Герменевтика

Очень важным направлением гуманистической мысли является герменевтика (от греч. hermeneutikos – разъясняющий, истолковывающий). Ее крупнейшие представители Ханс Георг Гадамер (1900- 2002), Ганс Пихт, Алвин Димер и др. Герменевтика – это искусство истолкования текстов (действительности). Чтобы истолковать текст (событие), написанный 2-3 тыс. лет назад, необходимо историческое понимание, т.е. нужно понимать тогдашнюю историческую ситуацию, но прежде всего необходимо осознать собственные предрассудки, выяснить, какое воздействие – тормозящее или продуктивное – они оказывают на самого истолкователя текста. В постоянном диалоге между текстом и истолкованием и рождается истина. Истолковывая прошлые исторические события, важно учитывать конкретные обстоятельства, относительно точное время происходящих событий, их специфику. В противном случае, во-первых, при изучении Античности (ее время около 1000 лет до н.э.) Эсхил, Платон и Вергилий будут ощущаться как современники. Во-вторых, можно не увидеть различие во взглядах античных мыслителей, а они существенны: для Тита Ливия, например, история – эпос римских добродетелей, для Тацита – драма ужасов.

По мнению Гадамера, истина и научный метод противоположны. Делая это утверждение, он исходит из разделения наук о духе (обществе) и наук о природе. Науки о духе базируются на опыте, подобном искусству. Науки о природе, их научная методология ориентируются, скорее, на эффективность; они "забывают бытие"; не понимают, что атомная бомба, хотя и эффективна, к истине отношения не имеет. Смысл истории, смысл бытия – язык. В зеркале языка рефлексируется все, что есть. Истину можно выразить только в языке. Но язык сегодня, как и наука, стая инструментом овладения существующим. Чтобы это преодолеть, надо вспомнить, что последняя логическая форма мотивации любого высказывания есть вопрос. Но каждый вопрос в известной мере содержит уже ответ, поэтому "метод" герменевтики – это диалог в духе Сократа – Платона, т.е. понимаемого и понимающего. Диалог выступает как герменевтический круг: от части к целому, к более целому и т.д.; как диалектическая спираль. По Гадамеру ариаднина нить настоящего коренится в прошлом, в традиции. У Платона и Аристотеля надо искать решение всех современных проблем. Развитие – это не эффективность, а приспособление к данному. Идея о том, что применять можно только то, что можно применять, важнее идеи о том, что можно применять все, что можно применять. Наука не может быть слепой по отношению к тем следствиям, к которым она приводит. Каждая теория является, по сути, формой практики, поэтому разум и ответственность должны обусловливать друг друга. По мнению Г. Пихта подлинная ответственность зависит от веры в Бога: "Откровение имеет смысл и истину".

Французский философ Пол Рикер (1913-2005) выступил против антитезы объяснения и понимания. Согласно Рикеру, текст – это структура, выражающая отношение "обозначающее – обозначаемое – соотносящее", что порождает множество интерпретаций и даже их конфликт. Понимание – суть интерпретаций; оно предваряет объяснение путем сближения с субъективным замыслом автора; понимание сопутствует объяснению, поскольку формирует образ интерсубъективной коммуникации; понимание завершает объяснение, поскольку сближает интерпретатора и текст, преодолевая их культурную дистанцию. Больше объяснять, чтобы лучше понимать, глубже понимать, чтобы четче, яснее объяснять, подчеркивает Рикер.

Наряду с подобными антитехницистскими концепциями поиск гуманистических решений продолжался и в русле сциентистских, технократических теорий. Их идейной основой были, по сути, позитивизм и неопозитивизм с их культом науки и научных методов. Позитивисты, такие как Огюст Конт, Эрнст Мах (1838-1916), Рихард Авенариус (1843-1896), как известно, подчеркивали, что наука изучает только факты; чтобы познать эти факты, человек должен отказаться от ценностных суждений, иначе ему не избежать односторонности. Их последователи-неопозитивисты Отто Нейрат (1882-1945). Рудольф Карнап (1891-1970), Алфред Джулс Айер (1910-1989), Ханс Рейхенбах (1891- 1953), Бертран Рассел (1872-1970) и др. отказываются от всех предложений, говорящих о предмете, который не может быть дан в опыте. К числу таковых относятся философские понятия "дух", "материя", этические и эстетические суждения, законы и т.п. Главное, по мнению неопозитивистов, – обращение к миру науки, к ее универсальным методам и приемам, распространение их на все сферы жизни человека. Все предложения должны подвергаться научной, т.е. эмпирической, проверке; предложения, не поддающиеся такой проверке, являются бессмысленными.

Неопозитивисты (приверженцы логического позитивизма или логического эмпиризма) делают акцент на логических исследованиях языка пауки. По их мнению, тела, свойства тел, законы и т.п. – это логические конструкции из элементарных фактических данностей. Так, представители Венского кружка (Р. Карнап, О. Нейрат и др.) подчеркивали: существует только то, что можно описать с помощью логики и математики. Ценностные суждения – это сугубо личностные суждения. Нельзя говорить: "Пикассо рисует лучше, чем Моне". Следует сказать: "С моей точки зрения, Пикассо рисует лучше, чем Моне". Вместо того чтобы утверждать "роза – красная", следует говорить "высказываются, что роза – красная". Подлинно научное высказывание, по мнению Карнапа, выглядит так: "В интервале Т в месте Z наблюдается явление Р". Философия должна обеспечить логическую ясность языка науки – языка знаков (символов).

Австрийский философ и логик Людвиг Витгенштейн в своем "Логико-философском трактате" (издан в 1921) сформулировал правило: не говорить ничего, кроме того, что может быть сказано ясно. "О чем невозможно говорить, о том следует молчать" (§ 7). Сопоставляя науку и философию, он прибегает к следующему сравнению: наука – фундамент здания, задача философии – убрать комнаты в этом здании. К сожалению, зачастую философия не знает, как покинуть комнату, она стремится сделать это через окно или трубу камина, не догадываясь, что выйти можно через дверь.

