"Книга, называемая Декамерон..."

Сборник "Декамерон" – не свод неизвестно кем и когда рассказанных новелл, а книга. У нее есть автор – Джованни Боккаччо. У каждой новеллы есть рассказчик.

Триада "книга – автор – рассказчик" составила тот понятийный ряд, который отмечает новизну "Декамерона" на фоне сборников средневековых новелл – анонимных, случайно собранных, безличных.

Всего рассказчиков десять: семь молодых женщин и трое юношей, сошедшихся вместе в досточтимом храме Санта Мария Новелла, что во Флоренции, в годину великого бедствия 1348 г., поразившего всю Европу чумой, Черной Смертью. Составившееся благородное общество решает на время оставить город и укрыться па одной из близко расположенных вилл, чтобы избежать печального зрелища смерти, а быть может, и ее самой, забывшись в пристойных развлечениях, танцах, играх. Жаркое время дня по общему уговору отведено для отдыха, проводимого вместе за рассказыванием и слушанием историй, забавных и поучительных. Ежедневно каждый рассказывал одну новеллу, а всего дней было десять, следовательно, общее число новелл – 100.

Книга названа но числу дней – "Декамерон" или, если перевести название с греческого языка, "Десятоднев". Книга с подобным названием существовала в средневековой Европе и была широко читаемой. Это "Шестоднев" – история сотворения мира и человека Богом, согласно Библии занявшая именно такой срок: шесть дней. Она была популярным изложением христианской версии устройства мироздания, направленной против любого философского и еретического умствования. Вольно или невольно, своим названием Боккаччо бросил вызов и как бы пообещал сотворение нового мира и нового человека. Столь важное дело должно совершиться в процессе рассказывания, облеченное словом. У Боккаччо, как и в Библии, "вначале было Слово...", только не Божественное, а принадлежащее рассказывающему человеку.

Все десять рассказчиков носят условные, однако значимые для Боккаччо имена, приближающие персонажей к автору, придающие им личный оттенок. Большинство имен, включая рассудительную Пампинею и весельчака Дионео, уже использовались Боккаччо в ранних произведениях. Фьямметта – имя, которым он обозначал собственную возлюбленную, Лауретта – намек на ту, что вдохновила Петрарку (и умерла в год Черной Смерти, к которому приурочен "Декамерон"), Нейфила ("любящая новой любовью"), как предполагают, подсказана образом одной из дам, увлекших Данте, после смерти Беатриче.

Рассказчики представлены в авторском вступлении к первому дню, принадлежащему той сюжетной части книги, которую обычно именуют рамой. Если принять эту композиционную метафору, то надо сказать, что рама пластично охватывает не только сам сборник, но и переходит на каждую его отдельную часть, поскольку в момент передачи слова перед нашими глазами всякий раз возникает все общество: "...дамы иной раз немного краснели, иной смеялись..." (II, 2). Порой звучат оценивающие реплики, а затем тот, кто председательствует в этот день, назначает следующего рассказчика. Описание каждого дня начинается и завершается подробным отчетом о красотах природы и пережитых удовольствиях; все венчает исполнение канцоны, сопровождающей вечерние танцы молодых людей и дающей представление об их изысканных развлечениях.

Рассказчики имеют имена, но еще почти не имеют характеров. Они все более или менее на одно лицо, юное, прекрасное, исполненное учтивости и благородства. Серьезность Пампинеи и веселость Дионео – это даже не столько черты их личности, сколько крайние оттенки общего настроения тех, кто бежал от чумы, чтобы не отказывать себе в удовольствии, но и не переступать в нем разумной грани^[1]. Пампинея, будучи избрана королевой первого дня, задаст нравственный тон, а Дионео с общего согласия получает право последней новеллы каждого дня как человек, умеющий развеселить уставшее от рассуждений общество "какой-нибудь смехотворной новеллой" (I, 10).

Впрочем, не все новеллы Дионео "смехотворны". По положению завершающего рассказчика ему доверена новелла о добродетельной Гризельде – финальная новелла всего сборника, которая произвела столь сильное впечатление на Петрарку, что он переложил ее на латинский язык. Все новеллы последнего дня исполнены особой важности и достоинства, ибо повествуют "о тех, которые совершили нечто щедрое или великодушное в делах любви или в иных". Эта тема не возникла под занавес, она так или иначе проходит через весь сборник, присутствует в нем и организует его. Не вина Боккаччо, если его книга лучше всего помнится историями забавными, а быть может, и фривольными, составившими ей репутацию в веках. По крайней мере треть всех новелл повествует о событиях серьезных, трогательных и порой драматичных. Подобно своим рассказчикам, автор хотел бы удержать равновесие, развлекая и поучая, повествуя о людях, каковы они есть и какими должны быть.

