Формирование целей уголовного наказания в современном отечественном законодательстве в зависимости от уровней целеполагания
В настоящее время теории уголовного наказания группируются также в зависимости от целенаправленности. Зарубежные правоведы, следуя исторически сложившимся теориям целей наказания, развивают их и выделяют обычно две большие группы теорий наказания: абсолютные (наказание рассматривается для общества еще не как достаточная легитимизация, а как обоснование требования наказания преступника) и относительные (удовлетворяется для легитимизации наказание его пользой для общества: цель наказания состоит в специальном или общем предупреждении совершения преступлений)[1]. В остальном существует множество объединяющих теорий, которые, по словам К. Зелманна, комбинируют элементы различных теорий наказания между собой, например, легитимизирующее уголовное законодательство должно быть предупреждающим уголовное наказание "абсолютным", исполнение наказания социально предупреждающим; или генеральная легитимизация должна быть полной предупреждающей, в отдельных случаях действительно специальное предупреждение, предельной границей наказания могло бы быть "абсолютное" понятие "возмещение ущерба"[2].
Отечественное уголовное законодательство, впитав идеи этико-утилитарных теорий, закрепляет следующие цели наказания, так формулируя их в законе: а) восстановление социальной справедливости; б) исправление осужденного и в) предупреждение совершения новых преступлений (ч. 2 ст. 43 УК РФ).
Хочется надеяться, что законодатель, употребив термин "цель" во множественном числе, все же разделяет нашу позицию, согласно которой у всякой целеустремленной системы на одном уровне может быть только одна цель. Если целей несколько и они разные, то в какой-то ситуации они неизбежно начнут противоречить друг другу, в результате чего целеустремленная система "уголовное судопроизводство – уголовное наказание" (иным способом, нежели через уголовное судопроизводство, уголовное наказание наложено быть не может) окажется в положении буриданова осла, который, как известно, умер от голода потому, что не знал, из какой из двух находившихся перед ним охапок сена начать есть.
На наш взгляд, каждая цель уголовного наказания должна соответствовать своему уровню (подобно целям уголовного процесса): личностному сознательно-волевому, общесоциальному или смешанному, включающему в себя и личностный, сознательно-волевой, и общесоциальный. Достижение целей уголовного наказания на любом уровне зависит от возможности реализации его функций[3]. Насколько указанные в ч. 2 ст. 43 УК РФ цели обоснованны, соответствуют своему уровню и являются важной составляющей целеустремленной системы "уголовное судопроизводство – уголовное наказание" – единого механизма противостояния преступности?
Первая из названных целей уголовного наказания – восстановление социальной справедливости – находится на общесоциальном уровне, и о ее достижении свидетельствуют возмещение причиненного преступлением вреда личности, обществу, государству, заглаживание его иным образом, назначение наказания, соразмерного общественной опасности совершенного деяния и личности виновного.
Заметим, что такая позиция законодателя имеет прочную основу. Еще К. Маркс понимал наказание как восстановление права[4]. Основываясь на этом положении, А. И. Марцев в начале 1970-х гг. (задолго до формулирования целей наказания в УК РФ) писал: "Совершение в нашем обществе любого преступления связано с нарушением социалистических общественных отношений или с угрозой их нарушения. Наказание как раз и выступает в качестве средства восстановления нарушенных общественных отношений (восстановления справедливости)"[5].
Представляется, что необходимым, часто недооцениваемым специалистами условием восстановления социальной справедливости – а следовательно, одной из задач, решаемых для достижения указанной цели, – является назначение виновному наказания с учетом возмещения потерпевшему вреда, причиненного преступным поведением.
В мусульманском праве в ряде случаев предусмотрено практически забытое российским законом и неведомое западноевропейским – континентальной, англосаксонсой (островной и американской) – системам уголовного законодательства назначение наказания в зависимости от положения потерпевшего, а если он мертв – его правонаследников (может быть, правильнее в данном случае отказаться от юридического термина и сказать: зависит от семейства и рода пострадавшего).
Это относится к преступлениям категории кисас в религиозной системе мусульманского права. Есть большой соблазн отнести кисас к развитию идеи талиона, что и делают некоторые российские исследователи, к примеру, авторы энциклопедического словаря "Ислам". Они пишут: кисас восходит к древним нормам талиона, несколько измененным и смягченным исламом[6]. Среди них есть нормы, предусматривающие ответственность за преступления (прежде всего, причинение смерти или ранения, других телесных повреждений), за которые шариатом установлены соразмерные причиненному преступлением вреду абсолютно-определенные наказания (воздаяние равным, кровная месть).
