XIV век как культурно-историческая эпоха в Англии

Если судить по датам, то может сложиться впечатление, будто английское Возрождение последовало тотчас вслед за его итальянским началом: Джеффри Чосер посетил Италию еще при жизни Петрарки и Боккаччо, согласно легенде даже встречался с первым из них и, безусловно, находился под сильным влиянием второго. Однако сам Чосер для Англии второй половины XIV в. явился фигурой, не открывшей новой эпохи – Возрождения. Время для нее еще не наступило.

Положение Англии в эпоху Средневековья нельзя считать ни в каком отношении удачным и располагающим к культурному расцвету. Географически страна находилась на дальней границе европейского мира; исторически она все еще переживала последствия иноземного завоевания. В 1066 г. норманны, пришедшие с севера Франции и говорившие по-старофранцузски, завоевали Британию, заселенную германцами, говорившими на одном из германских языков – древнеанглийском. В течение более чем двух последующих веков завоеватели постепенно смешивались с теми, кого они завоевали. Однако языки существовали параллельно. Английский оставался разговорной речью по преимуществу неграмотного большинства населения, в этих условиях решительно изменив свой строй: в результате утраты сложной системы окончаний он из флективного языка превратился в аналитический, каким и является по сей день. Французский же сохранял статус языка государственности и культуры. Ситуация начала решительно меняться в середине XIV в.

В том, что касается средневековых средств сообщения, Англия была удалена от континентальной Европы гораздо более основательно, чем сегодня, зато сдерживающее влияние Рима и Парижа – центра официального богословия – ощущалось здесь слабее. Это давало повод к возникновению вольномыслия, средоточием которого стал Оксфорд.

Первые школы в Оксфорде возникают в 1160-х гг., созданные студентами, не получившими степени в Парижском университете и желающими продолжить образование. Первые колледжи основаны столетие спустя после появления студентов, местом занятия которых первоначально были церкви и городской зал. К XIII в. относятся три старейших колледжа – Университетский колледж, Мертон, Бейлиол (University College, Merton, Baliol), в XIV в. к ним добавятся еще пять – У стер, Экстер, Ориел, Колледж королевы и Новый колледж (Worcester, Exeter, Oriel, Queen's, New College). Последний был основан в 1379 г. епископом Уикемом, радевшим о просвещении в Англии, и впервые допускал в свои стены "младших студентов", а не только тех, кто уже готовился к получению степени.

И по сей день Оксфордский университет представляет собой достаточно свободное объединение автономных колледжей, общее число которых увеличилось до четырех десятков. Такую же структуру имеет и основанный чуть позже университет в Кембридже, соперничающий с Оксфордом, но безусловно уступающий ему, во всяком случае, вплоть до того момента, когда на Оксфорд обрушились кары после народного восстания 1381 г. Опасная ересь, вдохновлявшая восставших, исходила из Оксфорда, где задолго до того пустило корни философское вольнодумство. Здесь еще в самом начале XIII в. была подхвачена и продолжена традиция Шартрской школы (по имени города Шартра во Франции) в деле создания новых переводов и более свободного толкования античной философии. В Оксфорде интерес сосредоточился на ранее неизвестных и запретных естественно-научных трудах Аристотеля.

Начало этому интересу положил Роберт Гроссетест (1175– 1253), учеником которого, по всей вероятности, был "удивительный доктор" Роджер Бэкон (ок. 1214 – после 1292). Невзирая на запреты, он публично комментировал "Физику" Аристотеля, а в своем желании приблизиться к тайнам природы этот Фауст XIII в. занимался астрологией и алхимией. Гроссетест и Бэкон были широко образованы, кроме латыни, знали греческий и древнееврейский языки. Именно они заложили традицию английского мышления, ориентированного на опытное познание, противоположного абстрактным построениям, в данном случае – схематизму схоластики. Хотя, разумеется, утверждение законов, доступных науке, ни в коей мере не могло вступать в противоречие с верой; они теперь поставлены с ней в отношение двойной истины, где человеческое знание – лишь попытка приблизиться к безусловной истине Откровения. Однако сам факт признания этого знания истинным и имеющим право на свой путь был многообещающим шагом (см. § 4.3 "Современная история в свете двойной истины"),

В Париже резко реагировали на опасную ересь: Бэкон по приговору генерала францисканского ордена, к которому он принадлежал, провел несколько лет в заключении. Не меньшим гонениям подвергались и другие английские францисканцы, представители оксфордской школы: шотландец по происхождению Иоанн Дунс Скотт (1265/1266–1308) и Уильям Оккам (ок. 1300–1349/1350).