Идея посвящать каждый день какой-то достаточно вольно установленной теме возникла не сразу. Ее высказала избранная королевой второго дня Филомена, определившая, что все будут рассуждать "о тех, кто после разных превратностей и сверх всякого ожидания достиг благополучной цели". С этого момента стало принято определять "сюжетное задание" на весь день. Оно, правда, формулируется самым общим образом, а иногда прямо допускает, как в девятый день, чтобы каждый рассказывал "...о чем угодно и что более ему нравится". Таким образом девятый день композиционно симметричен дню первому и подтверждает, что если и есть какой-то главенствующий сюжетный принцип, то это принцип свободы выбора, предоставленный рассказчикам. Он заявлен в начале и композиционно закольцован в конце сборника. За пределами этого композиционного решения оставлен лишь последний день, выступающий финалом, итогом, моралью ко всей книге.

Это нс единственный, впрочем, целиком серьезный день. Четвертый день – "о тех, чья любовь имела несчастный исход" - вклинивается, одновременно превращаясь в центр композиционной симметрии, между вторым и третьим, пятым и шестым днями, посвященными торжеству удачи и счастья человека. Что же касается седьмого и восьмого дней, то по их замыслу они наиболее проказливы и остроумны: "...о шутках, которые, из-за любви либо во свое спасение жены проделывают над своими мужьями...", "о шутках, которые ежедневно проделывают друг над другом: женщина над мужчиной, или мужчина над женщиной, либо мужчина над мужчиной".

Любопытно и едва ли случайно, что в шестой день, день сотворения человека по Библии, у Боккаччо главным героем становится слово: "...говорится о тех, кто, будучи задет каким-нибудь острым словом, отплатил за то либо скорым ответом и находчивостью избежал урона, опасности или обиды".

Новый человек рождается говорящим, рассказывающим и способным постоять за себя словом.

Такой облик новой личности подсказывает обновленный повествовательный жанр, который не с безличностью эпоса, а во всей непосредственности увиденного, услышанного, запомнившегося сохраняет и передает события, способные быть предметом всеобщего интереса. Они различны, но есть и главный центр притяжения – любовь: она правит сюжетом в "Декамероне", о ней рассказывают более всего, о ней спорят. Так, спором, крикливой ссорой слуг о любви открывается шестой день. Победительницей в нем выходит острая на язык служанка Личиска и своей победой предваряет сюжетную тему дня – о спасительности вовремя сказанного слова.

"Декамерон" – киша, рассказывающая о любящем человеке. Таковой она запомнилась, и настолько твердо, что Боккаччо решается включить глас молвы о своей книге в ее название: "Начинается книга, называемая Декамерон, прозываемая принц Галеотто..." (пер. Н. Любимова). Галеотто – один из рыцарей Круглого стола, тот, кто способствовал любви Ланселота к Гениевре, сделав тем самым свое имя нарицательным если нс для сводника, то для пособника незаконной любви. У Данте его вспоминает Франческа, ведущая скорбный рассказ о себе и Паоло: "И книга стала нашим Галеотом" ("Ад", V; пер. М. Лозинского).

Что же звучит в этом прозвании "Декамерона" – осуждение? Тогда зачем Боккаччо принимает его для своей книги?

Известно, что в "Декамероне" 100 новелл, но есть и еще одна, иногда называемая сто первой. Ее рассказывает сам Боккаччо в предисловии к четвертому дню, предваряя его драматическое ОГЛАВЛЕНИЕ анекдотическим ответом на серьезные обвинения, которые ему уже пришлось выслушивать по поводу своих новелл, сделавшихся широко известными до завершения всей книги. Глас молвы, действительно дошедший до него, потребовал нравственного оправдания, поскольку среди упреков звучал и такой: "...в мои лета уже неприлично увлекаться такими вещами, то есть беседовать о женщинах или стараться угодить им".

Боккаччо рассказывает историю, свидетельствующую о том, что любовь к женщине заложена самой природой и "что природа сильнее разума". За этим следует исполненное искреннего чувства признание Боккаччо в не оставляющей его самого любви к женщинам, без которой человек подобен дикому зверю. Так что пусть его книгу прозывают "Принцем Галеотто", такова она и есть - преподающая урок любви. Имя, произнесенное хулителями, было принято автором и поставлено в название. Приверженность любви подтверждена и авторским введением ко всему сборнику: "С моей ранней молодости и по сю пору я был воспламенен через меру высокою, благородною любовью..." В память о том, что довелось пережить, о том "удовольствии, которое она обыкновенно приносит людям", пишется книга.

