История и логика становления современного знания о знаково-символических системах

В современной науке проблема языка формируется как проблема междисциплинарная. Трудно представить себе ее анализ без привлечения данных логики, философии, антропологии, герменевтики, лингвистики, феноменологии, семиотики, других научных дисциплин, на которые опирается культурология. Речевой аспект языка связан с физиологией, звук – с разделом физики – акустикой, работу мозга при этом исследует нейрофизиология. Современная аналитическая работа о языке почти невозможна без привлечения теории бессознательного, отсюда и особая роль прикладной психологии.

История научного исследования знаково-символических систем богата именами и концепциями. Выделяют классическую, неклассическую и постмодернистскую парадигмы в проблеме языка.

От предыстории исследования языка до современности обнаруживается противостояние двух подходов к языковой проблематике: онтологического и конвенционального. Первый подход базируется на онтологической заданности соответствия имени и означаемого им предмета. Как говорил Прокл о позиции Пифагора, "образовать имена (вещей) не может всякий, кому вздумается, но лишь тот, кто видит ум и естество сущего. Итак, имена – по природе". А если имена даны предметам по природе, то постижение истинного значения (etimon) имени (именно отсюда произошло понятие "этимология") обеспечивает постижение сущности предмета. В рамках противоположного, конвенционального подхода к имени оно принципиально не отражает сущности предмета, а принимается по установлению, договору: "по одному кому глины узнается все сделанное из глины, ибо видоизменение – лишь имя, основанное на словах; действительное же – глина" (Упанишады). Другими словами, "имена обусловлены сознанием" (ранний буддизм), и тогда бессмысленно обсуждать проблему правильности имен, ибо "имена по случаю, а не по природе" (Демокрит).

Как видим, еще в античности, открывшей классическую парадигму исследования языка, были заложены на долгие годы разногласия по поводу его природы. Так, Платон (427-347 до н.э.) считал, что слова – это инструмент, отражающий глубинную сущность того, что эти слова обозначают. Аристотель (384-322 до н.э.), напротив, полагал, что имена и названия носят конвенциональный характер, т.е. возникают в результате соглашения между людьми.

Средневековые представления о природе языка были связаны с религиозной картиной мира и имели источником Библию, согласно которой наделение именами всего сущего на земле было актом божественного творения: "И образовал Господь Бог из земли всех животных полевых и всех птиц небесных, и привел к человеку, чтобы видеть как он назовет их". "И нарек человек имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым" (не случайна легенда, повествующая, что до вавилонского столпотворения существовал некий единый, общечеловеческий праязык). То есть имя понималось как конвенция в контексте библейской традиции, но все же конвенции, причастной, хотя и неявно, к сущности означаемой вещи.

В XVII-XVIII вв. в рамках новоевропейской традиции Рене Декарт (1596-1650), один из родоначальников ново- европейской философии, выступил с требованием пересмотра всех прошлых знаний на основе рационализма и отказа от суждений, принятых когда-либо на веру. Соответственно он не мог следовать идее божественного происхождения языка. Он полагал, что язык формируется в силу врожденных свойств человека, для артикуляции идей, данных ему от природы.

Другой философ-рационалист – Джон Локк (1632-1704) ввел понятие знака для обозначения слова как базисной единицы языка. Он полагал, что вне языковой аналитики невозможно сколько-нибудь ясно или последовательно рассуждать о познании. В его главном труде под названием "Опыт о человеческом разумении" аргументировался тезис о том, что нет идей врожденных, они возникают из двух основных источников – опыта внешнего (ощущения) и опыта внутреннего (рефлексии), а слова суть "символы наших идей". Таким образом, в рамках сенсуализма (от лат. sensus – восприятие, чувство) имя понимается как результат рационального конструирования на базе данных чувственного опыта.

Французский философ, социолог и лингвист Этьен Кондильяк (1715–1780) в своей книге "Опыт о происхождении человеческих знаний" разделяет идеи Дж. Локка, в частности тезис о двух источниках возникновения идей. Однако в более поздней работе "Трактат об ощущениях" он рассматривает ощущения как единственную предпосылку мышления. Логика привела Э. Кондильяка к попытке построить, следуя идеям Лейбница, искусственный язык символов и создать правила оперирования ими. Он умирает, не успев закончить большой трактат "Язык исчислений" однако его тезис о принципиально разном характере протекания во времени процессов мышления и речи (в мозгу идеи, составляющие мысль, возникают сразу, одновременно, а в речи они развертываются линейно, последовательно), обретает особую актуальность в связи с такой характеристикой современной коммуникации, как гипертекст.

Окончательное оформление классической парадигмы в истории языкознания было осуществлено в связи с появлением концепции швейцарского ученого Фердинанда де Соссюра (1857–1913), чьи идеи были опубликованы после его смерти учениками, воспользовавшимися для этого (студенты! обратите внимание) своими студенческими конспектами. Соссюр считается основоположником структурной лингвистики, так как им был осуществлен системный подход к феномену языка; он считал, что "язык представляет целостность сам по себе". А раз это система, то любое изменение в ней, подобно ходу в шахматной партии, касаясь исходно одного элемента, приводит к изменению значимостей всех других. Соссюра в меньшей мере волновали эволюционные языковые изменения, он концентрировал внимание на знаковом, семиотическом характере языка, считая при этом, что знаки, функционально предназначенные для "выражения идей", абсолютно безразличны по отношению к содержанию последних. Они есть результат закрепленной в традиции конвенции.

