Лекция 10. Этнополитический конфликт и этнополитическая мобилизация: структура ресурсов и этапы развертывания

Этническая дифференциация социумов и сосуществование различных идентичностей являются современной реальностью, но это такая реальность, которая не остается неизменной: сами по себе этнические и национальные чувства, сплачивающие людей в единые "воображаемые общности", амбивалентны. "Каждый человек имеет этнический потенциал, т.е. все мы говорим на определенном языке, имеем расовые признаки, принадлежим к общности, которая имеет свою особую историю и т.д. Но этот этнический потенциал активизируется при определенных условиях" [1], — пишет английский ученый Д. Мейборн-Льюис. Уровень актуализации этого потенциала, интенсивность национальных чувств во многом зависят от политики, от степени ее открытости по отношению к другим народам или же, наоборот, от меры концентрации на собственных проблемах и поиске внешнего врага, который якобы остается ответственным за беды и несчастья данной социальной общности. При определенных условиях (системный кризис общества, распад государственности, изменение социального статуса этнической группы и др.) происходит политизация этничности, использование ее как мотивационной политической силы, основы резкого политического размежевания и средства достижения политических целей, т.е. возникает феномен, получивший в научной литературе название этнополитической мобилизации как неизбежное следствие возникновения/реактуализации этнополитических конфликтов. Поскольку для запуска процесса мобилизации необходима противостоящая сторона/стороны, мешающая достижению желаемой цели, ибо "социальный конфликт существует в том случае, когда две или большее количество сторон убеждены в том, что цели их деятельности несовместимы" и/или имеют не совместимые с "нашими" интересы или ценности.

Натан Глейзер и Даниэл Мойнихеи настаивают на том, что этничность является "более фундаментальным источником стратификации", нежели классовая структурированность социума, и поэтому проблемы этничности и этнических конфликтов как сегодня, так и в будущем не утратят своей актуальности. Сегодня общепризнанной является тенденция распространения и усиления потенциала конфликтности практически на все регионы мира. "Во многих странах Азии, Африки, Латинской Америки, а также Южной и Юго-Восточной Европы нарастает потенциал трансграничной, межэтнической и впутриграждапской конфликтности и нестабильности, происходит “депасификация” и радикализация внешнеполитических доктрин. В первую очередь такая тенденция касается крупных государств Азии и стран Восточной Европы" [2], — отмечают российские эксперты. В ходе инициированного Исследовательским институтом социального развития ООП исследования в 1990-е гг. в мире было выявлено 223 этнополитических конфликта, одни из них были этнонационалистическими или сепаратистскими, другие велись во имя повышения статуса той или иной этнической группы, третьи являлись следствием борьбы за групповую автономию, а четвертые инициировались радикальными религиозными движениями или представляли собой межобщинную борьбу. Характерно, что большинство этих конфликтов не разрешено до сих пор.

В 90-е гг. XX столетия в России, как и на всем посткоммунистическом пространстве, феномен этничности также становится одним из основных механизмов политической мобилизации и важнейшей причиной конфликтного противостояния. При этом процесс актуализации этнического самосознания, нацеленного прежде всего на групповую солидарность и противостояние этнически чужим, практически неизбежно вступал в противоречие с осуществляемыми параллельно попытками демократизации государства. В этих условиях "выявление и типологизация факторов и важнейших тенденций и процессов этнической мобилизации в республиках России и в некоторых странах ближнего зарубежья па двух уровнях — институциональном и личностном — в нынешней ситуации представляется чрезвычайно важной задачей, так как в ходе противостояния реформационных и консервативных сил последовательно сокращается выбор вариантов общественного развития и возникает новая угроза перехода от более или менее выраженного курса демократического развития к авторитаризму, лишающему каких-либо надежд на утверждение прав и свобод граждан и народов" [3], — писал в этой связи М. Н. Губогло.

Кратко рассмотрим историю и ОГЛАВЛЕНИЕ основных понятий.