Английский философ, логик и математик Бертран Рассел также настаивает па логическом упорядочивании языка, причем не только научного, но и повседневного; из него нужно устранить все понятийные неточности.

Свою мысль он иллюстрирует на следующем примере. Он ехал на велосипеде в Винчестер и остановился у лавки, чтобы спросить у ее хозяина кратчайший путь. Хозяин крикнул работнику:

– Эй, тут джентльмен хочет узнать самый короткий путь до Винчестера!

– До Винчестера? – раздался голос из лавки.

– Ага!

– Путь до Винчестера?

– Ага!

– Самый короткий?

- Ага!

– Не знаю.

Чтобы преодолеть понятийные трудности, нужно переформулировать высказывания об объектах, чье существование неясно, с тем чтобы в этих высказываниях уже не упоминать эти объекты, а сообщить о них посредством описания присущих им свойств. В этой связи Рассел отверг утверждения австрийского философа-идеалиста Алексиуса фон Мейнонга (1853-1920) о том, что с точки зрения логики допустимо признание существования таких понятий, как "золотая гора", "единороги" и т.п. По мнению Рассела, "логика должна допускать существование единорогов не в большей степени, чем зоология"; "золотая гора" и т.п. должны обозначать объект, чтобы иметь значение, но подобные высказывания не обозначают реальный объект и потому не имеют смысла.

В середине прошлого века Джон Остин (1911-1960) и Людвиг Витгенштейн (1889-1951) сформулировали концепцию лингвистического анализа. Его задача – не построение искусственных языков на основе математической логики, а анализ естественного языка, устранение путаницы, которая возникает из-за нашего непонимания повседневного языка. Чтобы этого добиться, нужно стремиться не к логической четкости, а учитывать менталитет, социокультурный контекст. Язык – это игра, а не система логических правил.

В "Философских исследованиях" (1953, опубликовано посмертно) Витгенштейн радикально меняет свою прежнюю позицию. Не надо спрашивать, что означает тот или иной термин, надо выяснить, как он употребляется, и тогда окажется, что за словом нет одной-единственной структуры. Лишь на первый взгляд функции некоторых слов схожи, на самом деле они различны (это как если бы мы, заглянув в кабину локомотива, увидели там рукоятки, лишь по виду более или менее схожие). В этой связи Витгеншейн выступил против создания некоего идеального языка – эсперанто. По его мнению, языки должны быть естественными. Главное – не логическая картина мира, а осмысленное общение между людьми. Витгеншейн отказывается от положения о том, что каждое высказывание должно иметь ясный, строгий смысл. Существует и невысказанное, поэтому рациональное объяснение не всегда вызывает понимание. Некоторая неточность, приблизительность отнюдь нс делает язык неточным. Требование логической чистоты заводит нас на гладкий лед, где отсутствует трение: условие идеальное, но двигаться нельзя. Чтобы двигаться, нам необходимо трение. Поэтому все, что помогает общению людей, правильно. Даже отдельные слова, проявление различных эмоций (смех, крик) полны значения; они переживаются и по ним можно понять многое. "О, только бы он пришел!" – восклицание, содержащее много смыслов (от радости до ненависти).

В духе неопозитивизма в середине XX в. заявил о себе критический рационализм. Его создатели – Карл Раймунд Поппер (1902- 1994), Ханс Альберт (р. 1921) и др. Для этого философского течения образцовым является естественно-научный, эмпирико-аналитический метод исследования, при этом "критические рационалисты" провозглашают принцип отказа от противопоставления философии и науки. Как наука, так и философия должны функционировать по гипотетическим моделям "если – то" отношений, которые должны постоянно подтверждаться. Именно критическое отношение к своим познавательным возможностям, своей методологии является базисной установкой критического рационализма, подчеркивает Поппер. В этой связи, рассматривая социальные явления, он отвергает любые политические решения, основанные на оценке. Они должны быть заменены ценностно-нейтральными предложениями, прежде всего предложениями постепенных, частичных реформ, постепенных, частичных шагов и т.п. Ориентация на реформы исключают тотальную критику общества, характерную для марксизма и франкфуртской школы, как нечто иррациональное, она отвергает политический радикализм революции и т.п. Методы насилия в революции после ее победы неизбежно институционализируются и превращаются в самоцель – такова диалектика революции. Пример тому: 1789 и 1917 г., утверждает Поппер. Однако преобразующие реформы, которые подвергают все старое разлагающей критике, безусловно, необходимы, вновь и вновь подчеркивает он.

Альберт, как и Поппер, выступает сторонником идеи о том, что каждая вещь плоха и заслуживает улучшения. Все имеет свои слабости, также и теория. Философия не должна обосновывать теорию, она должна подвергать все сомнению. Нет никакого фундамента для безошибочного мышления и поведения, именно поэтому ключевой принцип критического рационализма – фальсификация. Теория тем лучше, чем больше она содержит эмпирического материала, который подвергается критике. Всякая уверенность в области познания фальшива. Поиск архимедова пункта познания, который вооружает мышление классической методологией – это ложная постановка проблемы. В духе Поппера Ханс Альберт утверждает: к истине можно приблизиться посредством метода проб и ошибок, но без уверенности ее достичь ("Трактат о критическом разуме", 1968). Является ли теория хорошей, это должна показать ее практическая применимость. Альберт считает большой заслугой Макса Вебера преодоление методологического дуализма естествознания и социальных наук. Решение Вебером проблематики социальных ценностей, которые базируются на принципе свободы от оценок, кажется мне содержательным, подчеркивает он. Подобно Попперу, Альберт считает, что теория базируется на "если – то" отношениях и что ее в этом случае можно проверить в духе точного естествознания. Как в науке, естествознании, так и в политике рациональный метод решения проблем – это метод проб и ошибок, поиск и сопоставление альтернатив.