Эти имена представляют вершину европейской философии своей эпохи и тот предел смелости, до которого рисковала доходить мысль в толковании закономерности природного явления и утверждении его познаваемости человеком. Тогда могло казаться, что новое учение не только не противоречит истине богословия, но все еще остается в пределах старого противостояния реалистов (утверждающих в качестве единственной реальности бытие идей в божественном сознании) и номиналистов (связывающих реальность с именами, т.е. единичностью вещей). Однако в действительности из старого спора вырастает новое представление о знании и языке. С опорой на учение Оккама о термине как способе обозначения не единичной вещи, а целого класса предметов уже в XVII в. разовьется представление о языке как знаковой системе.

Если же брать более близкие по времени последствия деятельности оксфордцев, то их философия стала питательной средой для предреформационных идей. Мартин Лютер возьмет у Оккама идею полной свободы божественной воли, поставленной над законами, открываемыми наукой и доступными человеческому знанию. Чем более познаваемым представал мир человека, тем более отделялась от него сфера Божественного; чем более законов на пути естественно-научного знания открывалось философии, тем более она выводила за их пределы безусловно свободную волю Бога.

Одним из последствий такого противопоставления сфер стала распространяющаяся критика Рима, где человек – папа римский – и вся католическая церковь посягнули на божественное величие и власть. Именно в Англии и именно в Оксфорде эти идеи начали впервые принимать форму обоснованной теории с далеко идущими выводами. Их делает Джон Уиклиф (1330–1384). В Оксфорде он получил образование, здесь преподавал и провел большую часть жизни. Он заявил себя сторонником "дешевой" церкви, существующей без мирской роскоши и излишеств, ибо истинная церковь – "незримая", представляющая собой не земной институт, а заповеданное Богом таинство. Уиклиф советовал королю Эдуарду III не посылать налогов в Рим. Наконец, именно Уиклиф выступил с требованием очистить веру от "идолопоклонства" – так трактовались им поклонение бесчисленному множеству святых и почитание икон.

Уиклиф дает свое толкование таинству причастия, понимание которого в XVI в. станет пробным камнем для отличия не только реформаторов от католиков, но и дифференциации различных направлений внутри самой протестантской веры. Католики (в этом согласные с православными) настаивают на пресуществлении, т.е. на реальном присутствии в дарах – хлебе и вине, которыми причащается верующий, – тела и крови Господней. Уиклиф, предвосхищая позицию реформаторов, начинает видеть в этом таинстве скорее символический акт, полагая кощунственным признать возможность поедания божественного тела. Во всем – в трактовке догматов, в отношении к церкви и слову Писания – Уиклиф выступает противником усложнения ритуала, затемнения смысла веры, в чем он обвиняет католический Рим.

На этом пути Уиклиф предпринимает самое важное свое дело: инициирует работу над переводом Библии на английский язык, в чем и сам принимает участие. Результатом в 1380-е гг. являются два полных перевода Писания (второй вариант, отредактированный, гораздо точнее и яснее по языку).

Естественно, что подобная деятельность Уиклифа не могла пройти незамеченной: особой буллой папы Григория XI он был осужден, но в его аресте было отказано ввиду покровительства ему Джона Гонта, герцога Ланкастерского – одного из сыновей Эдуарда III. Уиклиф сам резко ответил римской церкви, где в 1378 г. после смерти Григория XI произошел Великий Раскол: один папа вернулся в Рим, а другой остался в Авиньоне под покровительством французского короля. Уиклиф обоих объявил Антихристами. Рим ответил ему посмертным отлучением от церкви на том самом соборе в Констанце (1415), который положил конец Великому Расколу. Прах Уиклифа был извлечен из могилы и брошен в реку Свифт, приток Эйвона, откуда и пошло народное предсказание:

The Avon to the Severn runs,

The Severn to the sea,

And Wycliffe's dust shall spread abroad

Wide as the waters be.

