Лекция 28. ЭВОЛЮЦИЯ ИСКУССТВА КАК ЭВОЛЮЦИЯ ЧЕЛОВЕКА

Именно так следует формулировать вопрос, размышляя о том, что органично в искусстве для человека, а что — нет. Если наука способна определить границы человека, рубежи "сферы человеческого" — значит, можно определить и то, где пролегают границы художественного. Наиболее общий ответ, который можно слышать со времен Просвещения — чтобы быть человеком, надо "запечатать в себе зверя". На первый взгляд, это так. Зверь действует с позиции силы, прагматики, зверь беспощаден в достижении своих интересов. То есть поведение зверя отождествляется с глубинами инстинктивного, природного начала. Но, вместе с тем, в природе художественной выразительности как раз много того, что апеллирует к природному и инстинктивному чутью. Художник черпает не из выводного знания. Он может быть профаном в изучении социальных и культурных идей, однако в живописном, поэтическом произведениях демонстрировать поразительное откровение, прозрение, ставящее диагноз своим современникам. Способен находить чувственные образы и метафоры, по силе воздействия гораздо более значимые, чем общеупотребительные понятия и слова. В этом смысле инстинкт художника и есть его дух. То же самое и с художественным восприятием. Сочетанию цветов, элементов рисунка, плоскостей, объемов, композиционному строю дана сила расшевелить в глубинах нашего подсознания такой отклик, какой способен затем сопровождать нас всю жизнь. Но здесь в человеке как раз должна работать "первая природа", чувствительность к эмоциональным градациям языка искусства. Если картина не просто иллюстрирует сюжет, то, как было известно еще классике, художественное суждение основывается не на понятии. Здесь клубятся сполохи эмоциональности, посылаемые языком линий, цвета, света, звучаний, ритмов.

Поистине, незабываемую фразу произнес Э. Дега: "Пишу не то, что вижу, а то, что хочу, чтобы увидели другие". Момент сегментирования мира есть одновременно и его авторская деформация. Деформация — это художнический акцент, художнический зов. Менее всего деформация объяснима через мотивацию — через вопрос "почему, зачем так?". По художественно восприимчивый человек всегда застывает при лицезрении авторски "синкопированных приемов" письма. Как "застревает" он, к примеру, на разглядывании поразительных портретов X. Сутина со слегка утрированно-деформированными чертами его моделей, но именно оттого столь говорящими, остро бьющими в цель. Приемами, составляющими для каждого неразличимую сплавленность собственно художественного совершенства с человеческой наполненностью, т.е., как принято говорить, "с ОГЛАВЛЕНИЕм". Если же пытаться читать искусство по неким абстрактным "правилам" — это путь в никуда. Никакой наперед существующий свод "художественных законов" не способен по достоинству оценить нового большого художника. Последний врывается в культуру непрошено и самим своим существованием "перетряхивает" представления о ведущих линиях художественной выразительности, перекраивает наши вкусы.

Но если меняются вкусы — значит, меняется человек? Вкусы — это человеческие приоритеты. Художественный вкус знает, на какой территории можно обрести эстетическое удовольствие. Уже приведенные выше исторические экскурсы позволяют заключить: чаще всего в истории искусство празднует победу над искусствоведом, а не наоборот. Следовательно, благодаря искусству человек входит в новые (художественно-) ментальные, экспрессивные пространства. Человек тем самым обживает новые территории самопознания. Конечно, новое произведение искусства — это прежде всего чувственно захватывающий объект (в том числе и концептуальное искусство!), а затем уже — нечто детонирующее в "модификацию антропного". Таким образом, язык искусства будит и оберегает в нас эмоциональный строй (он же — природный, он же — интуитивный). Именно к тому, чтобы не возник риск для человека превратиться в информационном обществе в "головастика", искусство последних десятилетий акцентировано работает в направлении "феноменологической редукции" — возврата к простым чувственным первоэлементам строительства образа: шероховатости дерева, тусклому сиянию меди, послужившей и состарившейся домашней утвари, жести, железу — словом, всему, что несет в себе обнаженные свойства "грубой материи". Такая тенденция была отражена и в названии известной выставки "Экспансия предмета" в Московском музее современного искусства.

Возвращаясь к началу, отметим: декларируемая максима "запечатать в себе зверя" более всего работает в сфере этики. Милосердие, бескорыстность, доброта, участие, доброжелательность — вот ее основания. Эта та сфера духовного опыта, которая как раз знает, в чем выражается ее прогресс в истории. Выработка новых способов более совершенно/о разрешения конфликтов — вот мерило нравственного прогресса в отношениях людей и государств.