Глобализация

Глобальные стратегии в прикладном варианте начали разрабатываться британскими военными в период Второй мировой войны^[1]. Однако в литературе принято считать, что термин "глобализация" был впервые применен в 1983 г. в газетной статье для обозначения факта слияния рынков крупных транснациональных корпораций^[2]. Распространение он получил благодаря исследованиям британского социолога Роланда Робертсона^[3] и работам самого известного на Западе японского консультанта по проблемам бизнеса Кеничи Омае (1943)^[4], опубликовавшего в 1990 г. бестселлер "Мир без границ".

Согласно Р. Робертсону глобализация – это не только структурные изменения, но и изменения, возникающие на уровне сознания индивидов. К. Омае видит в глобализации становление макрорегиональных форм рыночной экономики, локомотивом которой являются транснациональные компании. В книге "Triad Power" ("Триада мощи") он утверждает, что компании, действующие па международных рынках, должны обеспечивать свое постоянное присутствие в каждой из трех основных экономических зон мира: в США, Европе и Азиатско-Тихоокеанском регионе, центром которого является Япония.

Конвенционального определения феномена глобализации не существует. Исследователи описывают ее как процесс трансформации планетарного мироустройства под воздействием высоких технологий. На дискуссионный характер концептуальных представлений феномена глобализации указывает российский экономист Владислав Иноземцев^[5].

Р. Робертсон, автор наиболее популярной в научной среде концепции, определил ее как "сжатие мира и интенсификацию осознания мира как целого", как соединение различных форм социального опыта. В его интерпретации глобализация есть новый тип социальности, ОГЛАВЛЕНИЕ которой определяют:

– индивидуальные "Я";

– национальные общества;

– мировая система обществ;

– человечество^[6].

"Сжатие мира" раскрывается через процесс усиления торговой, военной и политической взаимозависимости между странами, входящими в мировую социальную систему. "Сжатие" сознания (осознание мира как целого) Р. Робертсон передает как процесс, в котором поступки, желания или предпочтения отдельных индивидов не определяются их локальной, этнической или культурно-территориальной принадлежностью, а меняются, обращаясь к мировому контексту. Наиболее очевидным образом "детерриторизация" социального действия проявляется в сфере межличностного взаимодействия, в массовых коммуникациях и культурном выборе. Согласно его наблюдениям инфраструктура взаимодействия на расстоянии изменила восприятие политики, экономики, государства-нации, направляя к замене доминации национальных государств мировыми центрами власти.

Специфику сжатия описал соотечественник Р. Робертсона британский исследователь X. Булл в виде смены в теории и на практике образа всемирного и всеобъемлющего международного сообщества представлением о том, что в реальности "это сообщество является привилегированным содружеством христианских, европейских или цивилизованных стран"^[7]. Иными словами, в XIX столетии начался процесс, прерванный социалистическими революциями и возобновившийся после окончания "холодной войны", в результате которого Запад стремится установить новый социальный порядок, не допуская в свой круг целые страны и даже регионы.

В. Иноземцев называет это "самоизоляцией" западного мира и описывает ее следующим образом:

"Если в начале 50-х гг. США и страны Западной Европы направляли друг в друга лишь около 30% своих иностранных инвестиций, то сегодня этот показатель превосходит 70%. Далее: 90% ценных бумаг, эмитированных американскими и европейскими компаниями, принадлежат инвесторам из США и ЕС, а оборот мировой торговли на 79% представлен трансакциями между странами Европы, США и Канадой...

Получается, что составные части постиндустриального мира торгуют в основном между собой"^[8].

И Р. Робертсон, и К. Омае, и В. Иноземцев объясняют глобальные трансформации, используя понятийные аппараты социологии в первом случае, стратегического менеджмента – во втором и экономики – в третьем. X. Булл применяет междисциплинарный аппарат мирополитического подхода к реальности, в которой действуют не только государства и межгосударственные структуры, но и многие другие влиятельные акторы – транснациональные компании, банки, негосударственные структуры религиозного и светского характера, экологические и профсоюзные движения, люди, вскрывающие пространство суверенитета. В этой проекции, считает профессор МГИМО Алексей Демосфенович Богатуров, глобализацию выражает процесс уплотнения международной среды, а мировая политика предстает единственным "реальным" результатом глобализации (рис. 2.2).

Рис. 2.2. Характер взаимодействий акторов по А. Д. Богатурову:

А – взаимодействие акторов в традиционных международных отношениях; Б – взаимодействие акторов в мировой политике^[9]

Таким образом, мировая политика является трансформом международных отношений, их глобальным сценарием. Ее качественные отличия от традиционных международных отношений содержатся в концепте "международная среда", субъекты которой выступают в роли транснациональных акторов. Отличительным признаком транснационального актора (в том числе государства) является функция вмешательства во внутренние дела государства. В мировой политике соблюдение версальской границы между внешним и внутренним больше не является нормой международного поведения.

