Историзм

Реальная человеческая история – это связь трех времен: прошлого, настоящего и будущего. Соответственно, одним из центральных понятий как науки истории, так и социальной философии является понятие историзма, призванное ответить на вопрос, как соотносятся между собой эти времена.

Определяет ли прошлое полностью и однозначно настоящее, или же настоящее зависит не столько от прошлого, сколько от будущего? В какой мере наше видение будущего предопределяется нашими представлениями о настоящем? Зависит ли познание прошлого от знания настоящего?

Ответы на эти вопросы и составляют основное ОГЛАВЛЕНИЕ понятия историзма, являющегося предметом постоянно идущих споров.

Ясно, что эти споры непосредственно связаны с вопросом о роли ценностей в человеческой жизни и деятельности и с вопросом об автономии аксиологии.

Из многочисленных значений термина "историзм" можно выделить два основных его значения:

1) определенность настоящего прошлым или будущим;

2) определенность прошлого и будущего настоящим.

В неисторических науках, подобных физике, химии или экономической науке, мир понимается как постоянное повторение одного и того же. В основе этих наук лежит не временной ряд "прошлое – настоящее – будущее" ("было – есть – будет"), а временной ряд "раньше – одновременно – позже". Последний ряд исключает "настоящее" как водораздел между "прошлым" и "будущим" и "стрелу времени", указывающую, что время течет от прошлого через настоящее в будущее. В данных науках действие равно противодействию во всякое, произвольно выбранное время, соединение двух атомов водорода с одним атомом кислорода всегда дает молекулу воды и т.п. Выделение "настоящего", разделяющего "прошлое" и "будущее", не имеет здесь смысла, поскольку важным является единственное: одновременны два события или же одно из них произошло раньше другого.

Человек всегда действует в настоящем. Если нет настоящего, то нет и ценностей, служащих координатами человеческой деятельности.

Долгое время предполагалось, что в человеческой истории настоящее определяется будущим. Характерным примером так истолкованной истории являются религиозные концепции истории. В частности история, написанная в соответствии с принципами христианства, является открыто провиденциальной (предопределенной волей Бога) и устремленной к своему заранее определенному концу. Для средневекового христианского историка, пишет Р. Дж. Коллингвуд, история была не просто драмой человеческих устремлений, в которой он принимал ту или иную сторону, но процессом, которому присуща внутренняя объективная необходимость. Самые мудрые и сильные люди вынуждены подчиниться ей не потому, что, как у Геродота, Бог – разрушительное и вредоносное начало, но потому, что Бог, будучи провидцем и творцом, имеет собственный план и никому не позволит помешать его осуществлению. Поэтому человек, действующий в истории, оказывается втянут в божественные планы, и тс увлекают его за собой независимо от его согласия. История как воля Бога предопределяет самое себя, и ее закономерное течение не зависит от стремления человека управлять ею.

Упования на будущее воздаяние сделались инородными для исторического сознания лишь в XX в. Радикальные концепции прогресса, выдвигавшиеся в XVIII–XIX вв. Ж. А. Кондорсе, К. А. де Сен-Симоном, О. Контом, К. Марксом и др., оставались эсхатологически мотивированы будущим.

Вместе с тем у Маркса начинает постепенно складываться идея определенности настоящего не только будущим, но и прошлым. В результате его позиция оказывается двойственной: история движется не только своим притяжением к конечной цели, но и объективными историческими законами, обусловливающими переход от более низких к более высоким общественно-экономическим формациям и в конечном счете к коммунистической формации.

В XX в. представление о предопределенности настоящего будущим утрачивает остатки былого влияния, уступая место убеждению, что настоящее определяется прошлым и в известной мере образом того ближайшего, обозримого будущего, которое ожидает общество, культуру и т.п. и реализация которого во многом зависит от усилий человека. Отказ от идеи законов истории, действующих с "железной" необходимостью, придает определенности настоящего прошлым вероятностный, статистический характер. Такое понимание историзма лишает значения "удобное и по существу ничего не значащее толкование истории как постижимого и необходимого поступательного движения человечества" (К. Ясперс).