Становление конфликтологии как отрасли обществозпания связывают с именем известного немецкого социолога Георга Зиммеля (1858—1918), который и ввел в научный оборот само понятие "социология конфликта". Г. Зиммель особо выделил взаимодействие в качестве основного предмета социологического и социо-психологичсского анализа как основу понимания природы конфликта. После Второй мировой войны наблюдается всплеск интереса к проблематике социального конфликта, однако в отличие от первой половины XX в., когда ведущую роль в их интерпретации играли сторонники психоанализа, которые вслед за 3. Фрейдом утверждали, что развитием индивида движет конфликт между сознанием и бессознательным, и постулировали неизбежность межличностной и межгруниовой враждебности, во второй половине минувшего века возобладала так называемая "реалистическая теория конфликта", согласно которой, социальный конфликт уже не определяется природой человека, а рассматривается как "рациональный" феномен и потому возникает в тех ситуациях, когда группы имеют несовместимые цели и/или конкурируют в стремлении овладеть ограниченными ресурсами. Более того, конфликт признается нормой функционирования всякой социальной системы, поскольку общество — это динамическая система, в которой неизбежно возникновение различного рода притязаний социальных групп.

Существует множество подходов к определению понятия "социальный конфликт" [4]. Один из ведущих специалистов в области изучения конфликтов Льюис Козер дает такое определение социального конфликта: это "борьба за ценности и притязания на статус, власть и ресурсы, в ходе которой оппоненты нейтрализуют, наносят ущерб или устраняют своих соперников" [5]. Создатель общей теории разрешения и предупреждения социальных конфликтов Джон Бертой понимает социальный конфликт как следствие ущемления (или неадекватного удовлетворения) всей той совокупности человеческих потребностей (или их части), которые и составляют реальную человеческую личность как активного субъекта социатьного процесса.

Зачастую понятие конфликта трактуют достаточно узко. Так, Майкл Брехер и Джонатан Вилкенфелд, с одной стороны, подчеркивают, что конфликту предшествует состояние кризиса, определяемое ими как "ситуация, содержащая три необходимых и обоснованных условия, являющихся следствием изменений в государственной внешней и внутренней среде: осознание элитами угрозы одной или более базисных ценностей, ограниченного времени для ответа на угрозу и возросшей вероятности вовлечения в военные действия". Однако, с другой стороны, они определяют социальный конфликт как "враждебное взаимодействие, которое затягивается на длительный период времени с периодическими военными столкновениями". Таким образом, многие исследователи, говоря о социальных конфликтах, имеют в виду исключительно те из них, которые переросли в насильственную стадию, или violent conflicl, в этом случае ключом для понимания ситуации становится "динамика насилия" (Дж. Коукли).

Мы же будем исходить из дефиниции, сформулированной известным британским социологом Э. Гидденсом, который считает необходимым различать противоречие и конфликт. Противоречия — следствие существования социального неравенства, но они, по его мнению, отнюдь нс всегда влекут за собой конфликт. Для трансформации противоречия в конфликт необходимы осознание противоположности интересов и/или целей и соответствующая мотивация поведения. Правда, известный социальный психолог Г. Таджфел отмечал, что "простого чувства принадлежности к двум различным группам, т.е. социальной категоризации как таковой, уже бывает достаточно для порождения межгрупповой дискриминации в пользу собственной группы".

Непосредственно же под конфликтом Э. Гидденс понимает "реальную борьбу между действующими людьми или группами независимо от того, каковы истоки этой борьбы, ее способы и средства, мобилизуемые каждой из сторон"1. Для нас это определение привлекательно еще и потому, что оно подчеркивает динамику конфликта и позволяет выделять фазы развертывания конфликта или этапы мобилизации конфликтующих сторон. Процесс осознания существования противоречия, формирования собственной идентичности и выработки мотивации поведения можно назвать первой (латентной) фазой конфликта, а "реальную борьбу между действующими людьми или группами" — его второй (открытой) фазой.

Этнический конфликт российские эксперты определяют как форму "противостояний (столкновений), в которых хотя бы одна из сторон самоорганизуется или мобилизуется но этническому принципу или от имени этнической общности"[6]. В свою очередь, этнополитический конфликт — это "борьба различных социальных групп, которые организуются по этническому принципу, и этот принцип становится основанием их идеологического и политического противостояния"[7].

Этнополитический конфликт, несомненно, является частной формой конфликта социального, обладая при этом своими ярко выраженными специфическими особенностями, что позволяет делать некоторые обобщения и типологизировать имеющиеся различия.

Исследователи этнических/этнонолитических конфликтов выделяют несколько типов их классификации.