По мнению российского социолога Ирины Феликсовны Девятко, современные средства транспортировки и коммуникации, минимальные гарантии политического участия и личной свободы, конвертируемые бумажные и электронные деньги – это ключевые результаты модернизации, без которых глобализация была бы невозможна.

Германский социолог Ульрих Бек выделяет следующие признаки транснациональных акторов:

"1. Они действуют в разных местах, не признают границ, т.е. в полном смысле транснациональны и в результате ликвидируют территориальный принцип национального государства.

2. Их действия осуществляются во многих отношениях более инклюзивно, менее эксклюзивно, чем деятельность государственных акторов (так, транснациональные концерны и активисты Гринписа действуют одновременно в нескольких государствах, их члены принадлежат к разным странам и т.д.).

3. Часто они действуют более эффективно, чем инстанции национальных государств, даже сообразно основным критериям успеха государственных действий (например, по устранению безработицы, по упрочению благосостояния, но также по обвинению в нарушении основных прав человека); гак, именно транснациональные концерны создают или ликвидируют благосостояние и рабочие места в определенном городе; “Эмнести интернешнл” публично указывает на нарушения прав человека, о которых государство из дипломатических соображений умалчивает.

4. Негосударственные, транснациональные акторы создают себе свой собственный, “инклюзивный суверенитет”, натравливая друг против друга эксклюзивные территориальные государства"^[10].

Идеологическая сплоченность транснациональных акторов обеспечивается электронной коммуникацией, делая "возможным то, что было немыслимо прежде: активное, одновременное и взаимное установление контакта между отдельными акторами поверх границ между странами, религиями и континентами"^[11]. Таким образом, транснациональный актор в своих действиях не имеет территориальной определенности и географических координат, но его агенты социально однородны, политически едины и не разобщены ценностными идеалами.

Специфика транснациональности над-сквозъ-поверх границ в новейших мирополитических исследованиях предельно уплотняет международные отношения, изменяя физическое пространство суверенитетов. Говоря языком стратегического анализа, интерпретирует движение решающих (социокультурных) связей к зонам накопления капитала, которыми могут являться государства и регионы как территории, где аккумулируются ресурсы информационной элиты и социальные силы. Этот процесс показывает некие интегративные нужды общества, но их причиной является не помощь и борьба с бедностью, а стиль жизни^[12].

Российский исследователь Михаил Гречко, отслеживая траекторию глобализации, приходит к выводу, что она движется анклавно. В то же время анклав превращается в историческую воронку, в которую затягиваются сопредельные территории. Он предполагает, что "остатки" пространств частью будут экспроприированы в экологических целях, частью окажутся встроенными в транзитные коридоры, по которым вместе с людьми будут двигаться товары и услуги глобальных производственных сетей.

Выделяя подобные особенности современности, европейские неореалисты Б. Бузан и О. Вэвер сосредоточиваются на разделении глобального и регионального, подчеркивая: проблема состоит в том, что абстракция глобального уровня может определяться различными (региональными) способами. По их мнению, в теории международных отношений глобальный уровень – это структуры макросистемы, которые ограничивают и создают стиль поведения входящих единиц. Иными словами, в понятии "глобализация" аккумулирован мир социальных отношений, в котором удаленные отношения и дистанцированные события вплетены в локальные контексты. По сути, сегодняшние управленческие трудности государственных институтов вызваны необходимостью упорядочения взаимодействий в пространстве новой реальности, выразителями которой являются нетвердые пары понятий "глобализация/глобализм" и "регионализация/регионализм".

Автор общей теории глобализации – руководитель Российского Института глобальных проблем Михаил Геннадьевич Делягин обратил внимание на ее специфику: формирование сознания под воздействием метатехнологий и high-hume, исключающих возможность конкуренции с их разработчиками. В его трактовке ключевой особенностью глобализации является превращение процесса формирования сознания в основной вид человеческой деятельности^[13].

Представляется, что глобализация может быть понята через три нелинейно соприкасающихся уровня информационного потока:

– коммуникационно-технологическая революция и ее сосредоточенность на универсализации финансового многообразия рынков;

– сетевое функционирование мировой политики, в которой правительства исполняют роль ее объектов (международное право, режимы, кодексы) и субъектов (национальные институты), выдвигая в одних случаях в качестве акторов транснациональные корпорации и пр., в других – неформальные группы влияния (неправительственные организации, диаспоры, клубы, лоббисты и др.);

– детерриторизация и ретерриторизация, т.е. перераспределение функций между границами разного уровня и типа.

В этом смысле феномен глобализации, которую Дж. Розенау справедливо назвал "случайностью", содействовал появлению абстракции глобальной целостности, восприятию интегральной сложности международных отношений, информационному проектированию будущего. Ценным явилось то, что рефлексии о новом (глобально-региональном) международном порядке подвели к поискам модели будущего. Размышления по поводу его устройства перемещаются в центр проблемного поля современных международных отношений, все чаще апеллируя к методологии сложносистемного подхода.