Американский философ науки Пауль Фейерабенд (1924-1994) подвергает критике критический рационализм Поппера за игнорирование субъективности. С его точки зрения, методология науки должна быть анархической, учитывать склонности людей, их иррациональные устремления. Французский философ, эстетик, исследователь психологии художественного творчества Гастон Башляр (1884-1962) также считает, что "новый рационализм" должен учитывать субъективные чувства людей. История науки – это альтернативные ритмы: атомизм и энергетизм, реализм и позитивизм, прерывное и непрерывное, поэтому мы должны исходить из подвижного синтеза разума и опыта. Истина – дочь дискуссии, а не симпатии. Подлинный рационализм – всегда в развитии.

Курт Ленк в духе критического рационализма решительно отвергает всякого рода идеологические мифы. Он напоминает, что французский философ, теоретик анархо- синдикализма Жорж Сорель (1847-1922) в 1908 г. интерпретировал миф как выражение коллективной воли, желания масс. Миф служит эрзацем удовлетворения желания человека найти смысл жизни, особенно в условиях краха ценностей. Применительно к мифу значение имеет не истина, а мобилизующая сила мифа, его воздействие на фантазию и волю масс. И если для Просвещения было типично, отказываясь от мифа, апеллировать к разуму, Логосу, то в эпоху декаданса, напротив, совершается поворот от логоса к мифу. По мнению К. Ленка, апогей мифа в Европе – период после Первой мировой войны. Старый порядок рухнул, и неуверенность, нестабильность породили миф. Сигнал к созданию мифа авторитаризма и тоталитаризма дал в 1922 г. Б. Муссолини, который после своего марша на Рим писал: "Мы создали свой миф. Миф – это вера, страсть; нет необходимости, чтобы он соответствовал действительности. Фактически он и есть действительность, ибо он – надежда, вера и мужество. Наш миф есть нация, наша вера есть величие нации". В Германии нацисты создали миф расы, народа, вождя и народной общности. В России большевики мифологизировали учение Маркса, превратили марксизм, марксову диалектику в тотальное мировоззрение, охватывающее ве: и природу, и общество. Отказ от мифа, апелляция к ценностно-нейтральной науке – вот, по мнению Ленка, выход, вот на какой основе следует решать современные социальные проблемы.

Вместе с тем многие ученые-естествоиспытатели отказываются от абсолютизации науки. Так, выдающийся немецкий физик и философ Карл Фридрих фон Вайцзеккер (1912-2007), признавая огромное значение науки в современном обществе, указывает па "беспокоящую амбивалентность" ее достижений. Чтобы предотвратить опасные для человека последствия научных открытий, надо обращаться к философии, ибо философия всегда спрашивает "для чего, с какой целью, какие последствия для человека будут иметь те или иные его решения, поступки, действия?". Сегодня философия особенно нужна, ибо только она может решить задачу реэтизации тотально неэтической реальности современного мира, подчеркивает Вайцзеккер (то же самое, как показано выше, утверждают Гадамер, Пихт и др.). Высказываясь по поводу государства, Вайцзеккер считает: счастье, если им управляют люди, понимающие, что такое истина. Для таких людей управление – тяжелая жертва и именно поэтому все, что они делают, как правило, дело честное и справедливое.

Карл Отто Апель (р. 1922), один из интереснейших мыслителей современной Германии, автор "трансцендентной прагматики", также апеллирует к "понимающей" науке. Он стремится соединить сциентистскую и философскую традиции, особенно в критике идеологии: именно эта критика должна помочь человеку прояснить отношение к истории, к "социальным жизненным сферам". Критика идеологии, по Апелю, это "психоанализ" социальной истории, "психотерапия" актуального кризиса человеческого духа и действий. Апель считает, что в современную эпоху кардинальная проблема – это проблема разума и абсолютных ценностей. Любая философская концепция сегодня должна быть подвергнута испытанию, должна ответить на вопрос, способствует ли она защите разума, абсолютных ценностей и обязанностей человека или, напротив, служа идеологии, усугубляет кризис разума и релятивизацию ценностей.

Великий гуманист нашего времени Альберт Швейцер (1875-1965) призывает посмотреть правде в глаза и признать, что с прогрессом познания и практики достигнуть культуры стало не легче, а тяжелее. Он отмечает, что "для культуры имеют значение три пила прогресса: прогресс познания и практики, прогресс приобщения человека к обществу, прогресс духа". Наряду с этим, Швейцер указывает на четыре идеала, которые образуют культуру: идеал человека, идеал социального и политического единения, идеал человечества. Мыслитель подчеркивает: выдвигая в качестве цели культуры подлинную человечность, мы должны отказаться от некритической переоценки внешней стороны культуры. "Призрак культуры, лишенный духовности, теряет свою власть над нами".

Известный католический мыслитель Романо Гвардини (1885-1968) твердо верит в человека, причем именно в "человеке массы" он прежде всего видит человека, имеющего шанс быть личностью, даже если тот не может стать "индивидуальностью" в духе идеалов эпохи Гете. "Имеем ли мы право рассматривать ограничение, налагаемое ростом массы на все культурно-субъективные ценности, как аргумент против роста массы? Если культурный уровень тысячи должен быть ниже культурного уровня десяти, вправе ли мы говорить, что следовало рождаться не тысяче, а только десяти? Разве предоставление шанса стать личностью не есть нечто безусловное, перед чем должны отступить все прочие соображения? У новоевропейского индивидуалиста есть серьезная причина спросить себя, до какой степени он возводит в абсолют свои же собственные индивидуально-экзистенциальные предпосылки... Вместо того чтобы во имя культивирования индивидуальности протестовать против поднимающейся массы, было бы правильнее поставить вопрос: где лежат человеческие проблемы самой массы? Они заключены вот в чем: поведет ли единообразие, неотделимое от множественности, только к утрате индивидуальности – или также к утрате личности? С первым можно примириться, со вторым – никогда", – пишет Гвардини. Он считает, что именно внутри массы возникает новая этика – этика солидарности, которая может стать основой гуманизма будущего "Это товарищество но существованию – но грядущему делу человечества. Если это товарищество будет осмыслено, исходя из личности, оно станет великим положительным началом массы. Идя от него, можно надеяться в изменившихся условиях, задаваемых существованием массы, сызнова отвоевать человеческие ценности доброты, понимания, справедливости", – подчеркивает Гвардини.