Вслед за Д. Левинсоном и Дж. Рудольфом ирландский исследователь Дж. Коукли выделяет пять типов этнического конфликта, используя в качестве критерия цели участвующих в нем этнических групп: 1) отделение; 2) автономия; 3) завоевание; 4) выживание; 5) ирредентизм4.

Возможна классификация конфликтов и по его субъектам- носителям. Выделяют горизонтальные конфликты между однопорядковыми субъектами — "группа против группы" (осетино- ингушский конфликт в Пригородном районе Северной Осетии; конфликт между пророссийски и проукраипски настроенными гражданами Крыма и т.д.) и вертикальные конфликты между разнопорядковыми субъектами — "группа против государства" (грузино-абхазский, чеченский конфликт; конфликт между сингалами и тамилами в Шри-Ланке и др.).

Кроме того, этнические конфликты можно типологизировать и но таким основаниям, как особенности динамики, степень локализации, по предметам и объектам и т.д.

Сравнительное изучение этнополитических конфликтов показывает, что в их возникновении и динамике прослеживаются повторяющиеся черты, что позволяет выделить их наиболее существенные характеристики и определить общие тенденции в их протекании.

Р. Брубейкер утверждает, что "этничность не является предельным, далее не сводимым источником насильственного конфликта... Скорее, конфликты, движимые битвами за власть между протестующими и власть предержащими, по-новому этнизируются, но-новому фреймируются в этнических терминах" [8]. Отношения господства и подчинения приводят к возникновению противоречивых интересов, которые могут перерасти в конфликт. Поэтому подавляющее большинство конфликтов, определяемых как этнические, имеют с самого начала или приобретают по мере развертывания политическую составляющую, т.е. в большей или меньшей степени они являются этнополитическими. Подчеркивая это обстоятельство, американский исследователь Р. Липшутц пишет, несколько упрощая проблему: "То, что стало называться этническим конфликтом, не более и не менее чем борьба за государственную власть" [9]. Таким образом, дело здесь не в том, что большинство конфликтов и серьезных проблем нашего времени являются этническими, суть в том, что в современном мире доминирует дискурс, который именно через понятия "нация" и "национальный интерес" описывает и интерпретирует многие актуальные экономические, социальные и политические проблемы. Р. Брубейкер считает, что "этничность, раса, национальность являются по существу способами восприятия, интерпретации и представления социального мира. Они не вещи-в-мире, а точки зрения на мир... Конфликт и насилие становятся этническими (расовыми, националистическими) благодаря значениям, которые придают ему преступники, жертвы, политики, чиновники, журналисты, исследователи, работники служб помощи и др. Такие акты фреймирования и парративного кодирования не просто интерпретируют насилие — они конституируют его в качестве этнического"[10].

Из вышеизложенного следует, что, "хотя в риторике участников и объяснениях здравого смысла этнические группы рассматриваются как действующие лица этнического конфликта, фактически главными деятелями большинства этнических конфликтов — а тем более с элементом этнического насилия — являются не этнические группы как таковые, а разного рода организации в широком смысле этого слова и их уполномоченные и облеченные властью представители. В числе организаций — государства... и их организационные составляющие... а также террористические группы, военизированные организации, вооруженные банды и свободно структурированные шайки; политические партии, этнические ассоциации, организационные структуры общественных движений, церкви, газеты, радио, телевизионные станции и т.д. Поскольку они — организации — располагают определенными материальными и организационными ресурсами, они... способны к организованному действию и тем самым — к действию в качестве более или менее сплоченных акторов этнического конфликта"[11].

Выбор групповой этнической идентичности как самой значимой — это, конечно, не всеобщий выбор, а момент согласия только части политически активного меньшинства, для которого участие в этом выборе важно по каким-то причинам. Точно отметил российский этнолог В. А. Тишков: "Подавляющее число членов этнической группы ложится спать и встает не с вопросом “Кто мы?” (русские, татары, чуваши, чеченцы и т.д.), если, конечно, на их дома не падают бомбы именно в связи с подобными вопросами". Доминировать же в гражданских ориентациях и представлениях людей этнополитические установки могут лишь кратковременно, как правило, в период обострения межгрупиовых отношений. Даже в случае массовой этнической мобилизации, выступление "всего народа" против чего-то или за что-то есть лишь один из самых распространенных политических мифов. Зачастую же имеет место принуждение к всеобщему выступлению или поспешное к нему присоединение на этапе близкой победы, сулящей уже не гибель, а определенные дивиденты (вспомним "эффект безбилетника" М. Олсона) [12]. В то же время следует специально отметить, что, "хотя организации выступают обычно протагонистами (этнического) конфликта и насилия, они не всегда являются целями и мишенями конфликта и насилия. Целые категории населения — или мнимые группы — могут становиться объектами организованного действия, даже если и не могут быть... субъектами или инициаторами такого действия"[13].

