Идея вечного возвращения

Тексты Ф. Ницше требуют интерпретации, так как за его масками-символами скрываются некие концептуальные построения. Одно из них - идея вечного возвращения, которая, по мнению многих исследователей творчества Ф. Ницше, так и осталась не совсем проясненным концептом. Идея вечного возвращения высказана им в работе "Так говорил Заратустра", есть несколько намеков в "Веселой науке" и упоминания в "По ту сторону добра и зла" и "Ессе Номо". В притче "О трех превращениях" Ф. Ницше повествует о постепенном превращении человеческого духа: о том, как дух становится верблюдом, верблюд львом и, наконец, лев становится ребенком. Подобно навьюченному верблюду, человеческий дух берет на себя все самое трудное, но происходит перерождение: дух становится львом и теперь хочет добыть себе свободу и быть господином в своей собственной пустыне. Но завоеванные им ценности уступают иным ценностям - невинности и забвению, тем самым хищный лев становится ребенком. Эту притчу можно трактовать как восхождение человека через переоценку всех ценностей, подобно самокатящемуся колесу, к начальному движению, к новому начинанию и утверждению.

К интерпретации этой его идеи обращался М. Хайдеггер, связывая ее с еще одним основополагающим и первичным концептом его философии - волей к власти, которая у Ф. Ницше составляет главную черту всего сущего. Само это сущее, согласно М. Хайдеггеру, не есть бесконечное, поступательное движение к какой-то определенной цели; оно является постоянным самовозобновлением воли к власти, восстанавливающей себя в своей природе. Предлагаемая Ж. Делёзом интерпретация ницшеанской идеи вечного возвращения связана с концептом циклических моделей древности: возвращается не то же самое, а только отличное, утверждающая воля стать другим. И М. Хайдеггер, и Ж. Делез увидели в концепции Ф. Ницше высшую форму утверждения полноты жизни, которая возможна только при повторении, несущем радость различия и многообразия самой жизни.

Наследие Ф. Ницше в оценках российских и западных мыслителей

В России различные идеи Ф. Ницше в разное время получали весьма противоречивую оценку. Приведем несколько авторитетных суждений. Так, русский религиозный философ В. С. Соловьев дал амбивалентную характеристику его идеям: отметив дурную сторону ницшеанства, которая выразилась в презрении к слабому и больному человеку, в языческом взгляде на силу и красоту, он подчеркнул особую значимость идеи сверхчеловека, считая се самой интересной в сравнении с другими модными идеями, возникшими в XIX в. (экономическом материализме, представленном К. Марксом, и отвлеченном морализме Л. Н. Толстого). Не останавливаясь на детальном освещении того, как отечественный мыслитель трактует идею сверхчеловека, приведем лишь его суждение по поводу того, что "законченность человека как органического типа нисколько не противоречит признаваемой нами истине в стремлении человека стать больше и лучше своей действительности, или стать сверхчеловеком".

Другой отечественный мыслитель начата XX в. С. Л. Франк также высоко оценил ницшеанскую идею сверхчеловека как выражающую верховную моральную ценность культурного совершенствования человека и охарактеризовал этическую систему Ф. Ницше как "этику любви к дальнему". Чтение книги "Так говорил Заратустра" потрясло его атмосферой глубины духовной жизни, духовного борения, которой от нее веяло.

Более всего идеи Ф. Ницше были востребованы в художественной среде. Многие модификации, произошедшие в сфере художественной культуры XX в., можно рассмотреть сквозь призму ницшеанских идей, которые не только оказались воспринятыми рядом художников как программные, но и, как подтвердило время, оказались весьма провидческими.

