Краткий очерк развития научных концепций уголовного судопроизводства. Становление инквизиционного судопроизводства в России

Научные концепции отечественного уголовного судопроизводства формировались и изменялись, отражая исторические этапы развития российской государственности, в ходе анализа и оценки законодательных актов, определяющих роль суда и правосудия в жизни общества и формы его осуществления.

Не касаясь эпохи раннего Средневековья, когда по понятным причинам отсутствовали развернутые научные концепции судопроизводства, следует остановить внимание на двух узловых этапах исторического развития страны, с которыми связаны стремления ученых (или самого законодателя) объяснять смысл перехода к новому процессуальному порядку.

Можно считать, что одним из этих этапов является окончательный отказ от древнего обвинительного (состязательного) процесса, который рассматривался как спор сутяжников – челобитчика с ответчиком – и разрешался принесением присяги и применением ордалий ("поле", испытание огнем, водой и т.п.), и переход к инквизиционному процессу, при котором "преследование злодеяний" принимает на себя государство.

Второй узловой этап преобразования уголовного судопроизводства, получивший выражение в судебной реформе середины XIX в., – это отказ от инквизиционного процесса и переход к состязательной форме последнего.

Ярким историческим памятником окончательного утверждения инквизиционного процесса по наиболее опасным правонарушениям явились судебные акты Петра I. Однако и до этого, при сохранявшейся еще обвинительной процедуре, борьба с преступностью и преследование заподозренных были сосредоточены в руках государства, которое в целях раскрытия преступлений применяло в отношении этих лиц пытку и другие жестокие и мучительные меры. Закрепившее новый характер судопроизводства "Краткое изображение процессов и судебных тяжб" было приложением к Воинскому артикулу, введенному Петром I в 1716 г. и с полной ясностью выразило новую сущность судопроизводства: "Процесс есть, когда судья ради своего чина по должности судебный допрос и розыск чинит где, каким образом, как и от кого учинено преступление". В публичной речи "О теории судебных доказательств в связи с судоустройством и судопроизводством", прочитанной в 1860 г., видный ученый-процессуалист В. Д. Спасович показал, что, стремясь преодолеть господствующий в судах произвол полиции, Петр I пересадил на русскую почву заимствованную в Германии систему законных (формальных) доказательств, которая должна была ограничить произвол судей и сделать судопроизводство справедливее. "Он, – писал далее ученый, – навязал нам уголовный процесс немецкий, архирозыскной", заимствованный из средневековых источников^[1].

Центральным в теории формальных доказательств было положение об особом доказательственном значении признания обвиняемым своей вины: согласно ст. 1 гл. 2 "Краткого изображения процессов и судебных тяжб" "собственное признание подсудимого – это лучшее свидетельство всего света". Признание считалось совершенным доказательством, достаточным для вынесения обвинительного приговора. В случае же, когда подозреваемый не признавал своей вины, он приводился к сознанию путем пытки. Таким образом, пытка становилась в то время неотъемлемым элементом судопроизводства, осуществляемого в порядке, при котором результаты следствия, проводимого полицией, имели основное значение в разрешении уголовного дела, а суд фактически становился придатком следствия. Поскольку судьи – это те же полицейские чиновники, само рассмотрение обвинения судом становилось формальностью: судоговорение осуществлялось тайно, безгласно, в отсутствие подсудимого, который нес обязанность отвечать на поставленные перед ним вопросы, а упорство и ослушание дать ответы вменялось ему в вину. Исследование доказательств в судебном разбирательстве не производилось, а приговор выносился на основе выписок из материалов следствия.

Положения "Краткого изображения процессов и судебных тяжб" в последующем подверглись некоторым изменениям, в том числе связанным с ограничением инквизиционного характера процесса. Так, собственное признание обвиняемого продолжало оставаться "лучшим свидетельством всего света", но одно признание уже не признавалось достаточным основанием для обвинения, так как для этого требовалась совокупность других доказательств. Под влиянием либеральных увлечений Екатерины II произошло некоторое смягчение строгости наказаний, ограничение случаев применения пытки, которая, однако, полностью была отменена указом Александра I только в 1801 г.

В целом разыскной характер уголовного процесса получил подтверждение и закрепление в Своде законов Российской империи, подготовленном с участием известного законоведа и прогрессивного деятеля М. М. Сперанского, утвержденном Николаем I в 1832 г., а затем переработанном и дополненном при Александре II в 1857 г. В т. 15 Свода законов Российской империи содержалось Уложение о наказаниях уголовных и исправительных (книга первая) и ЗОС (книга вторая).

