доктора в маленьком провинциальном городке, однако уже с первой реплики старой няньки Демидьевны начинает звучать тема общенародной борьбы с фашистским нашествием, границы дома раздвигаются до огромного пространства воюющей с врагом страны. Отступающие через город солдаты, дающие клятву вернуться; тревога улицы, врывающаяся в дом, – все это только увертюра к наступлению "другого вечера другого мира", залитого кровью. Название пьесы глубоко символично, в основе ее музыкальной партитуры лежит "борьба двух противоположных стихий". С одной стороны – героическая мелодия, объединяющая в едином патриотическом порыве не только председателя райисполкома Колесникова, людей из его группы, но и беспартийных интеллигентов супругов Талановых, их дочь, учительницу Ольгу, и старую няньку Демидьевну, и "русского солдата тринадцати годков" Прокофия Статнова, и того безымянного "паренька в шинелке", который, отступая из города, обещал вернуться. Другая стихия – это "дракон из гестапо" быкоподобный палач Шпурре, комендант города Виббель, его адъютант Кунц, бывший русский Мосальский, приветствующий нашествие "германской расы", которая "стремительно потекла на восток, неся новый порядок и повелевающую волю". Это и поднятый ветром войны "клуб смрадной пыли": бывший купец Фаюнин, назначенный немцами городским головой; ничтожный Кокорышкин, ожидающий при немцах своего звездного часа; "званые гости" на пиршестве у Фаюнина, долженствующие представлять верноподданническую городскую элиту. Автор использует приемы фантасмагорического изображения этого "зверинца", материализующегося из тьмы:

"Просочился откуда-то в щель длинный, со стоячими волосами господни артистических манер и лошадиной внешности... Вспорхнули – толстячок с университетским значком на толстовке, под руку с вострушечкой в мелких бантиках... старушка в бальном платье, под которым видны подшитые валенки. Гости двоятся и троятся, как шарики под чашкой фокусника, переставляемой с места на место".

После известия об убийстве партизанами коменданта Виббеля гостей "сразу становится вдвое меньше. Они растушевываются так же незаметно, как и появились". Массовый героизм, бесстрашие людей из народа рождает страх среди "реанимированных" мертвецов".

"Нет тебя, Фаюнин, – говорит "мертвецу избывших" раненый Колесников. – Кажется тебе – ты городу хозяин, а хозяин-то я. Вот я стою – безоружный, пленник твой... и все-таки ты боишься меня".

В раскрытии главной идеи пьесы огромная роль принадлежит образу Федора Таланова, внутреннему конфликту в его душе. Федор появляется на пороге отцовского дома после трехлетнего заключения, фактически одновременно с вхождением в город немцев. "Настороженная дерзость" в глазах, ерничество, озлобленность, резкое отторжение сочувственных слов – все выдает накопившуюся в душе боль и обиду, а у окружающих вызывает недоверие. И отец, и сестра, и Колесников, и старая нянька видят в нем лишь эгоиста, который "в сердце свое черствое глядит", сам повинен в своих несчастьях, и потому они холодны в отношении к его "душевным переливам". Колесников отказывает ему в просьбе "взять к себе в отряд одного такого... исправившегося человечка". Федор избирает путь одинокого мстителя. В сцене допроса фашистами в присутствии родителей он разрушает барьер недоверия к нему со стороны близких, выдав себя за Колесникова, отведя опасность от командира партизанского отряда и в то же время обрекая себя на гибель. Он нашел свой путь в единении с борющимся народом и с полным правом говорит о себе: "Я русский. Защищаю родину".

В тексте пьесы 1942 г. Федор совершает свой подвиг, преодолевая эгоцентризм, обиду на всех и вся. Он появляется в пьесе как отсидевший три года за уголовное преступление. Однако первым, кто усомнился в характере психологического конфликта в душе героя, был Михаил Астангов, исполнитель роли Федора в театре им. Моссовета.

Μ. Ф. Астангов вспоминал, как на одной из репетиций сцены Федора с отцом, когда Таланов предписывает сыну рецепт от его болезни: "справедливость к людям", – он неосознанно для себя самого "закричал голосом, полным отчаяния: “А-а-а-а! Справедливость? А к тебе, к тебе самому справедливы они?..” Этот крик вырвался у меня, как стон... Я почувствовал, что здесь причина его столкновения с людьми, с отцом. Справедливость – вот чего не видит Федор в окружающей его жизни... Я понял, что в глубине души своей он человек чистый, добрый, благородный, но эта потребность добра и справедливости вступала в противоречие с фактами, весьма неудачно качественно и количественно скопившимися на его жизненном пути"^[2].

Сам Леонов впоследствии подтвердил, что по первоначальному замыслу Федор Таланов был "человек 1937 года". И если в тексте военных лет это "прочитывалось" между строк, то в более поздних публикациях (например, в сборнике пьес 1964 г., вышедшем в издательстве "Советский писатель") об этом говорилось более открыто, в частности в догадках Демидьевны о том, за что взяли Федора и "в самые болота рассибирские загнали":

"Подрался сгоряча, девчонку обидел по пьяному угару, ай чужое что без спросу взял?.. А то, бывает, словцо неосторожное при плохом товарище произнес? Разомкни уста-то, Феденька!"

При таком подтексте по-новому прочитываются многие реплики героя: "...продрог я от жизни моей"; "Только верь мне: народу моему я не вор", "...не беглый, не трусь, не подведу"; "Прости, все клокочет там... и горит, горит". В пьесе "Нашествие" образ Федора Таланова вырастает до уровня героя высокой трагедии.

"Нашествие", "Лёнушка" и "Золотая карста" составляют драматургическую трилогию Л. М. Леонова о войне. Жанр их в критике определялся как драмы, возвышающиеся до трагедии не только в содержательном, но и в эстетическом плане. "Лёнушку" называли "черной жемчужиной" всей военной драматургии. Поэтика трилогии подчинена художественному воссозданию народных страданий в условиях фашистского нашествия. Жизненные испытания героев воспринимаются в неразрывной связи с судьбой народной, и потому они порой вырастают до больших символических обобщений. Само "всемужицкое горе" является народу в облике "женщины в черном" и стариков из "огненной деревни" Грачи; взывает к мести обугленное тело юного лейтенанта Темникова, похожее на "изваяние из дерева" ("Лёнушка"). "Стучит в сердце" Федора Таланова трагедия истерзанной девочки Аниски; олицетворением мужества, мудрости и совести народной выступает старуха Демидьевна; трагически звучит музыкальная партитура пьесы "Нашествие", заданная авторскими ремарками.