Отметим и еще один, важный для дальнейшего (даже не столько лингвистического, сколько культурологического) исследования языка элемент концепции Соссюра. Это выделение внутреннего и внешнего планов языка в трех его аспектах: а) язык (langue) и речь (parole), задающие в своем взаимодействии сферу речевой практики (langage); б) означающее (план выражения) и означаемое (план содержания), определяющие соотношение знака и того, что за знаком стоит; в) соответственно рассмотрение не только "внутренней", по и "внешней" лингвистики (условия ее функционирования, социальный контекст, в котором осуществляются высказывания).

Для культурологического видения проблемы языка важно также и то, что Ф. де Соссюр, считая семиологию частью социальной психологии, аргументировал возможность научного изучения культуры общества через язык как важнейшую из знаковых систем. Он оказался основателем Парижской школы семиотики, питавшей множество последователей, его модель была распространена позже на всю сферу знаковых систем в культуре. Так, известный французский структуралист К. Леви-Стросс предполагал, что явления социальной жизни, искусство, религия и др. имеют природу, аналогичную природе языка, а следовательно, они могут изучаться теми же методами. В свою очередь, Р. Барт продемонстрировал этот подход на анализе знаковых аспектов культуры повседневности: пищи, одежды, интерьера и т.п.

Структуральный подход, опирающийся на объективные, формальные параметры языка, составил базу для разработки концепции интерфейса "человек – компьютер", в рамках которой именно язык обеспечивает "интеллектуальность" системы.

Параллельно с классическими подходами к феномену языка разворачивалась неклассическая парадигма. Ее особенность заключается в том, что язык рассматривается не как независимая от познающего субъекта объективная реальность, но как индивидуальная творческая процессуальность, поскольку человек – это языковое существо, а язык выступает как "форма развития человеческого духа" (И. Г. Гердер). Если классическая трактовка языка ограничивалась собственно лингвистической формой, то неклассическая рассматривает в качестве языка любую знаковую систему – от языка жестов до языка Вселенной.

Основоположником неклассической линии и основателем философии языка в собственном смысле этого слова является Вильгельм фон Гумбольдт (1767–1835), представлявший язык не только как внешнее средство выражения результатов мышления, но и как "непроизвольное средство" протекания его. Это средство духовного творчества и обретения истины. В работах Гумбольдта сравнительное языкознание неотделимо от философии языка и культуры, он подчеркивал творческую природу языка, рассматривая его в тесной связи с мыслительной деятельностью индивида и народа. Язык играет роль медиатора (посредника) между духом и предметным миром, детерминируя, определяя мировосприятие и миропонимание. Следовательно, язык – не только готовый инструмент, но и деятельность, и в самой структуре языка воплощено определенное воззрение на мир, отражающее глубинный дух народа.

Идеи Гумбольдта инициировали возникновение концепции лингвистической относительности ("на свете столько языков, сколько индивидов"), а также психолингвистики.

Основателем современной, постмодернистской парадигмы в подходе к языку можно считать М. Хайдеггера, отказавшегося от сугубо семиотической трактовки языка. Он писал, что человек – это "пастух бытия", слушающий его глубинный зов. В языке и через язык человек способен свершить свое высшее предназначение, "сказать бытие", артикулировать в языковых структурах его голос, ибо устами говорящего говорит само бытие. В этом смысле язык есть "дом бытия".

Постмодернистская парадигма восприняла от классического и неклассического подходов ряд периферийных для них идей, оформившихся в принципиально новое видение языковой реальности, в частности, таких как^[1]:

• идеи произвольности языкового знака как единства означаемого и означающего (Ф. де Соссюр);

• неразрывности языка с его культурным контекстом (В. фон Гумбольдт);

• концепции лингвистической относительности (Э. Сепир и Б. Ли Уорф);

• плюральность значений естественного языка в концепции языковых игр (Л. Витгенштейн);

• произвольности выбора правил языка, соотносимых с правилами игры ("принцип терпимости" Р. Карнапа);

• конституирование смысла языковых выражений в контексте векторного человеческого усилия (М. Хайдеггер); и др.

Революционную роль в исследованиях языка сыграла концепция генеративной лингвистики Н. Хомского – американского лингвиста и философа языка. Идея Хомского заключалась в том, что существует различие между компетенцией (competence) говорящего – слушающего, т.е. знанием им своего языка, и употреблением (performance), т.е. реальным использованием языка в конкретных ситуациях. Только в идеальном случае употребление непосредственно отражает компетенцию, а в реальности это далеко не так. Язык обладает неограниченным конструктивным потенциалом при очевидно ограниченном объеме изобразительных и фиксирующих вербальных средств. Это свойство языка наиболее ярко демонстрируют дети, проявляющие феноменальные творческие лингвистические возможности.