* * *

Итак, надежда все-таки есть, и она коренится в нашей духовной культуре, в самой современной действительности. Почему наши современники так остро, так болезненно говорят о кризисе духовных ценностей, так настойчиво апеллируют сегодня к гуманизму? Именно потому, что они уже осознают опасность, осознают угрозу. Апелляция к гуманизму – это реакция на угрозу человеку. Но не только выдающиеся мыслители, а все большее число людей осознает, что над человечеством висит угроза полного уничтожения, точнее, самоуничтожения. Человек чувствует себя под угрозой, несмотря на растущую способность удовлетворять свои материальные потребности, несмотря на свою "преобразовательскую" активность.

На рубеже XX и XXI вв., второго и третьего тысячелетия рухнула, казалось бы, незыблемая социально-экономическая система, которую ее приверженцы называли "социализмом", "реальным социализмом" и т.п. Казалось бы, капитализм, антипод социализма, может торжествовать. Его апологеты, действительно, торжествуют: "Все! История закончилась. Капитализм вечен, непреходящ". Однако все большее число людей ощущает, осознает кризис, крах всей традиционной системы ценностей. Но ведь ощущение, осознание кризиса ценностей – это вместе с тем глубинное осознание людьми ущербности, "неправильности", "несправедливости" своих социальных отношений, общества, в котором они живут.

Современная массовая цивилизация в своей основе имеет высокоразвитую индустрию, город, средства массовой информации, массовую культуру. С одной стороны, она, бесспорно, умножает социальные связи, с другой – ослабляет и даже разрушает связи традиционные (соседские, семейные, профессиональные). Если прежде традиция "охраняла" человека, он мог положиться на нее, то сегодня растущая нестабильность жизни, изменчивость бытия рождают в нем чувство неуверенности, беспокойства и, зачастую, страха. Но самое главное – современная массовая цивилизация обезличивает формы социальной жизни, самого человека; он отрывается от почвы, становится жителем Земли, без родины, легко заменяемым и пригодным для любой поставленной перед ним цели. Люди превращаются в функции технобюрократического аппарата, их "пересыпают как песок". Они утрачивают субстанциональное ОГЛАВЛЕНИЕ своей жизни (К. Ясперс). Ясно, что такая социально-духовная ситуация также способствует усилению гуманистических устремлений мыслящих людей. Вместе с тем она побуждает и философов-профессионалов вновь "вернуться" к проблемам человеческого индивида, его социального и онтологического статуса, его судьбы и места в обществе.

Прежде всего, что такое человеческий индивид? Наука и опыт доказывают, что человеческий индивид – это продукт эволюции социума, подчиняющийся общим законам развития природы и общества, но самое главное – продукт самосозидания. Человеческий индивид – творец истории и самого себя; преобразуя условия своего существования, человек формирует, создает себя самого как личность. В свое время Аристотель сформулировал идею гуманизма в двух положениях: 1) человек – животное рациональное; 2) человек – животное политическое (общественное). Другими словами, человек является человеком прежде всего благодаря разуму и благодаря своей жизни в обществе. Общество – это условие физического существования человека и его интеллектуального и нравственного развития. Вместе с тем, человек должен постоянно применять свой разум к себе и к обществу с тем, чтобы самому совершенствоваться и совершенствовать социальные условия своей жизни и жизни других людей.

Представители классической немецкой философии, как известно, исходили из разрыва между человеком и историей. С их точки зрения человек – орудие, а отнюдь не творец истории. Так, И. Кант в работе "Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане" писал: "Отдельные люди и даже целые народы мало думают о том, что когда они, каждый по-своему разумению и часто в ущерб другим, преследуют свои собственные цели, то они незаметно для самих себя идут к неведомой им цели природы как за путеводной нитью и содействуют достижению этой цели, которой, даже если бы она стала им известна, они мало бы интересовались".

Эта идея Канта получила дальнейшее развитие у Г. В. Ф. Гегеля в его "Философии истории": "Но в самом всемирно-историческом процессе... всеобщее все же содержится в частных целях и осуществляется благодаря им. Поэтому можно назвать хитростью разума то, что он заставляет действовать для себя страсти, причем то, что осуществляется при их посредстве, терпит ущерб и вред. Ибо речь идёт о явлении, часть которого ничтожна, а часть положительна.

Частное в большинстве случаев слишком мелко по сравнению со всеобщим: индивидуумы приносятся в жертву и обрекаются на гибель. Идея уплачивает дань наличного бытия и бренности не из себя, а из страстей индивидуумов".

К. Маркс и Ф. Энгельс в понимании проблемы взаимодействия человека и общества, человека и истории сделали важный шаг вперед. Признавая, что законы истории действуют объективно, независимо от человеческой воли и сознания, они подчеркивали, что, тем не менее, люди сами делают свою историю. Конечно, они делают ее не так, как им вздумается, при обстоятельствах, которые не сами они выбрали, а которые непосредственно имеются налицо, даны им и перешли от прошлого. Но в любом случае не история, а именно человек, действительный, живой человек творит историю; "история – ни что иное, как деятельность преследующего свои цели человека". Опыт истории, сегодняшняя действительность также подтверждают вывод Маркса о том, что человеческая эмансипация будет полной только тогда, когда реальный, индивидуальный человек впитает в себя абстрактного гражданина; когда в качестве индивидуального человека в своей повседневной жизни, в своей повседневной работе и в своих отношениях с другими людьми он станет родовым существом, когда он признает и организует свои собственные силы как общественную силу и больше не станет отделять эту общественную силу от себя самого как политическую силу.