Пророчество о том, что прах Уиклифа разойдется по земле так широко, как может течь вода, исполнилось еще до того, как было произнесено: его идеями вдохновлялись ранние чешские реформаторы – гуситы, глава которых Ян Гус был сожжен по постановлению того же собора в Констанце. Надо сказать, что и сам Уиклиф чудом избежал этой участи, и не по приговору Рима, а по закону о сожжении еретиков, принятому в Англии в 1382 г. после разгрома восстания Уота Тайлера. В учении лоллардов, в идеях уравнительного народного евангелизма, разносимого по стране бродячими священниками, власти узнали идеи Уиклифа, озвученные языком английской Библии.

Тот факт, что национальный язык – английский – стал языком веры, для Англии значил в то время, пожалуй, больше, чем для какой-либо другой страны. Фоном для приобретения национальным языком в Англии нового статуса явились события Столетней войны, в которую в 1337 г. вступили Англия и Франция, когда после пресечения династии Капетингов английский король Эдуард III, по женской линии приходившийся внуком королю Франции Филиппу IV, заявил свои претензии на французский престол. Это подтолкнуло естественный процесс формирования английской нации и государства, для чего дополнительным обстоятельством выступила чума 1348 г., Черной Смертью прошедшая по Англии, возвращавшаяся еще несколько раз и унесшая не менее трети населения. Не хватало рабочих рук, чтобы обрабатывать землю и растить хлеб, но теми же руками еще нужно было воевать во Франции.

Война вначале шла успешно: в 1346 г. при Кресси и 10 лет спустя при Пуатье английские пешие лучники разгромили рыцарскую конницу французов. В 1360 г. заключен мир, по которому к Англии отходят огромные территории на континенте. С 1362 г. английский язык используется для судопроизводства (хотя документация ведется на латыни) и в парламенте. Новая нация должна была заговорить на собственном языке.

Военные победы положили начало английскому самосознанию – чувству гордости и одновременно легенде на последующие века о старой доброй Англии, славной своими йоменами – свободными хлебопашцами и лучниками на поле брани. Если к началу XIV в. более половины населения Англии составляли рабы и крестьяне, находившиеся в той или иной степени зависимости, то теперь происходит их быстрое освобождение: их уже невозможно и невыгодно удерживать. По закону, беглому достаточно прожить год в городе, чтобы он считался свободным. Его примут и другие землевладельцы. Ничего необычного не было и в том, что эти вольноотпущенники становились купцами, а иногда и рыцарями. Острая потребность в рабочих руках совпала с новым духом вольности. Ее воплощением в народно-поэтическом сознании стал легендарный Робин Гуд, герой известного балладного цикла, а сама баллада - прославленный жанр средневековой английской поэзии – сохранила свое значение на протяжении эпохи Возрождения.

Рождение легенды о Робин Гуде относят к концу 1370-х гг. К этому времени военное счастье изменило англичанам: они почти полностью изгнаны из Франции, и французы совершают рейды к их собственным берегам. В 1377 г. умирает престарелый Эдуард III, всего на год переживший своего старшего сына, надежду Англии, победителя при Пуатье – Черного Принца, десятилетний сын которого под именем Ричарда II становится королем. Малолетний король – всегда повод для смуты и злоупотреблений. Поражения во Франции – также неблагоприятный фон, на котором правительство попыталось исправить финансовую ситуацию, введя подушный налог в четыре шиллинга с каждого жителя страны в возрасте от 12 до 60 лет. По тем временам это очень значительная сумма (несколько десятков долларов на современные деньги), для многих семей непосильная и разорительная.

Наблюдателям со стороны, как, например, французскому историку Фруассару, кажется, что "английский король должен повиноваться своему народу и делать то, что тот хочет". Действительно, еще в 1332 г. в английском парламенте создается палата общин для представительства городов и сельского населения. Помимо этого законного способа выразить свое мнение (не будем преувеличивать меру демократических свобод в парламенте XIV в.), оставался и традиционный способ – народного возмущения, бунта, подобного восстанию Уота Тайлера в 1381 г. В среде восставших громко звучали голоса проповедников народного евангелизма – учения, исходившего из всеобщего равенства, заповеданного Христом и провозглашенного Джоном Уиклифом. Его учение о "дешевой" церкви народные проповедники преобразовали в рифмованные лозунги всеобщего равенства:

When Adam delv'd and Eve span

Who was then the gentleman?