Как отмечено ранее, мы должны различать горизонтальные ("симметричные") этнополитические конфликты — конфликты между организованными объединениями, претендующими на представительство интересов двух и более этнических групп (например конфликт в Ферганской долине между узбеками и тур- ками-месхетинцами) и вертикальные ("несимметричные") — конфликты между этнической организацией (ее элитой) и государством (чеченский, косовский конфликты). Хотя эти различия достаточно условны, поскольку и в горизонтальные конфликты рано или поздно вмешивается государство или в качестве посредника умиротворителя, или в качестве субъекта конфликта. Таким образом, большинство этнополитических конфликтов в той или иной степени связаны с ролью государства в регулировании жизни общества, отношений между этническим большинством и меньшинствами, успехами и неудачами государства в нациесгро- итсльствс (формировании гражданской идентичности), степенью эффективности его структур и организации и т.д. И поскольку у государства всегда больше средств для давления на противоположную сторону конфликта, постольку всегда есть искушение выступать не в качестве равноправного партнера на переговорах по его разрешению, а навязывать свои условия противостоящей стороне. Именно поэтому многие конфликты, развивающиеся по линии этническая общность — государство, длятся годами и десятилетиями и приемлемой формулы урегулирования найти не удается. Это можно сказать об этноконфессиональном конфликте в Северной Ирландии, движении басков в Испании, курдов в Турции и др. В то же время, экспертами все чаще отмечается "устойчивая тенденция подчеркивания роли и значимости “негосударственных” субъектов как источника конфликтности в международных и прежде всего в транснациональных отношениях. Это можно назвать новым явлением. Объяснить сто можно тем фактом, что в XX в. международное сообщество в целом и отдельные государства в частности придавали подобным конфликтам гораздо меньшее значение, полагая, что основой международного мира является стабильность межгосударственных отношений, а внутригражданский конфликтный потенциал может быть устранен в пределах государственных границ без вмешательства извне.

Более того, суверенные государства решительно отстаивали свое право на невмешательство во внутренние дела, отвергая посредничество и помощь международных, в том числе региональных, организаций или стран посредников"[14].

Важно учитывать и то, что в одних случаях этничность может быть лишь камуфляжем политической борьбы за ресурсы (например, борьба за "национальное самоопределение" малых народов Севера, которую вели в 90-е гг. XX столетия политические лидеры некоторых автономий российского Севера, на деле преследуя цели увеличения "объема" своей власти в нефте- и газоносных регионах РФ). В других же случаях речь может идти об "обратном камуфляже", когда за политическими лозунгами и декларируемыми целями скрывается острый этнический конфликт (например борьба "демократического" руководства Республики Молдова против "прокоммунистического бастиона" в Приднестровье, за которым стоит острая проблема статуса русско-украинского населения этой части республики, особенно на фоне активного обсуждения проблемы присоединения Молдовы к Румынии в первой половине 1990-х гг.) [15]. Очень часто за этническим конфликтом скрывается и конкуренция старожилов и пришлых за доходную нишу в экономике, соперничество за доступ к материальным ресурсам, к должностям, к власти.

Этнополитические конфликты в большинстве случаев имеют статусную природу: предметом таких конфликтов чаще всего бывает политический статус, за который борются те, кто претендует на представительство интересов этнической группы. Поэтому одной из важнейших причин развертывания конфликта является изменение взаимодействия организаций, выступающих от имени этнических групп или среды этого взаимодействия, при котором экономический или политический статус одной из них будет восприниматься как неприемлемый. Согласно ключевому положению концепции известного американского политолога Теда Гурра, сформулированной на основе сравнительного изучения политического поведения 233 этнических групп за период 1945—1989 гг. и изложенной в книге "Меньшинства как группа риска", этнополитическое действие мотивировано глубоко укоренившимся недовольством людей своим коллективным статусом, которое акцентируется и стимулируется групповыми лидерами и этническими антрепренерами. Впрочем, причиной конфликта могут служить

не только недовольство статусом и борьба за его повышение или борьба против дискриминации, но также опасение утратить уже имеющийся статус.