По Хомскому получается, что лингвистические универсалии мы наследуем как интеллектуальный "багаж" вида, генетически, а среда лишь способна пагубно воздействовать на эти наши способности. Вот пример из книги оксфордского профессора математики, доктора Доджсона, писавшего сказки, в которых проявилось его предвидение многих замечательных открытий нашего времени; профессора математики, глубоко и тонко чувствующего эти самые "лингвистические универсалии":

– Некоторые слова очень вредные! Ни за что не поддаются! Особенно глаголы! Гонору у них слишком много! Существительные попроще – с ними делай, что хочешь! Но глаголы себе на уме! Впрочем, я со всеми с ними справляюсь! Световодозвуконепроницаемость! Вот что я говорю!

– Скажите, пожалуйста, что это такое? – спросила Алиса.

– Вот теперь ты говоришь дело, дитя, – ответил Шалтай, так и сияя от радости. – Я хотел сказать: "Хватит об этом! Скажи-ка мне лучше, что ты будешь делать дальше! Ты ведь не собираешься всю жизнь здесь сидеть!"

– И все это в одном слове? – спросила с недоумением Алиса. – Не слишком ли это много для одного!

– Когда одному слову так достается, я плачу ему сверхуроч – ные, – сказал Шалтай-Болтай.

– Ах, вот как, – заметила Алиса. Она совсем запуталась и не знала, что и сказать.

– Посмотрела бы ты, как они окружают меня в день получки! – продолжал Шалтай, значительно покачивая головой. – Я всегда сам выдаю им жалованье.

(Алиса не решилась спросить, чем он им платит, поэтому и я ничего не могу об этом сказать.)

– Вы так хорошо понимаете всякие слова, сэр, сказала Алиса. – Объясните мне, пожалуйста, что значит стихотворение под названием "Бармаглот".

– Прочитай-ка его, – ответил Шалтай. – Я могу тебе объяснить все стихи, какие только были, и кое-что из тех, которые еще только будут!

Это обнадежило Алису, и она начала:

Варкалось. Хлипкие шорьки

Пырялись по наве.

И хрюкотали зелюки,

Как мюмзики в мове.

– Что же, хватит для начала! – остановил его Шалтай. – Здесь трудных слов достаточно! Значит, так: "варкалось" – это восемь часов вечера, когда пора уже варить ужин!

– Понятно, – сказала Алиса, – а "хливкие"?

– Гм... "Хливкие" – это хлипкие и ловкие. Это слово, как бумажник. Ракскроешь, а там два отделения! Так и тут – это слово раскладывается на два!

– А-а! – сказала Алиса. – А шорьки кто такие?

– Это помесь хорька, барсука и штопора!

– Хотелось бы мне на них посмотреть! Забавные, должно быть, зверьки!

– Да, с ними не соскучишься! – согласился Шалтай. – А гнезда они вьют в тени солнечных часов. Едят они сыр – это от них в сыре дырки.

– А что такое "пырялись"?

– Прыгали, ныряли, вертелись!

– А "нава", – сказала Алиса, удивляясь собственной сообразительности, – это трава под солнечными часами, верно?

– Ну да, конечно! Она называется "нава", потому что она простирается немножко направо... немножко налево...

– И немножко назад! – радостно закончила Алиса.

– Совершенно верно! Ну, а "хрюкотали" это хрюкали и хохотали... или, может, летали, не знаю. А "зелюки" это зеленые индюки! Вот тебе еще один бумажник!

– А "мюмзики" – это тоже такие зверьки?

– Нет, это птицы! Бедные! Перья у них растрепаны и торчат во все стороны, будто веник... Ну, а насчет "мовы" я и сам сомневаюсь. По-моему, это значит, "далеко от дома". Смысл тот, что они потерялись. Надеюсь, ты теперь довольна? Где ты слышала такие мудреные стихи?

– Я прочитала их в книжке, – ответила Алиса. –А вот Траляля читал мне поэму, так она была понятная!

– Что до поэм, – сказал Шалтай и торжественно поднял руку, – я тоже их люблю и читаю не хуже других. Если уж на то пошло...

– Ах, нет, пожалуйста, не надо, – торопливо сказала Алиса.

Но он не обратил на ее слова никакого внимания.

– Поэма, которую я тебе сейчас прочитаю, – произнес он, – была написана специально для тебя.

Алиса поняла, что ей придется выслушать эту поэму. Она села и грустно сказала:

– Спасибо.

Зимой, когда белы поля,

Пою, соседей веселя.

– Это только так говорится, – объяснил Шалтай. – Конечно, я ее совсем не пою.

– Я вижу, – сказала Алиса.

– Если ты видишь, пою я или нет, значит, у тебя очень острое зрение, – отрезал Шалтай.

Алиса промолчала*.

Льюис Кэрролл. Алиса в стране чудес. София, 1967. С. 179–180.

* К моему изумлению, компьютер, подчеркнувший как неправильные все слова в первом стихотворении, оставил как правильное слово "пырялись". Он (компьютер), в отличие от меня, это слово, видимо, знает.