(Когда Адам пахал и Ева пряла,

Кто был тогда господином?)

В одном из широко рассылавшихся писем такого проповедника, Джона Болла, упоминается поэма Уильяма Лэнгленда "Видение о Петре Пахаре" (последняя треть XIV в.), где прославлен идеал нравственной правды, путь которой открыт лишь тому, кто трудом рук своих возделывает землю. Социальный идеал Лэнгленда - проекция известной средневековой легенды о том, что после своей смерти Христос спустился в рай и перепахал его, т.е. уничтожил саму почву, напитанную злом. Христос-пахарь – смысловой прообраз поэмы Лэнгленда.

Христианская основа их убеждения не спасла восставших, напротив, к их грехам была добавлена ересь, за которую и преследовали наиболее упорных приверженцев евангельской идеи всеобщего равенства – лоллардов. Видимо, их требования выразил, резко и категорично, Уот Тайлер во время встречи с королем уже после того, как тот под давлением силы обещал принять все условия и выдать охранные письма участникам мятежа. Они съехались в поле невдалеке от Лондона: король в окружении свиты в несколько десятков человек; Тайлер был один, по в некотором отдалении стояла вооруженная толпа восставших численностью до 20 тыс. Говорят, что Тайлер вел себя вызывающе. Этим хронист объясняет то, что, улучив момент, мэр Лондона выбил его из седла, а один из рыцарей заколол поверженного. Когда толпа поняла, что произошло, она выстроилась в боевом порядке, лучники выступили вперед.

Положение спас король. Едва ли кто мог ожидать, что в 14-летнем подростке вдруг проснется дух его отца и деда, славных рыцарей. Ричард мгновенно пришпорил коня и один помчался навстречу разъяренной толпе, крича: "Я буду вашим предводителем!" Никто не отважился выстрелить. Время было выиграно: из Лондона вызвали войска, а восстание со смертью его предводителя захлебнулось. Вдоль дорог Англии были выстроены сотни виселиц. Новый архиепископ Кентерберийский (чей предшественник был убит восставшими) осудил и мятежную ересь, и того, кого сочли ее создателем – Джона Уиклифа, которому более было невозможно оставаться в Оксфорде. Он перебирается в свой приход Латтерворт, один за другим переносит два приступа инсульта (два удара, как говорили тогда) и вскоре умирает, избежав худшей участи.

Таков был финал духовного вольномыслия в XIV в. Однако в области светской культуры все главное еще оставалось впереди и пришлось на годы правления Ричарда II (1377–1399). Король был образован. Он писал стихи (до нас не дошедшие), собирал картины и покровительствовал художникам. Для короля и его жены, Анны Богемской, еще при жизни были заказаны скульптурные изображения, которые впоследствии стали их надгробиями в Вестминстерском аббатстве, по приказу Ричарда перестроенном Г. Йевелем. При Ричарде II Лондон строится: с населением в 35 тыс. человек это самый большой город Англии и очень большой по европейским меркам.

Меняются и нравы двора. Ричард II запомнился как изобретатель носового платка: до него было принято сморкаться в обшлаг рукава или в полу верхней одежды. Видимо, на современников Ричард производил впечатление эстета, человека нервного и, несмотря на отроческий подвиг при подавлении восстания, похожего на своих царственных предков волей к власти, но не силой личности. Историки полагают, что тот эпизод произвел на Ричарда неизгладимое впечатление, потрясение от которого он не смог пережить (так же, как, скажем, Петр I не смог забыть стрелецкого бунта в Кремле во времена его отрочества).

Ричард II был слабый тиран, каким он предстал и в шекспировской хронике о нем. Его самоуправство происходило не от жестокости, а от неумения управлять людьми и найти достойных помощников. Тирания стоила ему трона и жизни, а Англии – многих десятилетий внутренней распри.

