Харбин и Шанхай

Восточным центром русского рассеяния был Харбин, до недавнего времени почти неизвестный литературоведам. К началу 1920-х гг. Харбин уже был сытым благоустроенным городом, центром Китайско-Восточной железной дороги, связывающим Россию и Европу с Дальним Востоком. По размаху культурной жизни его порой называли "восточным Петербургом". Новый импульс литературная жизнь Харбина получила в 1920-е гг., когда в связи с прибытием сюда интересующейся литературой молодежи возникли вечера "Зеленой лампы", возглавляемые молодым поэтом Алексеем Ачаиром. Из собраний "у зеленой лампы" в 1926 г. возникло литературное объединение "Чураевка" - название взято по имени первых русских поселенцев на Алтае, героев многотомного романа писателя-эмигранта Георгия Гребенщикова "Братья Чураевы" (1913-1936). Основная деятельность "Чураевки" была связана с работой поэтической студии, фактическим руководителем которой стал Ачаир. Объединение сначала выпускало двухстраничную газету "Молодая Чураевка" под эгидой Христианского союза молодых людей в виде еженедельного приложения к "Harbin Daily News". Затем, набрав сил, стало издавать ежемесячную собственную восьмистраничную газету "Чураевка", редактируемую поэтом Валерием Перелешиным. За годы своего существования "Чураевка" выпустила четыре коллективных сборника стихотворений: "Лестница в облака", "Семеро", "Багульник" и "Излучины". Всего же в Харбине вышло более 60 поэтических сборников.

В 1936 г. "Чураевка" прекратила существование, а большинство молодых поэтов-чураевцев, не желая участвовать в военизированных отрядах русских фашистов, поощряемых японскими оккупантами, покинули Харбин и переехали в Шанхай. В годы Второй мировой войны симпатии большинства литераторов Харбина и Шанхая были на стороне советского народа. После войны те, кто уехал в Америку или в Австралию, продолжали там писать, публиковали новые книги и дожили до глубокой старости. Оставшихся ждали новые горькие испытания.

В 1945 г. в Харбин вошли советские войска. В августе оставшиеся в городе русские эмигранты были приглашены через прессу на собрание-митинг, где 13 тыс. собравшихся были арестованы органами НКВД, погружены в эшелоны и отправлены в ГУДАГ. Многие погибли; некоторые после освобождения трудоустроились, но и им пришлось долгое время преодолевать подозрительность властей, недооценку критики, груз положения недавнего эмигранта-изгоя. Немногим лучше складывалась судьба писателей, оставшихся в Шанхае. Находясь под впечатлением победы 1945 г., значительная их часть взяла советские паспорта, искренне стремилась понять и принять коммунистический режим, а несколько позже, поверив пропаганде, вернулась на родину, где их тоже в основном ждали ГУЛАГ или ссылка. К середине 1950-х гг. русская диаспора в Харбине и Шанхае прекратила свое существование.

Характерной особенностью дальневосточной ветви русской литературы является ее суровая мужественность. Несмотря на то, что в Харбине хорошо знали и ценили поэзию В. Ф. Ходасевича, Г. В. Адамовича, Г. В. Иванова, Д. Кнута, Б. Ю. Поплавского, А. Штейгера, весьма интересовались творчеством В. В. Набокова (Сирина), поэты Харбина не принимали парижской меланхолии, полемизировали с "парижской нотой". Поэтов "Чураевки" больше привлекала энергичная манера В. В. Маяковского (при полном неприятии его политических взглядов) и Б. Л. Пастернака. Огромной популярностью пользовался А. Белый (хотя сто философские увлечения поддержки не находили). Почти ко всем писателям региона можно отнести слова из стихотворения А. Ачаира:

Не согнула судьба нас, не выгнула. Хоть пригнула до самой земли, А за то, что нас Родина выгнала, Мы по свету ее разнесли.

Не следует преувеличивать значение харбинских и шанхайских литераторов для глобального развития русской культуры: большинство авторов-дальневосточников внесли вклад лишь в развитие региональной литературы. Однако по крайней мере четыре имени следует назвать как вошедшие в золотой фонд литературы русского рассеяния. Это Арсений Несмелое (Арсений Иванович Митропольский, 1889-1945), Алексей Ачаир (Алексей Алексеевич Грызов, 1896-1960), Всеволод Никанорович Иванов (1888-1971), чей талант особенно ярко проявился после возвращения в Россию в ряде превосходных художественно-исторических книг ("Иван Третий", "Ночь царя Петра", "Императрица Фике"). Наиболее крупным после А. Неемелова, несомненно, был поэт, переводчик, критик Валерий Перелешин (Валерий Фраицевич Салатко-Петрище; 1913-1992).

Происходил Валерий Францевич из старинного польско-белорусского рода. Детство его проходило в Иркутске. Семилетним ребенком будущий поэт был вывезен в Харбин. В 1938 г., уже будучи автором первой книжки стихов ("В пути", Харбин, 1937), Перелешин неожиданно постригся в монахи под именем Гермогена. Именем "монах Гермоген" и псевдонимом "Перелешин" подписан его второй сборник стихов "Добрый улей" (Харбин, 1939). Выйдя в 1945 г. из монашества, Перелешин взял советский паспорт и какое-то время сотрудничал с ТАСС и коммунистами, что послужило позже, в 1950 г., причиной его высылки из США в Гонконг. Оттуда в 1952 г. он выехал в Бразилию, где и жил до смерти, изредка посещая Европу и позже США.