В связи с этим возникает опасение, что выведение мусульманского кисас из римского талиона порождено привычкой "танцевать от печки" – от Западной Европы и ее "западной окраины", США. Между тем у известного чешского романиста Милана Бартошека читаем: talio – возмездие, частное мщение (признанное правом и регламентированное в Законах XII таблиц): причинение обидчику того же зла, какое он причинил потерпевшему. Talio представляет собой раннюю промежуточную ступень между правом убить преступника и принять от него денежный штраф. Однако идея возмездия продолжает существовать в уголовном праве вплоть до послеклассической эпохи[7]. Она получила развитие в указанных нами этических (эмоциональных, абсолютных) теориях целей наказания, что, тем не менее, не доказывает происхождения кисас от талиона. Из сказанного очевидно лишь то, что в их основе лежат одни и те же корни. Однако одни корни могут дать разные побеги. Ведь "выросли" из одного Ветхого Завета и христианство и иудаизм, а из Библии в целом (и Ветхого и Нового Заветов в совокупности) православие, католицизм, протестантизм, родившийся в пику католицизму, и даже мормонство.
X. У. Рустамов, анализируя кавказские адаты и маслагаты, пишет об обычном мусульманском праве: "...Наказание, будучи реакцией на преступление со стороны общества, имеет здесь целью не воздаяние преступнику за его деяния, не исправление или устрашение преступника, не подавление порочных инстинктов населения, ни даже освобождение общества от опасных элементов, а только восстановление внутри общества мира, нарушенного преступлением"[8].
Обычное исламское право и адаты как один из способов его выражения па Кавказе весьма последовательно проводили эту цель в жизнь. Обычай через свое влияние на население вынуждал убийцу и его родных делать все, чтобы способствовать восстановлению мира. "Он, его семья, а первые сорок дней и все его ближайшие родственники не могут не только жить, но и показываться в своем селении: это могло бы затруднить отношения между двумя общинами, имеющими кровные счеты"[9]. Подчеркнем, субъекты кровных счетов, иными словами, субъекты нравственно-правовых отношений в институте кровной мести – это общины; личности же в соответствии с их положением в роду являются таковыми ситуативно, в зависимости от отношений родства и свойства с пострадавшим и нарушителем мира. "Напрасно убийца стал бы искать выхода бегством к чужеземцам или иноплеменникам. Не только побег, но и сама смерть его[10] не прекращает междуродовой вражды"[11]. В случае бегства или гибели нарушителя мира в общине его место в положении убийцы занимает его самый близкий родственник. Только окончательное примирение родов (семейств) могло возвратить убийце спокойствие и безопасность.
Обратим внимание еще на один весьма специфический момент: наказание по адатам в анализируемый период рассматривалось как реакция на преступления не государства, а общества. В процедуре назначения наказания отношения между государством и обществом носили весьма своеобразный характер. Подобно тому как общество вмешивалось в отношения между своими членами, причинившими вред друг другу, только когда без этого нельзя было сохранить мир и стабильность, так же – до поры до времени – делало и государство.
"Несмотря на то что в кавказских ханствах и в государствах Грузии существовали постоянные суды правительственного характера, а прочие племена, за небольшими исключениями, не имели иного суда, кроме посредников"[12], процедуры производства по делам о преступлениях, делает вывод X. У. Рустамов, повсеместно на Кавказе носили один и тот же характер[9].
Право возбуждения уголовного преследования принадлежало исключительно потерпевшему и в некоторых случаях его ближайшим родственникам. В российском уголовном судопроизводстве подобное правило после очень длительного перерыва появилось в УПК РФ в связи с производством у мировых судей. В соответствии с ч. 1 ст. 318 УПК РФ уголовные дела по преступлениям, преследуемым в порядке частного обвинения, возбуждаются путем подачи заявления потерпевшим или его законным представителем.
Правда, ч. 3 той же статьи предусматривает в случаях, когда потерпевший в силу беспомощного состояния или по другим причинам не может защищать свои права и законные интересы, обязанность и право прокурора возбудить уголовное дело в связи с совершением преступления, которое обычно преследуется в порядке частного обвинения. Адаты такого исключения не знали, и не только потому, что тогда на Кавказе не было прокуроров. Главная причина отсутствия такого исключения в народных обычаях – четкое следование цели, подчинившей народное правосознание. Предоставление возможности обострять конфликтные отношения между двумя родами третьим лицам не способствует сохранению мира в народе.