Конечно, что касается отношения к природе, то Маркс и Энгельс, несмотря на определенные оговорки, не вышли за традиционное понимание взаимоотношения человека и природы, с их точки зрения, человек – господин, преобразующий, подчиняющий природу.

Современная ситуация требует корректировки концепции гуманизма, сформулированной классической европейской философией. Конечно, гуманизм – это позиция, которая стремится все теоретические и практические проблемы решать в перспективе человека. Однако надо иметь в виду, что гуманизм, провозгласивший человека целью развития, постепенно пришел к обожествлению известного принципа экономического либерализма Laisser faire, laisser passer^[1], т.е. превратился в оправдание индивидуализма. Конечно, гуманизм – это совокупность принципов, утверждающих и защищающих достоинство человека. Вместе с тем в центре современной системы ценностных координат должен находиться человек мыслящий, человек ответственный, человек свободный, разумно, творчески и нравственно относящийся к жизни, труду, культуре, природе, обществу, наконец, человек, верящий в единство человеческого рода, в способность улучшить самого себя.

Собственное счастье человек должен видеть отнюдь не в том, чтобы обладать многим. Вспомним, как прекрасно сказал Кант, размышляя о жизни Сократа: "Есть различие между тем, кто мало в чем-нибудь нуждается потому, что ему мало чего недостает, и тем, кто мало в чем-нибудь нуждается потому, что может обойтись без многого"; "зрелый, обладающий опытом разум, ставший мудростью, устами Сократа среди ярмарки всевозможных товаров радостно восклицает: сколько здесь ненужных мне вещей!" Быть многим – вот главное (Э. Фромм). Человек должен стремиться не к власти, не к превосходству над другими людьми, а к солидарности с ними. Он должен ответственно осознать, что все негативные последствия научно-технического прогресса, и, прежде всего, экологическая катастрофа, перед которой оказалось человечество, – это результат деятельности самих людей, их социального невежества, бездумно-хищнического отношения к окружающей природе, к среде обитания.

Примечательно, что наши далекие предки интуитивно воспринимали человека как часть природы. В сущности, на заре человечества людям был присущ космоцентрический взгляд на природный и социальный мир, который воспринимался как единое целое. Всеобщий закон – Логос – выражал универсальную рациональность мира. Подчиняться вселенной необходимости было высшее назначение человека.

Сегодня человек должен радикально изменить свои ценностные установки по отношению к природе, окружающему миру. Человек, конечно же, – мера всех вещей. Но человек – "ничто без объекта", без окружающего его мира. Л. Фейербах справедливо писал: "По объекту мы можем узнать человека и его сущность. В объекте обнаруживается сущность человека, его истинное объективное Я".

Человек должен осознать свою ответственность за окружающий его мир, должен гармонизировать свои отношения с природой, он должен понять, что цивилизация выступает как органическое единство природы и общества.

Один из теоретиков гуманизма Джулиан Сорелл Хаксли (1887-1975) писал: "Имели место две критические точки в прошлой истории эволюции, переход от одного состояния к новому с совершенно новыми характеристиками. Первый был отмечен переходом от неорганической фазы к биологической, второй – от биологической к психосоциальной. Ныне мы вступаем в третью. Как кипение в котле с критической температурой воды означает переход в газообразное состояние, так и кипение идей гуманизма в котле современного мышления означает переход от физико-социальной фазы к фазе, характеризующейся осознанностью целей эволюции".

Основоположник синергетики – теории универсальных закономерностей эволюции и самоорганизации сложных систем любого типа, как природных, так и социальных – Илья Пригожин (1917-2003) считал, что глубокие изменения в научной концепции природы и в структуре человеческого общества требуют отказа от традиционных воззрений на природу как на "кладовую сырья", от рассмотрения людей как лишь биологических организмов, экономических существ или как потребителей; необходимо сформировать новые отношения между человеком и природой, между человеком и человеком. Акцент нужно сделать на качество отношений, па способности людей. Прежняя машинная цивилизация породила механистическое мировоззрение. Бог, играющий в кости, плохо совместим с машинным веком, который с энтузиазмом воспринимал научные теории, изображавшие вселенную как своего рода гигантский механизм. Именно механистическое мировоззрение, по мнению Пригожина, лежит в основе суждения Лапласа^[2] о том, что существо, способное охватить всю совокупность данных о состоянии Вселенной в любой момент времени всегда могло бы точно предсказать будущее и в то же время до мельчайших подробностей восстановить прошлое. Пригожин ссылается на Э. Тоффлера^[3], который отмечал, что представление о простой и однородной механической Вселенной не только оказало решающее воздействие на ход развития науки, но и оставило заметный отпечаток на других областях человеческой деятельности. Оно явно довлело над умами творцов американской конституции, разработавших структуру государственной машины, все звенья которой должны были действовать с безотказностью и точностью часового механизма. Меттерних^[4], настойчиво проводивший в жизнь свой план достижения политического равновесия в Европе, отправляясь в очередной дипломатический вояж, неизменно брал с собой в дорогу сочинения Лапласа.

"Оглядываясь на прошлое, – продолжает Пригожин, – мы ясно видим, что понятие закона, доставшееся нам в наследство от науки XVII в. формировалось в результате изучения простых систем, точнее, систем с периодическим поведением, таким, как движение маятника или планет. В данном случае время выступало как своего рода придаток... Для создателей ньютоновской картины любой момент времени в настоящем, прошлом и будущем был неотличим от любого другого момента времени... Сегодня же происходит острейший конфликт между инновационным временем раскрепощения человека и периодически повторяющимся временем стабильного и материального мира, в котором любое изменение, любое новшество с необходимостью оказывается не более чем видимостью..." "И тем не менее, – подчеркивает ученый, – механическое восприятие мира сегодня рушится. Ныне мы сознаем, что живем в плюралистическом мире. Существуют явления, которые представляются нам детерминированными и обратимыми. Таковы, например, движения маятника без трения или Земли вокруг Солнца. Но существуют также и необратимые процессы, которые как бы несут в себе стрелу времени". "Представление, что все сферы общественной жизни жестко связаны, что человек – винтик, функция социальных структур, ныне неприемлемо. Неприемлемо более старое априорное различие между научными и этическими ценностями. Оно соответствовало тем временам, когда внешний мир и наш внутренний мир находились в конфликте, были почти "ортогональны" друг другу. Ныне, поскольку мы знаем, что время – это некоторая конструкция, постольку, оно, следовательно, несет некую этическую ответственность".