Своими учителями Перелешин называет Е. А. Баратынского, Ф. И. Тютчева, М. Ю. Лермонтова, из современников - А. П. Ладинского, с которым состоял в переписке. С ними его объединяет историософия и приверженность строгим поэтическим формам. В Китае издано еще два сборника стихов: "Звезда над морем" (1941) и "Жертва" (1944), подготовлен пятый - "Южный дом" (издан в 1968 в Мюнхене). Всего же им издано 13 книг стихов. Кроме перечисленных пяти, это "Качель" (1971), "Заповедник" (1972), "С горы Нево" (1975), книга сонетов "Ариэль" (1976), "Три родины" (1987), "Из глубины воз-звахь" (1987), "Двое - и снова один" (1987), "Вдогонку" (1988).

Лирический герой Перелешина принимает различный облик (изгнанник, монах, книжник и др.), но за ним всегда видна личность поэта. Все сборники Перелешина являются, по сути, романом его жизни, отражая судьбу изгнанника, лишившегося родины, но не сломленного духовно. Большое место в поэзии Перелешина занимают и религиозные, или, как он сам определяет, полугностические мотивы. Мысль о разумности миропорядка, приятии мира и человека звучит уже в его космогонической "Поэме о мироздании".

Важное место в поэзии Перелешина занимает тема изгнанничества. Одно из лучших ранних его стихотворений, посвященных теме родины и эмиграции, - "Галлиполийцы" (из сборника "В пути"), чьим символом в произведении становится "горсточка земли и пыли", которую входящие по трапу изгнанники "...Украдкой прятали на грудь". Сам факт изгнания, по убеждению поэта, позволил русским ощутить себя единой нацией, носителями и спасителями великой культуры: в эмиграции "мы стали русскими впервые" - напишет он в стихотворении "Мы". С темой исторической родины поэта связана тема обретения второй родины - Китая:

Я сердца на дольки, на ломтики не разделю, Россия, Россия, отчизна моя золотая! Все страны вселенной я сердцем широким люблю, По только, Россия, одну тебя больше Китая.

("Ностальгия")

Китай, как правило, ассоциируется у поэта с земным раем, местом абсолютного покоя и утешения. Со временем появятся стихи и о третьей родине - Бразилии, но и она в стихах Перелешина всегда будет сопрягаться с Россией:

Различные широты нам даны, Разогнанным по маленьким вселенным; Здесь томный зной висит над морем пенным, Там - мерзлота полярной стороны.

Здесь - карнавал и радужные сны, Там - выкрики о вызове военном: Не кажется и солнце неизменным, И рознятся чужие две луны.

Но, вопреки несовместимой были. Мы издали друг друга полюбили: Ты позовешь - я тотчас отзовусь. Так ветхие преграды уничтожим:

Несходные Бразилию и Русь

В единый мир нерасторжимо сложим!

("Письмо в Россию")

В сонетах "С горы Нево" и "Жребий" Перелешин противопоставляет бразильской яркой культуре неброскую русскую:

Стоял бы я в России над Невой И выбрал бы одну из перекладин: Ведь я и там, бездомен и бесчаден, В игру живых играл бы, неживой.

А здесь бреду по серой мостовой, Но жребий мой высок и тем отраден, Что, вопреки повизгиванию ссадин, Бразилия, я сын приемный твой.

Твоя ль вина, что пришлецам усталым Нельзя помочь разгульным карнавалом, Когда твои природные сыны Идут стеной, отшлепывая самбы,

А я смотрю на них со стороны

И слышу снег и пушкинские ямбы.

("Жребий", 1974)

Сонеты Перелешина являются образцом поэтического мастерства. "Моей любимой формой стал сонет: чем труднее, тем лучше!" - писал он. Однако ностальгия и осознание своего одиночества никогда не переходили у поэта в мизантропию. До последних дней он сохранил привитое в Харбине жизнелюбие и диалектическое восприятие духовного и земного существования:

В часы душевного разлада Не раз твердил я: "Выбирай

Миг радости ценою ада Или ценою скорби - рай".

Но жадного равно манили И рай, и радости земли, И отвергал я слово "или" Во имя радостного "и"!

("Два союза")

Оптимизм поэта выражен и в строках одного из его сонетов:

В две тысячи сороковом году (Прости просчет на три-четыре года) В моей стране затеплится свобода, И я туда... приду.

("В две тысячи сороковом году")

Важнейшая творческая установка Перелешина -стремление сдерживать свой душевный хаос ясной формой, порой даже излишне рационалистичной. Отсюда приверженность поэта к классическим жанрам, в частности к сонету и венкам сонетов. В его жанровом репертуаре встречаются также рондо, триолеты, рубай. В области метрики поэт придерживается в основном силлабо-тонической системы стихосложения, лишь изредка прибегая к тоническому стиху.

"Развернутая метафоризация позволяет поэту усмотреть глубинные связи между феноменами бытия, - пишет современная исследовательница творчества Перелешина, - подробно описать тот предмет или чувство, которому посвящено стихотворение, наконец, осмыслить целостность бытия, разумность и гармоничность архитектоники мира"'.

В. Перелешин был единственным поэтом восточной диаспоры, блестяще знавшим китайский язык. Кроме оригинальных поэтических книг, ему принадлежат непревзойденные переводы на русский язык китайской классической поэзии (антология "Стихи на веере", 1970) и философских поэм Цюи-Юаня "Ли Cao" и Лао-Цзы "Дао дэ дзин". Вообще, живя в Китае, русские поэты не могли не испытывать влияния китайской природы, китайской культуры, даже если они плохо владели китайским языком. Глубоко спорно утверждение некоторых китайских литературоведов, что в творчестве русских писателей не нашла отражения тема Китая.