"Лечебник на иноземцев"

О недоверии и даже вражде к иностранцам, приезжавшим на Русь, свидетельствует "Лечебник на иноземцев", создание которого связывают с московским посадом, поскольку в произведении как компонент одного из снадобий упоминается "москворецкая вода". Истоки неприятия людей иной национальной культуры видят в неуважительном отношении иностранцев к русским обычаям и православным обрядам, которые воспринимаются ими как олицетворение варварского прошлого Руси; к тому же среди приезжих "специалистов" было много авантюристов и шпионов.

Смех в "Лечебнике" – это, но утверждению А. М. Панченко, "смех отчуждения". Он был призван разграничить "свое" и "чужое", придав последнему признаки алогизма, абсурдности. "Лечение" иноземцев выводится за пределы закона здравого смысла: чтобы облегчить боль в руке, надо "провертѣть здоровую руку буравом"; чтобы "немецкие ноги" не болели и бегали так же быстро, как русские сани, следует приготовить отвар из полозьев.

Автор "Лечебника", соблюдая формальные правила жанра, подменяет комбинации целебных средств реально несуществующими элементами. Например, от боли в сердце рекомендуется лекарство, для приготовления которого требуется "взять мостового бѣлаго стуку 16 золотников, мѣлкаго вешнаго топу 13 золотников, свѣтлаго телѣжнаго скрипу 16 золотников". Принимать снадобье надо после трех дней голодания, а потом три дня потеть "на морозе нагому".

Основной стилистический прием в "Лечебнике" - комический оксюморон, когда совмещают несовместимое ("девичье молоко"), измеряют неизмеримое ("пол четверика вешнаго вѣтру"), придают предметам и явлениям несвойственные им признаки и свойства ("сухая толченая вода"). Последние фрагменты произведения напоминают раешный стих: "Есть и бить доволна, чего у кого не приволна..."; "дается ему зелья, от котораго на утро в землю".

"Сказание о крестьянском сыне"

В XVII в. актуальной становится тема "отцов" и "детей", что нашло свое отражение в русской сатире. Размышлению о молодом поколении, чье желание жить собственным умом приводит к нарушению общепринятых норм морали, посвящено "Сказание о крестьянском сыне", ранний список которого восходит к 1620-м гг. Герой сатиры, не желая терпеть тягот учения и принимать побои за "великое непослушание и за лениство", становится вором, чтобы иметь "денешку скорую и горячую". Через крышу он проникает в жилище богатого крестьянина и обворовывает его, сопровождая свои действия цитатами из Священного Писания. "Отверзитеся, хляби небѣсныя, а намъ – врата кресьянская!" – говорит он, проникая ночью на чужой двор; "Чашу спасения прииму, имя Господне призову", – выпивая нс для него приготовленное пиво; "Одеяся свстомъ, яко ризою", – надевая новую шубу крестьянина; "Чист есми домъ... окроме праведнаго", – покидая место разбоя. Комизм ситуации возрастает благодаря сопоставлению действий "татя" с хорошо знакомыми древнерусскому читателю библейскими сюжетами: "Сниде царь Соломонъ во адъ, и сниде Иона во чрево китово, а я – в клеть кресьянскую". В одном из вариантов "Сказания" пародийность ситуации усилена тем, что крестьянского сына сопровождают 12 товарищей, как некогда Христа 12 апостолов.

Объектом сатиры в произведении выступает такой общечеловеческий порок, как глупость: богатый крестьянин принимает "ночного татя" за ангела. Кроме того, в "Сказании" сатирически заостряются проблемы социального расслоения русской деревни, обнищания крестьянства и роста преступности. В воровстве и разбое человек, потерявший связь со своей средой, ищет спасения от бед. Крестьянского сына можно поставить в один ряд с персонажами европейской плутовской литературы, а жанровое своеобразие "Сказания" усматривать в его новеллистичности. С переводной новеллистикой русскую сатиру XVII в. сближает внимание к житейским коллизиям и прозаической личности, занимательность и неожиданность сюжетных ходов.