С темой определенности хода человеческой истории будущим связана своеобразная идея "конца истории". Согласно этой идее, начиная с какого-то ключевого момента человеческая история радикально изменит свое течение или даже придет к завершению. "Конец истории" – одна из основных ценностей коллективистического, закрытого общества.

Нужно отметить, что мысль о "конце истории" только немногим моложе самой науки истории, в рамках которой она периодически оживляется и обретает новый, соответствующий своему времени смысл.

В христианском мировоззрении царство небесное вводилось в историю как ее предел. Оно мыслилось как реализация абсолютного блаженства, достижение идеального состояния, требующего в качестве своего условия уничтожения всего сущего и воссоздания жизни на новых основаниях. История оборвется, мир будет спален всепожирающим огнем, жизнь окончится, только тогда наступит совершенно иная жизнь, в которой уже не будет зла. До окончания же мировой истории, как сказано у св. Августина, Вавилон злых и Иерусалим добрых будут шествовать вместе и нераздельно.

В марксизме мысль о завершении истории также предполагала возникновение идеального общества, но уже не на небесах, а на земле. Движущей силой истории провозглашалась борьба классов, социальные революции считались локомотивами истории. В коммунистическом обществе не будет борьбы классов и исчезнет почва для социальных революций, в силу чего с построением такого общества история в старом смысле прекратится и начнется собственно человеческая история. "...Буржуазной общественной формацией завершается предыстория человеческого общества" (Маркс).

О том, в чем именно будет состоять "собственно история", марксизм говорит так же мало, как и христианство о жизни в царстве небесном. Но ясно, что историческое время изменит свой ход и мерой его станут тысячелетия или даже вечность, как в царстве небесном. Идея истории как диалектического процесса с началом и неизбежным концом была позаимствована Марксом у Гегеля, еще в самом начале XIX в. провозгласившего, что история подходит к концу.

Как в христианском понимании, так и у Гегеля и Маркса завершение истории предполагает идею цели истории. Достигая этой цели, история переходит в другое русло, исчезают противоречия, двигавшие старую историю, и неспешный, не обремененный крутыми поворотами и революциями ход событий если и является историей, то уже в совершенно новом смысле.

Национал-социализм видел завершение истории (или "предыстории") в достижении главной своей цели, или ценности, – в создании и утверждении на достаточно обширной территории расово чистого, арийского государства, имеющего все необходимое для своего безоблачного существования на протяжении неопределенно долгого времени ("тысячелетний рейх").

Истолкование идеи конца истории как перехода от предыстории к собственно истории можно назвать абсолютным концом истории.

Представление об абсолютном конце истории является необходимым элементом идеологии всякого коллективистического общества, ориентированного исключительно на коллективные ценности и ставящего перед собой глобальную цель, требующую мобилизации всех его сил. Индивидуалистическое (открытое) общество не имеет никакой единой, всеподавляющей цели, с достижением которой можно было бы сказать, что предыстория завершилась и начинается собственно история. Понятие "конца истории" отсутствовало, в частности, в древнегреческом мышлении, с точки зрения которого история не имеет никакой находящейся в конце ее или вне ее цели. Идеология капиталистического общества также не содержит представления о будущем радикальном изменении хода истории и переходе ее в совершенно новое русло.

Если история понимается как постоянные, не приводящие ни к каким окончательным итогам колебания обществ и их групп между двумя возможными полюсами, то о "конце истории" можно говорить только в относительном смысле. История как противостояние индивидуалистических и коллективистических обществ на какой-то исторически обозримый срок придет к своему завершению, если индивидуализм (коллективизм) одержит победу над коллективизмом (индивидуализмом) и существенным образом вытеснит его с исторической арены.

Идея определенности не только будущего, но и прошлого настоящим начала складываться только в конце XIX – начале XX в. Еще Ф. Шлейермахер, положивший начало современной герменевтике, требовал от историка встать на позицию того исторического персонажа, действия которого описываются, и понять его лучше, чем он сам понимал себя. При этом предполагалось, что современный интерпретатор, смотрящий в прошлое из своего специфического настоящего, способен выйти из своего "теперь" и полностью идентифицироваться с прошлым. Но уже у О. Шпенглера разные культуры не являются проницаемыми друг для друга, так что человек более поздней культуры не способен адекватно представить себя индивидом ушедшей в прошлое культуры и не может вполне понять строй мыслей и образ действий последнего. Настоящее, границы которого совпадают с границами культуры, предопределяет невозможность адекватного познания прошлого.