Именно эти обстоятельства, как свидетельствует исторический опыт и развитых, и развивающихся стран, во многом обусловливают то, что зачастую с самыми радикальными требованиями — вплоть до выхода из состава государства (сецессии) — выступают не самые развитые, а бедные регионы, на территории которых компактно проживает этническое меньшинство. При этом, как отмечает один из самых известных исследователей этнических конфликтов американский политолог Дональд Горовиц, "в момент принятия решения о сецессии экономические интересы элит и масс (объективно) расходятся. В то время как региону в целом предстоит пострадать в случае отделения, образованные элиты должны выиграть от создания нового, хотя и бедного государства... Сецес- сия создаст новые позиции, сокращая число претендентов на них. Поэтому передовые (элитные) сегменты отсталых групп обычно не сопротивляются сепаратистским порывам, но возглавляют их". Сказанное верно не только в отношении сецессионистских этнополитических конфликтов в Африке, которые исследовал Д. Горовиц, но и в отношении многих конфликтов на постсоветском пространстве и в российских национальных республиках Северного Кавказа. И поскольку в современной России "вертикаль власти есть, по сути, система организованного подкупа национальных республик, сбои в се функционировании повлекут за собой расползание всей патронажной ткани, — отмечает российский исследователь А. А. Захаров. — Кремль, из-за ухудшения экономической ситуации, неспособный выполнять свои обязательства перед национальными элитами, фактически освободит их от былых уз лояльности, а иные центры поддержания государственного единства — в лице той же партийной сети, независимого суда, свободной прессы — не смогут противостоять центробежным тенденциям в силу своего зачаточного состояния или отсутствия... Иными словами, когда (неформальный) контракт теряет силу, более не обеспечивая защиту и покровительство меньшинствам, в первую очередь этническим и культурно-религиозным, их возмущение выливается в то, что политический курс на обособление, ранее представлявшийся нерациональным и даже немыслимым, теперь начинает казаться приемлемой опцией" [16]. Однако надо помнить и об исключениях из этого правила. Так, в Испании наиболее сильны сепаратистские настроения в двух самых экономически развитых исторических регионах — Каталонии и Стране Басков.

Этнополитические конфликты являются не только и не столько конфликтами интересов, сколько конфликтами идентичностей, так как участие в конфликте преимущественно на основе групповых мотивов обязательно предполагает отождествление человека с группой, участвующей в конфликте, его этническую идентификацию. Американский политолог Т. Гурр пишет: "Борьба в этнополитических конфликтах разворачивается не просто вокруг материальных или властных проблем, но ради защиты культуры группы ее статуса и идентичности" [17]. При этом "национализм внутренне связывает интерес и идентичность путем идентификации того, как мы должны определять свои интересы". Чем больше индивид идентифицирует себя с этнической группой, тем выше его приверженность декларируемым групповым интересам и тем интенсивнее возможное развитие конфликта. Этнический конфликт, по мнению Д. Горовица, возникает в результате групповой эмоциональной реакции, опирающейся на групповую солидарность, когда члены группы пытаются защитить некие общие ценности, порой имеющие символический характер. И только затем эмоциональная реакция и групповая солидарность трансформируются в публичную деятельность, в четко оформленные позиции и притязания, для реализации которых создаются соответствующие структуры [18]. Следовательно, не надо забывать, что этнополитический конфликт — это не только вооруженное или политико-правовое противостояние, но и конфликт различных, зачастую изобретенных, историософий, исторических и культурных традиций, ценностей и символов.