Среди могущественных людей, впавших в немилость, в конце концов оказался и дядя короля – Джон Гонт, герцог Ланкастерский по первой жене, король Кастилии и Леона по второй, герцог

Аквитании, но, конечно, более всего запомнившийся как заступник Джона Уиклифа и покровитель Джеффри Чосера, ставший затем его другом. Из титулов Гонта наиболее памятно то, что он был герцогом Ланкастерским. Борьба за трон этой линии королевского дома с герцогами Йоркскими завершится войной Алой и Белой розы (1455–1485), которая последовала тотчас за окончанием Столетней войны, когда десятки тысяч английских солдат хлынули домой с континента, готовые делать то единственное, чему были обучены, – воевать.

Поводом для династической междоусобицы стало то, что Ричард 11 отправил в изгнание сына Гонга, Генриха Болингброка, которого после смерти отца в 1399 г. лишил всех владений. Болингброк вернулся, поднял восстание, захватил в плен короля, который вскоре был тайно умерщвлен в тюрьме. Генрих Ланкастер был избран королем и в 1399 г. впервые со времени норманнского завоевания принес присягу на английском языке. Так в одном событии сошлись и культурные усилия XIV' в., в числе важнейших свершений которого – заложенная основа современного национального языка, и исторические последствия, породившие междоусобицу и объясняющие, почему культурный успех не мог быть развит непосредственно в течение следующего века.

Создание или даже резкое изменение языка не может быть делом одного, пусть и гениального, человека. Однако возможности, готовые явить себя в языке, обретают форму и закрепляются в творчестве. Свершением писателей эпохи Возрождения была задача положить начало не только национальным литературам, но и национальным языкам. В Англии великим завершителем выступит Шекспир. Тем, кто начинал, был Джеффри Чосер. В Чосере рано обнаруживается дар переводчика или даже перелагателя разных национальных традиций на английский язык, которому он придает характер. Именно в это время "Англия начинает формироваться как самостоятельная нация, а не как простое заморское продолжение франко-латинской Европы"^[1]. И не кто иной, как "Чосер, внес новую английскую ноту", ибо он выразил "английское чувство юмора"^[2].

Чосер переводил то, что поддавалось переводу, а то, что звучало слишком грубо и архаично на английском языке его времени, он дублировал: сотни староанглийских слов, имевших германское происхождение, он заменил романскими, заимствуя их из французского языка, культурный статус которого в Англии в это время был значительно выше. Офранцуженные фразы звучали более изысканно и утонченно. Нередко оба дублета Чосер употреблял одновременно, как бы на выбор. Возьмем, к примеру, такую строку: "They callen love a woodness, or a folye", что означает: "Они называют любовь глупостью". Староанглийскос слово "woodness" в этом значении в языке не удержалось; сохранился вариант романского корня, современное – "folly", предложенный Чосером.

Языковой облик "Кентерберийских рассказов" – вершинного создания Чосера – совсем иной, чем у написанной одновременно поэмы Лэнгленда "Видение о Петре Пахаре". Идеи народного евангелизма, претендующие на то, чтобы вернуться к истокам христианской веры, Лэнгленд изложил в средневековом жанре – видении, пользуясь аллитерационной формой древнеанглийского стихосложения (сю был создан еще героический эпос "Беовульф"), Стиль мышления Лэнгленда – аллегорический, прозревающий истину сквозь земную реальность. Совсем иначе у Чосера: и вера, и мораль даны им в земном обличье, представлены стилем бытового описания в самом современном жанре раннего Ренессанса – новелле.

Современниками оказались писатели, относящиеся к разным литературным эпохам: один подводит итог, другой предвосхищает то, чему еще только предстоит стать реальностью. Но, в сущности, каждый из них забегает вперед по сравнению со своим временем и в этом предварении обнаруживает характер эпохи: в лице Лэнгленда и Уиклифа – предреформационной, в лице Чосера - предвозрожденческой. Одни выступают вольнодумцами в сфере духовных и социальных идей, другой торопит изменение языка, литературы и своим ироничным скептицизмом напоминает, что пусть еще не в Англии, но где-то уже в Европе гуманистическая мысль стала реальностью. По сути же они участвуют в одном общем деле формирования новой культуры. Встреча уходящего с наступающим – характерная черта эпохи Предвозрождения.

Круг понятий

Английское Предвозрождение:

Столетняя война народный евангелизм

национальный язык Война Атой и Белой розы