В свое время наш соотечественник, естествоиспытатель, мыслитель и общественный деятель Владимир Иванович Вернадский (1863-1945) увидел путь к гармонизации отношений общества и природы в становлении ноосферы, под которой он понимал этап разумного управления биосферой. В конечном счете сегодня не столько природу нужно приспосабливать к потребностям общества и человека, а, напротив, культурная эволюция, развитие человека все в большей мере должны приспосабливаться, учитывать естественную эволюцию природы. Причем, как отмечает К. Г. Юнг, подобная традиция существует, она присуща восточному человеку, индийцу, например. Во всяком случае в йоге, считает Юнг, "удивительно совершенным образом сливаются воедино физическое и духовное". К сожалению, на Западе, полагает философ, "мы не находим... и следа того единства этой природной целостности, которые столь характерны для йоги. Индиец никогда не забывает ни о теле, ни об уме, тогда как европеец всегда забывает то одно, то другое". Индиец "помнит не только о собственной природе, но также о том, что он и сам принадлежит природе. Европеец, наоборот, располагает наукой о природе и удивительно мало знает о собственной сущности, о своей внутренней природе. Для индийца знание метода, позволяющее ему контролировать высшую силу природы внутри и вовне самого себя, представляется дарованным свыше благом. Для европейца же подавление собственной природы, и без того искаженной, добровольное превращение себя в некое подобие робота показалось бы чистейшим адом".

Конечно, подлинное слияние с природой должно быть осознанным, сознательным. Человек должен быть слит с природой не в качестве робота, а как субъект, понимающий необходимость и гуманистическую направленность подобного слияния. Разумеется, надо учитывать также, что процессы деградации окружающей среды не знают территориальных границ. Люди, народы, нации, государства должны осознать, что сегодня нужна общая, единая концепция выживания. Она должна базироваться на ясном представлении о том, что человечество едино, что оно живет на одной планете Земля, которая уязвима как никогда прежде. Для этого нужен новый международный экономический, социальный, культурный и научный порядок. На смену зависимости и господству должны прийти независимость и взаимозависимость, должна утвердиться солидарность между людьми и народами.

Итак, чтобы прогресс завтра нас не раздавил, мы должны сегодня соединить гуманизм, науку и мораль, должны смотреть на прогресс с точки зрения человечности и универсализма. Нам надо осознать, что сциентизм, технократизм, лишенные человечности, вырождаются в бескрылый прагматизм; они чреваты обессмысливанием прогресса. Вместе с тем важно учитывать, что и гуманизм, отвергающий научный поиск, лишенный практического содержания, преобразующего социального пафоса, также утрачивает свое реальное ОГЛАВЛЕНИЕ. Наука, несмотря на известную амбивалентность ее достижений, способствует нашему пониманию истины, усиливает нашу способность прогнозировать и контролировать ситуацию. О. Конт выразил эту мысль весьма точно, когда сказал: видеть – значит знать, знать – значит предвидеть, предвидеть – значит мочь. Еще раньше в том же духе эту мысль высказал Ф. Бэкон: знания и способности человека совпадают.

Нельзя обеспечить благоденствие человека, развитие его способностей без достижений современной науки, без модернизации всей материально-технической базы, обновления общественной жизни, утверждения высоких нравственных норм. Но возможно ли соединить науку, мораль и гуманизм? Возможны ли "зрячий" прогресс, нравственный разум? Возможны, отвечаем мы, и все большее число людей, осознав, что принцип современной цивилизации "все больше производить и все больше потреблять" – несостоятелен, поворачивается к "вечным", "абсолютным" духовным ценностям. Но что такое вечные, абсолютные духовные ценности? Возможны ли они в эпоху бурных социальных перемен? И. В. Гете однажды сказал, что в эпохи, в которых царит вера в абсолютные ценности, в абсолютный смысл, всегда были блестящи и продуктивны. Сегодня же, как выразился Альберт Эйнштейн (1879-1955), мы живем в мире "совершенных средств, но беспорядочных целей". Действительно, проблема сегодня во многом заключается в том, чтобы обрести, найти ценности и идеалы, признающие высокий смысл жизни человека. Конечно, речь идет нс о том, чтобы сформировать неизменные, догматические идеологические установки, речь идет об "экзистенциальном призыве" к человеку, сущностном стремлении человека к реализации ценностей, которые придали бы смысл его бытию.

В сущности, к самому бытию нужно относиться как к сущему, к истине. Для Античности и Средневековья само бытие было истиной; разум, Логос пронизывал все бытие. Человеческий разум был частью космического разума, человек в мыслях следовал самому бытию. Что касается конкретных вещей, в том числе и сделанных человеком, то они в чувствах и сознании античных людей и людей средневековья оказывались чем-то случайным, преходящим; их познание были только "техне", только ремесленным, но нс действительным познанием, нс познанием самого бытия. М. Хайдеггер справедливо утверждал, что когда "техне", "конструирование" и т.п. празднуют триумф, человеку грозит утрата мысли. Поэтому главное для современного человека – осмысливание сущего, озабоченный поиск истины бытия, а это суть задача философии. Только философия может осмыслить бытие. Почему? Потому что, по К. Ясперсу, безграничное познание – основной элемент философствования. Для философии нет и нс может быть ничего, не допускающего вопроса; нет и не должно быть тайны. Философия – это критическое мышление, а критика ведет к чистоте, пониманию смысла и границ познания. Философия никогда не может замкнуться в себе как теория мысли; она не обретает покой в пребывании. Безоговорочное утверждение – свидетельство утраты философичности. Философствование – это всегда движение мысли.