Это порождает феномен конкурирующих культурных и исторических традиций — чаще всего это противоборство национальных или этнических традиций в рамках многонационального социума, борьба за "историческое наследие" (конструктивисты не без оснований пишут о том, что не существует объективных исторических фактов, они изменчивы и, по сути, являются продуктом интерпретации тех, кто имеет большие или меньшие права на их легитимную номинацию), или конфликты между традициями представителей различных социальных групп. Возможны острое соперничество и религиозных, и этнических традиций в мультиконфессиональном или мультиэтническом обществе, противостояние региональных традиций, борьба за определение смысла конфликта и установление его причин и т.д. При этом "сражение за интерпретативное фреймирование и нарративное кодирование конфликта и насилия — это игры с высокой ставкой" (Р. Брубейкер), поскольку принятие этнического "значения" конфликта, как правило, повышает уровень сплоченности участников противостояния, их готовность к действию, в том числе нас ил ьствен ному.

Другая проблема — "циклическая природа многих этнополитических конфликтов. Мобилизация одной из сторон конфликта обычно ведет к соответствующей контрмобилизации ее противников. Эскалация конфликта одной стороной практически гарантирует ответную аналогичную реакцию другой. Насилие порождает насилие, и конфликт развивается как обмен ударами. Изначальный повод нередко забывается, и ему на смену приводятся все новые и новые аргументы, интенсифицирующие процесс. Эти аргументы могут применяться политиками для мобилизации сообществ на этнической основе. Порочный круг оказывается очень сложно прервать и вернуться к изначально поставленной проблеме" [19]. Однако и мобилизация одной из сторон этнополитического конфликта при демобилизации другой серьезно затрудняет, по мнению исследователей, возможность диалога и поиск компромиссных решений, делая практически неизбежным перерастание конфликта в манифестную фазу.

Справедливо отмечает Г. У. Солдатова, что "достоинство, гордость, обиды, страхи являются важнейшими критериями межэтнического сравнения. Эти чувства опираются на глубокие эмоциональные связи с этнической общностью и моральные обязательства по отношению к ней, формирующиеся в процессе социализации индивида" [20]. Действительно, очень часто в основе этнополитического конфликта лежит некое иррациональное начало, кроющееся в культурных стереотипах, неудовлетворенных (мнимых и реальных) исторических обидах, мифологизированных представлениях друг о друге и т.п. При этом неприятие любого инакомыслия обусловливает дуалистический взгляд на мир, который оказывается разделенным на абсолютное благо и абсолютное зло, что провоцирует жесткое противостояние носителей "высшей правды", и тех, кто препятствует ее осуществлению. В результате "другой человек является либо кровным родственником, либо недругом, особенно когда посреднические звенья в виде институтов гражданского общества отсутствуют". Именно вследствие этой чрезмерной эмоциональной составляющей этнической идентичности, этнополитические конфликты отличаются высокой степенью иррациональности, выражающейся в огромном потенциале агрессивности, ненависти и враждебности, далеко выходящих за рамки рационального осознания интересов сторон конфликта и выбора стратегии взаимодействия.

Специфической характеристикой динамики этнополитического конфликта, связанной с его иррациональностью, является большой потенциал эскалации конфликта и, как правило, быстрая его эскалация. Поэтому, как утверждает американский исследователь М. Д. Тофт, возможность "перерастания этнического конфликта в вооруженное противостояние с центральной властью в два раза выше, чем подобная вероятность для иных типов внутренних конфликтов. Л шансы, что внутренний конфликт перерастет в обычную, т.е. межгосударственную, войну, в четыре раза выше для этнических конфликтов".

Отсюда практически полное доминирование деструктивного потенциала этнополитического конфликта над его конструктивной составляющей, поскольку стороны конфликта, как правило, существуют в разных системах "ценностных координат".

Но мнению американского исследователя Д. Брейли, национализм государственного большинства возникает и активизируется, как правило, лишь в ответ на утверждение своей отдельной идентичности со стороны этнических меньшинств. Национальное самосознание у доминирующих групп, таким образом, вторично и реактивно по отношению к сознанию культурно отличных от них подчиненных этнических общностей. Это можно подтвердить па примере нашего Отечества: именно самозащитные (т.е. реактивные), а не наступательные моменты всегда играли важнейшую роль в формировании русского мы. Все это до поры затрудняло осуществление стратегии этнополитической мобилизации русских.