Следование поставленной цели приводило подчас к неожиданным для нашего мировоззрения и правосознания последствиям. Адаты не только не предписывали правоверным доносить властям или старейшинам о ставших им известными преступлениях, не только не устанавливали религиозной или светской ответственности за недонесение о преступлении, но и объявляли такой поступок грехом.
X. У. Рустамов приводит по этому поводу извлечения из армянского закона: "Никто не должен доносить о смертоубийстве или ином преступлении на ближнего своего, если убит не отец или другой родственник"[14].
По обычному исламскому праву, по адатам на Кавказе одинаково наказывались умышленное, неосторожное и даже случайное лишение жизни потерпевшего. Ведь для достижения цели восстановления внутри общества мира, нарушенного преступлением, различение форм вины не являлось обязательным. Зачем проводить различия, если цель наказания не кара за грех, а средство предупредить кровавую междоусобицу внутри племени. Снижение уровня наказания в случае признания причинения смерти по неосторожности, а тем более по случайности, с последующим освобождением от наказания подчас могло стать и провоцирующим фактором. Смерти родственника от чужой руки достаточно, чтобы пробудить воспитанное поколениями чувство мести у его ближних. А тут вдруг – невиновен.
По исламским обычаям и адатам почти все поводы к возбуждению дела специальные: жалоба должна быть подана пострадавшим от преступления или его ближними. Отсюда и специфичное отношение общества к преступлению в различных ситуациях. "Если умирающий от смертельной раны успел простить своего убийцу, то его воля священна для его родных и мщения быть не может, а следовательно, обществу нет дела до происшедшего. Но если прощения не было и месть по народным понятиям была неизбежна, обществу не оставалось ничего более, как помешать личному столкновению поссорившихся и заменить убийство кровника обычным выкупом"[15]. Цель назначения наказания, таким образом, состояла в попытке избежать реального применения кровной мести.
Последовательное проведение в жизнь поставленной цели приводило и к другим странным для современного юри- дизированного ума последствиям. Даже если убийц было несколько, общество, определяя границы кровной мести, признавало справедливым лишение кланом (тейпом и т.п.) пострадавшего только одной жизни из клана убийцы. Большинство адатов устанавливало, что в убийстве обвиняется только один. Видимо, логика в данном случае была такова: привлечение к ответу за одно убийство соисполнителей, подстрекателей, пособников, организаторов умножало нарушение мира и, следовательно, не являлось целесообразным.
К началу утверждения власти России на Кавказе месть за рапы и увечья по принципу талиона уже повсеместно была вытеснена выплатой вознаграждения пострадавшему.
Согласно преданию, в случае убийства Пророк предлагал пострадавшей стороне выбрать одно из трех – смертную казнь, прощение преступника или принятие от него выкупа за кровь[16]. Таким образом, несмотря на то что наказание за убийство – смертная казнь, родственникам убитого предоставлялось право принять от убийцы или его родственников плату за кровь – очень большой денежный штраф, поступающий в распоряжение наследников убитого (дийа). Наверное, правильнее именовать эту денежную сумму не штрафом, а компенсацией. Ведь таково назначение дийа[17]. Родственники могли и простить в суде убийцу. В зависимости от позиции родственников потерпевшего суд постановлял приговор.
Схожая с дийа компенсация имела место в Древнерусском государстве. Краткая редакция Русской Правды предусматривала наряду с вирой (штрафом в пользу князя в связи с совершенным преступлением) месть обидчику (виновному) стороной обиженного (потерпевшим, его родственниками), а также выплаты потерпевшему, его родственникам в случае их отказа от мести или невозможности осуществить месть (первоначально так называемое головничество[18]).
По делам категории кисас за увечье полагается нанесение виновному равного увечья, если это осуществимо. Например, можно отсечь виновному ухо или палец, однако вряд ли возможно разбить ему голову так, чтобы вызвать у него сотрясение мозга, равное тому, которое он причинил пострадавшему. То же надо сказать и в отношении колотой или резаной раны, за нее полагается все та же дийа.
Кисас остается действующим правовым институтом во многих мусульманских странах. Однако суд обращается к нему только в чрезвычайных случаях, стремясь в остальном ограничиваться дийа[19]. Мы будем ссылаться на законодательство конкретной страны, поскольку вполне солидарны с Рене Давидом в том, что мусульманское право не является правом какого-либо мусульманского государства, как бы пи были преданы исламу его руководители и население. Оно, как и каноническое право христиан или еврейское право иудаистов, рассматривается в качестве права верующих. Это не столько право (хотя оно и стремится заменить его собой), сколько совокупность норм, объектом которых являются отношения между людьми, основанные на мусульманской религии[20].