В частности, Ясперс решительно выступает против идеи возможности достижения универсального знания и вытекающей из нее возможности планирования вселенской истории. Мы можем знать нечто в целом, но никогда не знаем само целое. Всякая цельная картина эпохи есть всего лишь конструкция, которая никогда не может быть знанием о сущности исторической действительности. Действия людей остаются всегда действиями внутри объемлющего их Целого – непрерывно идущего исторического процесса. Направлять ход Целого или влиять на него конечному действию не дано никогда. Суть не в мировой истории, которую никому не дано постичь, суть в нынешней – "здесь и теперь" – историчности. Для меня важно, чем я действительно становлюсь, кого встречаю, кого люблю, в какой конкретной задаче нахожу свое призвание, каким представляю себе человека и его сущность, что за человеческое общество меня окружает, какому народу и отечеству принадлежу и, наконец, как во всем этом я ощущаю само бытие и каким становится в действительности мое отношение к трансценденции, к вечности, и как является мне ничто, подчеркивает Ясперс.

Русские мыслители всегда связывали смысл человеческого бытия с трансцендентным началом. Всякая попытка определить смысл человеческого существования земными целями – бесцельна. "Поколение за поколением неспешной чередой тянутся в могилу, оставляя все дела и заботы, – пишет Сергей Николаевич Булгаков (1871-1944). – И нас хотят уверить, что служение этим делам и этим заботам само ради себя способно не только наполнить, но и осмыслить жизнь. Эта религия человечества есть какая-то кладбищенская философия".

Владимир Сергеевич Соловьев (1853-1900) также полагал, что без допущения трансцендентной цели непостижим смысл человеческой жизни, человеческой истории. Чтобы в мире смысл преобладал над бессмыслицей, добро над злом, требуется сверхчеловеческое разумно-благое начало – триединство добра, истины и красоты, которое обусловливает равновесие целого и всех его частей, взаимную солидарность людей, "всечеловеческое" единство. Философ отвергает "анархическую множественность". По его мнению, она также противна добру, истине и красоте, как и мертвое, подавляющее единство.

Соловьев решительно отверг ницшеанский взгляд, утверждающий, что смысл жизни коренится только в красоте, в эстетическом, безотносительно к нравственному добру. По Соловьеву, красота, поэзия, искусство должны служить утверждению истины и добра на земле, разумеется, по-своему, но в любом случае, все прекрасное всегда содержательно и полезно. Конечно, признает философ, в реальной жизни возможно красивое зло, идеальная ложь, эстетический ужас. Но все это – фальсификация красоты. Полемизировал Соловьев и с К. Н. Леонтьевым^[5], который, подобно Ницше, презирая этику, утверждал культ силы и красоты. Наряду с этим, он отверг отвлеченную моралистику Льва Толстого, его рассуждения о несовместимости добра и красоты. Соловьев выступил в защиту Ф. М. Достоевского, которого, в частности, К. Н. Леонтьев обвинял в вере во всеобщую гармонию на земле, т.е. в "отвлеченном гуманизме". Нет, указывал Соловьев, Достоевский никогда не отделял добро от истины и красоты. Это Толстой жертвовал красотой во имя добра и справедливости, это Леонтьев и Ницше приносили добро и истину в жертву красоте, это, наконец, Д. И. Писарев жертвовал красотой во имя истины. Для Достоевского же, по Соловьеву, добро, отделенное от истины и красоты, есть только неопределенное чувство, бессильный порыв. Истина, отвлеченная от добра, – это пустое слово, а красота без добра и истины – это кумир. Истина есть добро, мыслимое человеческим умом; красота есть то же добро и та же истина, телесно воплощенная в живой конкретной форме; и полное ее воплощение – совершенство во всем. Вот почему, подчеркивал Соловьев, Достоевский говорил, что красота спасет мир.

Заключение

Русские мыслители, такие как Вл. С. Соловьев, Η. Ф. Федоров, П. А. Флоренский, С. Л. Франк, Н. А. Бердяев и др., обосновывали и утверждали триединство добра (блага), истины и прекрасного. В частности, П. А. Флоренский даже провозглашал тождество "метафизической триады" – истины, добра и красоты. Это, подчеркивал он, не три разных начала, а одно. В любом случае сегодня люди должны осмысливать современную действительность с позиции "вечных", "абсолютных" ценностей Истины, Добра и Красоты, их неразрывного единства. Ведь, в сущности, здесь нет ничего невозможного. Во все времена люди апеллировали к добродетели, мудрости, добру; уважали такие человеческие качества, как благородство, сочувствие, верность дружбе, служение общему делу; ценили красоту, музыку, литературу, искусство. Бесспорно, Т. Адорно и М. Хоркхаймер были правы: счет преступлений, совершенных людьми, также непомерно велик. Поэтому после Освенцима (добавим, и Хиросимы) стыдно безапелляционно твердить о прогрессе, оптимизме и гуманизме. Действительно, можно ли, например, сегодня со всей уверенностью утверждать, что термоядерной войны никогда не будет? Можно ли надеяться, что богатые люди и богатые государства откажутся от своих эгоистических интересов и помогут слабым "встать на ноги"? Можно ли надеяться, что человечество спасет себя от угрозы экологической катастрофы? Пока надежда на осознание людьми угрозы, нависшей над всем человечеством, на их стремление к высоким ценностям бытия представляется слабой.