"Декамерон" – книга о любящем человеке, о том, что человек способен совершать под воздействием этого чувства, каким оно делает его. Пожалуй, самая показательная в этом отношении новелла открывает пятый день. Ее герой носит не имя, а прозвище – Чимоне, т.е. "скотина", звероподобный человек. Таков он и есть:

"...Ни усилиями учителя, ни ласками и побоями отца, ни чьей-либо другой какой сноровкой невозможно было вбить ему в голову ни азбуки, ни нравов, и он отличался грубым и неблагозвучным голосом и манерами, более приличными скоту, чем человеку..."

Но вот Чимоне увидел прекрасную девушку и полюбил ее. Что за этим последовало?

"Во-первых, он попросил отца дать ему такие же платья и убранство, в каких ходили и его братья, что тот и сделал с удовольствием. Затем, вращаясь среди достойных юношей и услышав о нравах, которые подобает иметь людям благородным и особливо влюбленным, к величайшему изумлению всех, в короткое время не только обучился грамоте, но и стал наидостойнейшим среди философствующих".

Любовь открывает путь к достоинству, благородству и даже к образованности, тем самым уже непосредственно воплощая гуманистическую программу. Любовь делает Чимоне деятельным, ибо заставляет бороться за нее, поскольку полюбившаяся девушка просватана за другого. Правда, деятельность ради любви, хотя и выглядит героической, приходит в прямое противоречие с законом и справедливостью. Чимоне снаряжает корабль, чтобы силой похитить возлюбленную (которая пока что вовсе не стремится быть похищенной), проливает немало крови и наконец, едва не погибнув в результате заговора, добивается желаемого: он и его сообщник "женились на тех дамах и, справив великий пир, весело наслаждались своей добычей".

Таков счастливый финал. Счастливый? Рассказчиками он не обсуждается. И все-таки вызывает вопросы. Допустим, мы поверили автору, что любовь проливает в душу человека свет жизни, дает ему силу действовать – но всегда ли в соответствии с понятиями нравственности и справедливости? Любовь делает человека деятельным, но далеко не идеальным, поскольку он действует в том мире, каков он есть, следуя его привычкам и установлениям. Любовь оставляет надежду, что в ее присутствии мир и человек будут становиться лучше, нравственнее, просвещеннее. Однако пока что рассказчики знают: "В нашем городе... царит обман, а не любовь и верность..." (III, 3; пер. Н. Любимова).

Собственно, с этого начинается день первый – с чумы, с бегства из зачумленного города. Описание чумы у Боккаччо – прославленный образец гуманистической риторики, обращенной к современности, но выполненной с оглядкой на лучшие античные образцы. Первоисточником был классический текст Лукреция Кара, тогда известный лишь в позднейшем (V в.) переложении Макробия^[2]. Им и воспользовался Боккаччо, создавая страшную картину всеобщего бедствия и человека, беспомощного перед лицом смерти. Это описание обычно относят к сюжетному обрамлению сборника, к раме, что, впрочем, вызывает возражения едва ли не самого авторитетного современного исследователя Боккаччо Витторе Бранка. По его мнению, смысл целого понятен лишь в свете этой исторической картины, которую никак нельзя счесть лишь формальным введением:

"Подобно тому как Данте, стремясь придать универсальный и завершающий характер своей “Комедии”, отнес ее события к “середине пути нашей жизни” и связал их со “святым годом”, то есть с началом нового века, Боккаччо намеренно приурочивает свою “человеческую комедию” ко времени не только исключительному, но и сообщающему повествованию особую многозначительность. Он тоже обусловил время повествования субъективными и объективными моментами, отнеся его к апогею своей жизни и к страшным дням, когда люди оказались между жизнью и смертью, между небом и землей, когда воля Провидения проявляет себя самым непосредственным образом, когда наступает конец и грядет обновление мира, осужденного за свое преступное корыстолюбие..."^[3]

То, что происходит у Боккаччо, менее всего напоминает пир во время чумы или даже паническое бегство от нее. Это сознательное и достойное удаление от мира, сопровождаемое неотступной мыслью о нем, желанием вспомнить и понять. Десять молодых людей, рассказчиков, представляют собой ранний прообраз гуманистического сообщества. Они удаляются ради сохранения не только жизни, но человеческого достоинства, избирая его в качестве общего убеждения и общей позиции. С нее отчетливо открываются смешные и печальные недостатки человека. Однако не моральное осуждение порока – преобладающий тон книги. Он задан первой ее фразой: "Соболезновать страждущим – черта истинно человеческая..." (пер. Н. Любимова).

Рассказчики у Боккаччо – не равнодушно отстраненные повествователи, но соболезнующие зрители "человеческой комедии", возникшей за пять столетий до Бальзака и спустя какие-то 30–40 лет после "Комедии" Данте, которую, кстати, именно Боккаччо назвал "Божественной". Мысль о Божественном, небесном занимает немалое место и в его собственном произведении, однако переставая быть в нем единственным критерием оценки, единственной возможной истиной.