Впрочем, сравнение мусульманского права с еврейским, как и всякое сравнение, наверное, неточно. И. Ю. Козлихин полагает, что принципиальное различие между мусульманским и еврейским правом состоит в том, что ислам интернационален, а "еврейское право – это право национальное, право еврейского народа"[21]. Более того, исламское право возникло, развивалось и продолжает действовать в мусульманских государствах, а еврейское же право – в державах, имевших в качестве господствующих религий вовсе не иудаизм[22]. Добавим: в современном государстве Израиль правовая система отнюдь не еврейское право[23].
Итак, знакомство с древнерусским головничеством, мусульманскими кисас и дийа, кавказскими адатами и маслагатами приводит к мысли о возможности выделения нового уровня в системе достижения целей уголовного наказания. Это – уровень социальной группы (разновидность социального уровня). В данном случае целью применения мер уголовно-правового воздействия может быть восстановление нарушенного внутри социальной группы мира с учетом положения потерпевшего (его представителей). Это особенно актуально на территориях религиозно-национальных групп. Применение принудительных мер уголовно-правового характера должно учитывать национальные особенности (традиции, обычаи), для того чтобы сохранить от разрушения (вражды, мести) родственную или межродовую среду.
Целями уголовного наказания других уровней являются исправление осужденного и предупреждение совершения новых преступлений. Хотя некоторые авторы полагают, что исправление и перевоспитание осужденного не есть цель уголовного наказания, поскольку исправление (как, впрочем, и перевоспитание) относится не к самому наказанию как совокупности ограничений, а к исполнению наказания с широкой системой форм и методов воспитательного воздействия на правонарушителя. Иными словами, исправление (перевоспитание) является средством специального предупреждения преступлений[24].
Представляется, что исправление осужденного лица, заключающееся в применении к нему мер принуждения в такой степени, чтобы оно утратило общественную опасность, осознало неправильность своего преступного поведения, убедилось в необходимости правомерного поведения, находится на личностном сознательно-волевом уровне целей наказания. Исправление осужденного достигается, во-первых, посредством назначения наказания, адекватного совершенному преступлению и личности виновного; во-вторых, исполнением назначенного наказания. Если исправление осужденного возможно путем применения к нему более мягкого наказания или прежде истечения назначенного срока наказания, то суд вправе изменить качественные или количественные характеристики принудительных мер воздействия, например заменить назначенное наказание другим – более мягким, освободить лицо от отбывания наказания условно-досрочно и т.д.
Наконец, предупреждение совершения новых преступлений расположено на смешанном уровне целей наказания, включающем в себя личностный сознательно-волевой (выражающий специальную (частную) превенцию) и социальный (выражающий общую превенцию) уровни.
Некоторые авторы полагают, что сущность общей превенции состоит в устрашении, в принуждении к правомерному поведению посредством угрозы наступления уголовной ответственности и наказания, поэтому общую превенцию следует считать не целью уголовного наказания, а только одной из целей уголовного законодательства[25]. По мнению других, общее предупреждение основывается исключительно на устрашении граждан. Так, А. И. Марцев пишет: "В основе общего предупреждения лежит устрашение с целью удержания граждан от совершения общественно опасных деяний. Ничего другого в общем предупреждении нет и быть не может"[26].
На наш взгляд, в действительности общая превенция наказания означает нечто большее. Устрашение, безусловно, имеет место[27]. Оно формируется: 1) формулированием в законе и восприятием гражданами уголовно-правовых санкций; 2) назначением судом и восприятием судебной аудиторией наказания; 3) адекватностью представлений и переживаний общества относительно характера отбывания осужденным различных видов наказания.
Однако представляется, что ОГЛАВЛЕНИЕ общей превенции не исчерпывается сказанным. Для выполнения своих функций она должна также способствовать формированию в сознании граждан России образа должного поведения и убежденности в недопущении совершения преступлений вообще или, по крайней мере, отдельных их категорий. Последнее легче всего выполнить на практике. Отношение различных групп населения к разным категориям преступлений и в различные периоды развития общества сильно отличается. Например, преступники в большинстве своем отрицательно относятся к "дырочникам", совершавшим на воле сексуальные посягательства на детей. Некто П. в Барнауле изнасиловал и убил несовершеннолетнюю. Администрации следственного изолятора, куда он был помещен в этом же городе, пришлось принимать специальные меры для его охраны от расправы со стороны других заключенных[28].