Конечно, в современных условиях быть слепым оптимистом – глупо, но быть пессимистом еще более нелепо. В свое время английский философ, писатель и поэт Гилберт Кит Честертон (1874-1936) хорошо описал различие между оптимистом и пессимистом. Оптимист преображает мир больше, чем пессимист, а тот, кто считает, что жизнь хороша, может изменить ее к лучшему. Это кажется парадоксом, но причина проста. Пессимиста зло приводит в ярость, оптимиста оно удивляет. Реформатору необходим дар удивления; для него мало признать действительность мерзкой – ее надо признать нелепой, ненормальной, достойной смеха, а не слез. Пессимисты вряд ли могут ругать зло – они не видят его на неприглядном, темном фоне. Зла нет, потому что все – зло. Вновь и вновь сталкиваемся мы с парадоксом самодовольного недовольства. Джонсон смотрит на людей сквозь черные очки, но остается консерватором. Руссо глядит на людей сквозь розовые очки, но готовит революцию. Сердитый Свифт был тори, счастливый Шелли – мятежник. Оптимист Диккенс высмеивает тюрьму Флит, и она исчезает. Пессимист Гиссинг высмеивает Субурбию, и она жива до сих пор.

Мы – оптимисты. Конечно, мы против тезиса, будто "все к лучшему в этом лучшем из миров". Мы реалистически мыслящие оптимисты. Ведь если в прошлом, совсем недалеком прошлом, война была, по сути, нормой жизни человечества, никто не выступал против войны как таковой (а многие видные философы ее восхваляли и оправдывали), то ныне война встречает осуждение самых широких слоев общества. Когда Кант выдвинул идею вечного мира, он был, в сущности, одинок. Это был голос вопиющего в пустыне. Теперь об этом говорят многие. Когда Наполеон без всякого суда приказал убить пленных и, более того, развязал агрессивную европейскую войну, никому в голову не пришло после его поражения потребовать суда над ним. После Второй мировой войны был создан международный военный трибунал, который осудил фашистских военных преступников. И еще один убеждающий пример: растущая созидательная активность женщин. Можно быть уверенным, что их выдвижение на арену социально-политической жизни, их приход к власти принесет меньше рискованных решений, меньше агрессии, больше солидарности, сочувствия, терпения и т.п. Для мира, который с большой скоростью устремляется в будущее, это очень важно – в результате он, несомненно, станет более безопасным, а значит, и более гуманным.

Все это внушает надежду. Примечательно и то, что многие ученые по-новому смотрят на свою деятельность, видят цель науки не только в том, чтобы ответить на вопрос "как и почему?", но и размышляют о ее социальной функции, о том, что несут ее достижения человечеству. Американские биологи Дж. Шапиро, Л. Эрон, и Дж. Биквит, которым удалось впервые изолировать единичный ген, понимая, к каким опасным последствиям для воздействия на генетический материал живых организмов может привести это открытие, сразу же обратились с письмом к коллегам и вообще ко всем людям, в котором предостерегали о возможности злонамеренного использования их открытия.

В современных условиях создаются объективные предпосылки для смены стиля мышления человека, для его ориентации на целое, перспективу. Но в любом случае человек должен осознать: лишь он сам дает себе шанс. Ф. Ницше полагал, что в человеке есть "некий фундаментальный промах". Это значит, что человек – существо с неопределенными и поэтому неограниченными возможностями. Этим он отличается от животных, каждое из которых не может выйти за пределы, установленные для его вида. Это значит также, что гуманизм нс коренится в биологической природе человека; он не присущ людям от рождения. Каждому индивидууму приходится заново усваивать истины, которые тысячелетиями добывало общество труднейшими и опаснейшими путями, ведь инстинкт не запрещает человеку, как большинству животных, умерщвлять своих собратьев но роду. Тем более трудно и тяжело человеку "вывести" гуманистические истины из современной ситуации.

И все же... Я думаю, я верю, я надеюсь, что человек сможет решить стоящие перед ним задачи. Но чтобы спастись, выжить, чтобы завтра прогресс нас не раздавил, мы должны уже сегодня органически соединить гуманизм, науку и мораль – все вместе они означают единое культурное движение, которое содержит ответ на фундаментальные (в кантовском смысле) вопросы нашего бытия: что такое человек? что он может знать? что он должен делать? на что он может надеяться?

Гуманизм, наука и мораль должны стать ядром современной философии. Философия должна указать людям на опасные тенденции современного общественного развития; глобальные и локальные проблемы; долгосрочные и краткосрочные задачи. Она должна акцентировать внимание людей на приоритете глобальных проблем, раскрыть эфемерность сиюминутного эффекта; должна помочь людям разрешить противоречие между свободой человека и научно-техническим прогрессом, научить человека управлять этим прогрессом; должна помочь людям договориться относительно целей, путей и средств устойчивого развития, а также новых форм международного сотрудничества; должна помочь людям окончательно отбросить принцип "человек человеку волк" (homo homini lupes est), и ему на смену должен прийти новый принцип "человек человеку друг" (homo homini amicus est). Наконец, философия должна указать на опасность забвения уникального характера каждой личности, показать вместе с тем, что ее внутренний рост и расцвет достигает апогея в тот момент, когда ее свобода органически сливается с ответственностью.

Философия должна воссоздать в сознании людей твердое ядро моральных ценностей, в основе которых лежит чувство справедливости. К такого рода ценностям относятся равноправие, равенство шансов, ответственное отношение к свободе, уважение к другим, защита слабых, солидарность и т.п. Через обретение этих высоких моральных ценностей и возникают такие психологические установки, которые предопределяют конкретные действия людей в духе гуманизма, упрочения их общности, обеспечения мира и развития в планетарном масштабе.

Предпосылкой, условием того, что это может быть достигнуто, является растущее выравнивание в методологическом плане принципов освоения мира. Взаимозависимость различных культур и цивилизаций позволяет людям и требует от них учитывать и научный анализ, и интуицию, формальную логику и нелинейное мышление, свободомыслие и религиозность, веру в линейный прогресс и убеждение в колебательном движении истории (цикл, спираль, зигзаг и т.п.). Реализм, т.е. взвешенные оптимизм и пессимизм, – вот что необходимо для взгляда на будущее и для движения человечества к этому будущему.