С особой силой подчеркнул историчность бытия человека, его погруженность в настоящее и зависимость не только будущего, но и прошлого от настоящего экзистенциализм. Невозможно подняться над историей, чтобы рассматривать прошлое "беспристрастно". Объективность исторична, и она прямо отражает ту позицию в истории, с которой исследователь пытается воссоздать прошлое.

Мы ведь тоже вынуждены видеть и истолковывать прежнее мышление из горизонта определенного, т.е. нашего мышления, говорит М. Хайдеггер. Мы не можем выйти из нашей истории и из нашего "времени" и рассмотреть само по себе прошлое с абсолютной позиции, как бы помимо всякой определенной и потому обязательно односторонней оптики... Вопрос об истинности нашего "образа истории" заходит дальше, чем проблема исторической корректности и аккуратности в использовании и применении источников. Он соприкасается с вопросом об истине нашего местоположения в истории и заложенного в нем отношения к ее событиям.

Хайдеггер почти с той же силой, что и Шпенглер, настаивает на взаимной непроницаемости и принципиальной необъяснимости культур. Единственным приближением к чужой культуре ему представляется самостоятельное, т.е. достигаемое внутри собственной живой истории и каждый раз заново, ее осмысление. Позиция самостоятельного мыслителя, какая бы она ни была, будет уникальной и вместе с тем окончательной полноценной интерпретацией истории.

О роли настоящего в историческом исследовании Р. Дж. Коллингвуд пишет, что каждое настоящее располагает собственным прошлым, и любая реконструкция в воображении прошлого нацелена на реконструкцию прошлого этого настоящего. В принципе целью любого такого акта является использование всей совокупности воспринимаемого "здесь и теперь" в качестве исходного материала для построения логического вывода об историческом прошлом, развитие которого и привело к его возникновению.

По Коллингвуду, эта цель никогда не может быть достигнута: настоящее не может быть воспринято и тем более объяснено во всей его целостности, а бесконечное по материалу прошлое никогда не может быть схвачено целиком. Желание понять полное прошлое, исходя из полного настоящего, не реализуемо на практике, что делает историю стремлением к нравственному идеалу, поиску счастья.

Основной парадокс науки истории состоит в том, что она, с одной стороны, ничему не учит (точнее, стремится пе учить современников), а с другой – представляет интерес главным образом постольку, поскольку позволяет яснее понять настоящее и отчетливее представить будущее. Занимаясь прошлым и только прошлым, историк не делает прогнозов и не заглядывает в будущее. Вместе с тем он осознает, что истории, написанной с "вневременной" или "надвременной" позиции, не существует и с изменением настоящего изменится и определяемая им перспектива видения прошлого, так что потребуется новая, отвечающая новому настоящему трактовка истории. Решение парадокса – в постоянном переписывании истории, хотя прошлое как таковое неизменно.

Настоящее, с точки зрения которого всегда рассматривается прошлое и которое оказывается стандартом оценки явлений прошлого, представляет собой, очевидно, одну из основных неотъемлемых ценностей человека. Настоящее должно входить в само определение человека, если он рассматривается как конечное, живущее во вполне определенное время существо.

В истолковании историзма особую роль играет тот смысл, который придается понятию определенности одного времени другим. Определенность настоящего прошлым может интерпретироваться по меньшей мере трояко: как каузальная определенность (настоящее есть следствие, причина которого – прошлое), как определенность традицией и как определенность законами истории. Эти интерпретации могут комбинироваться.

Определенность настоящего будущим может означать телеологическую определенность (настоящее есть средство для достижения цели – будущего) или вызревание в настоящем предпосылок для будущего.

Определенность будущего настоящим может пониматься как каузальная определенность или как подготовка в настоящем некоторых, не обязательно каузальных, предпосылок для будущего. Наиболее сложно истолковать определенность прошлого настоящим: здесь не может идти речи о каузальной определенности, но можно говорить о телеологической определенности (ценности настоящего определяют, как должно истолковываться прошлое).