Мы отдаем себе отчет в том, что наши рассуждения ведут к существенному расширению понятия общей превенции. Объясним причины этого. Дифференциация наук и учебных дисциплин, как нами уже отмечалось, приводит как к положительным, так и к отрицательным последствиям. Последние особенно значимы для практической уголовно-процессуальной деятельности, требующей для своего эффективного функционирования комплексности. Поэтому мы рассматриваем общую превенцию как функцию системы "уголовное судопроизводство – уголовное наказание".
Таким образом, назначение общей превенции заключается в следующем: во-первых, создать в сознании неопределенного круга лиц, оказавшихся в сфере досягаемости, модель необходимого правопослушного поведения и, во-вторых, примером назначенного наказания удержать их от совершения других преступлений.
Частная превенция наказания предполагает применение принудительного воздействия к лицу, совершившему преступление, для того чтобы оно не смогло совершить новое. При этом распространена позиция, согласно которой назначение уголовного наказания не имеет и не может иметь в цивилизованном государстве цели причинения физических страданий или унижения человеческого достоинства. Цели, конечно, нет. Кто с этим станет спорить в России? А вот что касается содержания наказания, то здесь следует подумать над ОГЛАВЛЕНИЕм термина "физические страдания". Тем более для современного человека физическое и нравственное страдания подчас затруднительно разграничить.
Например, в словаре С. И. Ожегова страдание – "физическая или нравственная (выделено нами. – Авт.) боль, мучение"[29]. В то же время строгого раскрытия содержания этого понятия как юридического термина в уголовно-правовой литературе нет. А значит, можно (и до́лжно!) обратиться к общей семантике употребляемых слов.
У В. И. Даля определение значения отглагольного существительного "страдание" можно найти в словарной статье, посвященной глаголу "страдать". "Самое чувство страдающего, мука, мученье"[30]. В академическом словаре русского языка: страдание – физическая или нравственная боль; мука, мучение[31]. В историко-этимологическом словаре П. Я. Черных словарной статьи "Страдание" нет, равно как и в Этимологическом словаре русского языка Макса Фасмера. Тем не менее приведенный справочный материал, по нашему мнению, является достаточным основанием для утверждения о том, что в нормативной лингвистике анализируемый термин на протяжении длительного времени (от В. И. Даля до С. И. Ожегова) имеет единообразное и устойчивое значение. В связи с этим мы не считаем необходимым давать термину "страдание" специальную юридическую дефиницию.
Межотраслевая целеустремленная система "уголовное судопроизводство – уголовное наказание" (вместо заключения)
Достижение разноуровневых целей уголовного процесса обеспечивает вынесение справедливого приговора лицу, совершившему общественно опасное деяние, в том числе назначение справедливого наказания или иных предусмотренных законом мер воздействия, а также изменение в необходимых случаях качественных или количественных характеристик данных мер для того, чтобы достичь цели уголовного наказания всех уровней. Непосредственность и тесность такой связи между уголовно-процессуальным целеполаганием и достижением целей уголовного наказания, несомненно, способствуют реализации последовательной политики государства в области противостояния преступности. И тогда, вполне разделяя категоричное суждение отца (или дедушки?) современной кибернетики Норберта Випера: "Первая обязанность права, каковы бы ни были его другие обязанности, состоит в знании того, чего оно хочет"[32], – мы уточним его следующим образом: в российском уголовном и уголовно-процессуальном законодательствах эта обязанность реализована в межотраслевой целеустремленной системе "уголовное судопроизводство – уголовное наказание".
Сказанное, разумеется, не отрицает такого содержащегося в п. 2 ч. 1 ст. 6 УПК РФ элемента целеполагания, как защита личности от незаконного и необоснованного обвинения, осуждения, ограничения ее прав и свобод. Однако нам представляется, что в ч. 1 ст. 6 УПК РФ законодатель в ее π. 1 и 2 разместил элементы целеполагания разного уровня. Если для защиты прав и законных интересов лиц и организаций, пострадавших от преступлений (π. 1), уголовное судопроизводство и создано, то элемент целеполагания, сформулированный в п. 2, находится на другом уровне целей и относится к построению уголовного судопроизводства как системы. Уголовное судопроизводство должно быть выстроено таким образом, чтобы максимально снизить возможность совершения ошибок. С некоторой иронией осмелимся заметить: лучший способ защитить личность от незаконного и необоснованного обвинения, осуждения, ограничения ее прав и свобод – не судить.