Для элитарных направлений в искусстве, расцветших на рубеже XIX-XX вв., кардинальной программой можно считать положение Ф. Ницше о метафизическом назначении искусства, которое он отмечал в предисловии к работе "Рождение трагедии из духа музыки". Феномен греческой красоты для Ф. Ницше заключался не в "прекраснодушном скольжении по поверхности", а в генеалогическом погружении в глубину по направлению к хаотическому источнику. Он полагал, что именно в дионисийском опьянении и мистическом самоотчуждении художнику открывается его собственное состояние - единство с внутренней первоосновой мира, которое происходит в символическом подобии сновидения. Заметим, что такого рода трактовка искусства являлась продолжением традиции, идущей от романтиков и А. Шопенгауэра. Последователи Ф. Ницше среди двух противоположных начал в искусстве - дионисийского и аполлонического - отдавали приоритет первому. Явная увлеченность многих теоретиков и практиков искусства ницшеанскими идеями имела место в ряде стран. В свое время этот факт едко прокомментировал Д. С. Мережковский, заметив, что в России "одну половину Ницше взяли босяки, другую наши декадеиты-оргиасты", назвав среди поклонников нового Диониса русского поэта символиста и философа Вяч. И. Иванова. Действительно,

Вяч. И. Иванов обратился к идее Ф. Ницше о дионисийском начале в художественном творчестве, пытаясь создать оригинальную концепцию театра будущего, причудливо соединившую в себе христианскую идею соборности и дионисийство, предназначение которого - преобразование человечества. Полагаем, идея переоценки всех ценностей, выдвинутая немецким мыслителем, была наиболее притягательной в период модернистских художественных исканий и новаций.

Несколько иначе сложилась судьба творческого наследия немецкого философа во второй половине столетия, когда были замечены, актуализированы и задействованы в творческом процессе другие идеи и отчасти переосмыслены прежние. Это оказалось возможным потому, что более зрелый Ф. Ницше подчеркивал уже не метафизическое назначение искусства, а его игровую природу. И этим он примыкает к традиции, идущей от Ф. Шиллера и И.Канта, обосновывающей игровую концепцию искусства. Искусство - это иллюзия, игра, поэт - лгун. Ф. Ницше расценивал искусство как "культ недействительного", рассматривал восприятие искусства как "добрую волю к иллюзии". Искусство трактуется как подготовка к жизни и необходимый от нес отдых. Действительная жизненная борьба и бесконечно запутанная человеческая деятельность представляется в искусстве в упрощенно-сокращенном виде. Необходимость искусства в том и заключается, что оно дает "иллюзию упрощенного мира, сокращенного решения загадки жизни". Без этой иллюзии, как без сна, не может обойтись никто из страдающих от жизни. Чем труднее жизнь, тем сильнее стремление к иллюзии упрощения. Поэтому Ф. Ницше - за искусство праздника.

Эта характеристика грядущего искусства была обстоятельно описана последующими философами, которые заметили общий симптом нового искусства, просвечивающий за всеми его многообразными проявлениями: перемещение искусства из сферы жизненно "серьезного" в игровую сферу. Полурелигиозный, высоко патетический характер, который века два назад приняло эстетическое наслаждение, теперь полностью выветрился. Эту черту искусства XX в. отметил уже X. Ортега-и-Гассет: "Искусство было штукой серьезной, почти священной. Иногда оно - например, от имени Шопенгауэра и Вагнера - претендовало на спасение рода человеческого, никак не меньше!" - иронизирует испанский философ. Действительно, сегодня научное и художественное творчество порой можно рассматривать как высокие плоды спортивной увлеченности. У позднего Ф. Ницше находим, что творчество - это тщеславие, дурной вкус, что высшие люди не занимаются творчеством (сам он, заметим, не стремился подтверждать эти суждения собственным образом жизни). Художники, как полагает он, занимаются выдумками, используют средства, чтобы сделать вещи прекрасными, привлекательными, достойными желания. Всему этому надо учиться у художников, а в остальном - быть мудрее их. Ибо эта утонченная сила обыкновенно прекращается у них там, где прекращается искусство и начинается жизнь; "мы же хотим быть поэтами нашей жизни, и, прежде всего в самом мелком и обыденном!".

Эти и многие другие идеи Ф. Ницше получили дальнейшую жизнь в современной культурологии, философии, художественной практике и искусствоведении. Его оригинальный способ видения, обозначенный современным исследователем В. А. Подорогой как "путешествие метафорического глаза", способствовал формированию нового способа мышления, особому взаимопроникновению философского и художественного дискурсов. Воздействие его идей ощущается в концепциях многих крупных мыслителей XX в., в частности у представителей "философии жизни", психоанализа, теоретиков Франкфуртской школы, постмодернизма.