В ЗОС, которые стали по существу развернутым уголовнопроцессуальным кодексом того времени, было включено семь разделов, 45 глав и 1234 статьи. Трудно переоценить историческое значение этого акта: впервые в российском уголовнопроцессуальном законодательстве было не только закреплено, но и регламентировано в качестве самостоятельной стадии процесса отделенное от судебного досудебное производство по уголовному делу с определением его целей и форм деятельности следователя.

Разделив судопроизводство на эти этапы, ЗОС установил, что производство следствия и все относящиеся к нему меры принадлежат полиции (ст. 2), которая, таким образом, будучи изначально властью административной, продолжала оставаться единственным органом предварительного следствия.

В ЗОС предварительное следствие предстает как осуществляемая полицией чисто разыскная деятельность, свободная от состязательных элементов. Нельзя не отметить попытки законодателя оградить обвиняемого от традиционного для разыскного процесса произвола лиц, ведущих расследование. Эти меры некоторым образом напоминают процессуальные гарантии, предусмотренные последующим (и даже современным) законодательством. Таковы требования о необходимости оснований для обыска (ст. 93), привлечении к нему понятых (ст. 94), ответственности должностных лиц за безосновательный обыск (ст. 98), наличии "сильного подозрения" как основания для взятия обвиняемого для допроса (ст. 100). Современные гарантии напоминают и положения о том, что "при препровождении обвиняемых... надлежит обходиться с ними, как с людьми, кои еще не осуждены, и по следствию и суду могут быть найдены невинными" (ст. 131).

Деятельность полиции как органа предварительного следствия проходила под контролем прокурора. Учрежденная Петром I в 1722 г. Российская прокуратура (генерал-прокурор, нижестоящие прокуроры, а также стряпчие как лица, помогающие прокурору в его деятельности), осуществляла всеобъемлющий надзор за соблюдением законов всеми ведомствами и лишь в определенной части распространяла свою деятельность на следствие и суд.

Однако уже в ЗОС роль прокуроров и стряпчих в процессе была усилена. Так, в ст. 165 ЗОС провозглашалось, что эти должностные лица "по званию их суть взыскатели наказания по преступлениям (что можно, выражаясь современным языком, интерпретировать как обязанность осуществления уголовного преследования. – С. Ш.) и вместе с тем защитники невинности", т.е. осуществляющие правозащитную функцию. Функция уголовного преследования проявлялась в обязанности прокуроров и стряпчих "смотреть.., чтобы не было упущения и послабления преступлениям, а наипаче сокрытия злодеяний и в сем случае они обязаны настоять, чтобы следствие было проведено в настоящую ясность и точность и окончено с совершенным беспристрастием" (ст. 166 ЗОС).

Таким образом, дореформенное уголовно-процессуальное законодательство содержало широкий по объему круг адресованных следователю, а также прокурорам и стряпчим предписаний, имевших целью оградить обвиняемого от произвола полиции. Это на первый взгляд несвойственное инквизиционному характеру предварительного следствия положение имело свою причину, которая, как уже отмечалось, коренилась в решающей роли, придававшейся полицейскому расследованию в разрешении уголовного дела в ущерб роли суда. Нормы ЗОС устанавливали, что приговоры выносятся на основании выписок из уголовных дел (ст. 549), без исследования всех собранных доказательств в условиях непосредственности, т.е. без соблюдения начала гласности. Лишь в некоторых случаях (но не всегда) подсудимый подвергался в суде вторичным допросам (ст. 287 ЗОС). Судебное разбирательство сливалось со следствием, материалы которого фактически становились основанием для вынесения приговора, а сам суд лишался реальной возможности выявить и устранить нарушения закона.

Таким образом, стремление путем развернутой регламентации действий следователей и установления обязанностей прокуроров и стряпчих сдерживать произвол полиции не увенчалось успехом. Многочисленные свидетельства современников говорят о творимых на следствии беззакониях: "бесчеловечные истязания и притеснения невинности", которые пытался предотвратить законодатель, продолжались, как и раньше. И это неудивительно, ибо в большинстве своем обвиняемые – это бесправные, часто крепостные крестьяне, традиционно подвергавшиеся жестокостям со стороны хозяев. К тому же закон предусматривал для осужденных телесные наказания, а исполнение одного из них – порки – производилось именно в полиции, привыкшей к такому обращению с людьми.