Огромную роль в эскалации этнических конфликтов, трансформации их в этнополитические играет деятельность этнических предпринимателей. Специалисты называют конфликт в Кондопоге "эталонной схемой эскалации этнополитического конфликта":

• он возникает как локальный конфликт экономических интересов. "Инициаторами конфликта в Кондопоге, — напоминает В. А. Тишков, — стали местные “братки”: им хотелось бы спалить азербайджанский ресторан и на его месте построить свой, спалить чеченскую лесопилку, работавшую в пригороде Кондопоги, и поставить свою" [21];

• городские власти, как и власти Республики Карелия никак нс отреагировали на ЧП в ресторане "Чайка", предпочитая его замолчать, а в дальнейшем отрицать этническую составляющую конфликта;

• отсутствием официальной информации о ЧГ1 воспользовались активисты "Движения против нелегальной иммиграции", стремясь превратить локальный конфликт экономических интересов в масштабный этнополитический и получить политические дивиденды: па интернет-форуме Кондопоги начали появляться сообщения, составленные якобы от имени местных жителей, в которых живописалась жестокость нападавших кавказцев. Появились также "посты" "соратников ДПНИ" из различных регионов, рекомендовавших горожанам использовать их "успешный опыт" избавления от "инородцев";

• активисты ДПНИ попытались развить успех, объявив о проведении "народных сходов" в Петрозаводске и Олонце, стремясь расширить географическую базу конфликта и преобразовать его в этнополитический;

1 политические дивиденды от событий в Кондопоге постарались получить помимо ДПНИ и некоторые российские политики, сделав из локального конфликта экономических интересов глобальные политические обобщения и выводы (депутаты Госдумы В. Жириновский, II. Курьянович, А. Савельев и др. "Зачистить весь Кавказ" или "отгородиться от Кавказа стеной, наподобие китайской" (Н. Курьянович); "ужесточить миграционное законодательство, в том числе для виутрироссийских мигрантов" (В. Алкснис); "самоорганизоваться для сопротивления этнической мафии" (А. Савельев) и др. Эскалации конфликта способствовала и непрофессиональная реакция на него в СМИ, как региональных, так и общероссийских, и др. В. А. Авксентьев и его коллеги предложили определять такого рода сложносоставные конфликты как блоковые, которые определяются ими как "формирование единого конфликтного процесса при слиянии разнородных локальных предконфликтных, конфликтных и посткопф- ликтных событий на основе общей доминанты, не обязательно представленной в качестве основной в каждом конфликтном событии в отдельности" [22]. К числу такого рода конфликтов они отнесли события в селе Яндыки Астраханской области в 2005 г.; Кондопоге в 2006 г.; в Ставрополе в 2007 г. и др.

Из этого следует, что, если государственные институты не предпринимают усилий, направленных на обеспечение коммуникации между этническими группами и обуздание их притязаний (или не имеют возможностей и ресурсов для этого), возрастает риск, что перед конфликтующими этническими группами остро встанет дилемма безопасности [23]. Каждая из них будет (обоснованно или нет) ожидать, что другая группа воспользуется слабостью или неоперативностью реакции государства и протолкнет свою "политическую повестку дня". В целях самозащиты группа предпримет упреждающие меры предосторожности, которые могут быть интерпретированы противоположной стороной как акт агрессии. Так, С. Л. Вудуорт, проанализировав ситуацию в Югославии на рубеже 1980—1990 гг., продемонстрировал, что кумулятивный эффект экономического кризиса, слабеющего центрального государства и признания странами Запада составляющих ее наций (прежде всего признание ФРГ независимости Словении и Хорватии), которые еще не были способны действовать как государства, создал дилемму безопасности для меньшинств в новых признанных государствах, что, несомненно, способствовало эскалации этнополитических конфликтов.

Политический конфликт в процессе его развертывания может приобрести этническое основание, в случае вовлечения в него не элитных слоев сообщества. Так, конфликты политических элит разного уровня (например центральной и региональной) могут возникнуть как ресурсные. Однако в случае их игнорирования или неудачных попыток их урегулирования они могут превратиться в конфликты идентичностей. При этом чем дольше будет продолжаться конфликт, тем все большее число людей будет в него вовлекаться, связывая с его разрешением сохране- ние/повышение своего статуса, достоинства, престижа, групповой идентичности. В практическом плане это означает, что нельзя противопоставлять типы конфликтов, выделенные на основе разных критериев.

Практически во всех случаях этнополитические конфликты являются многофакторными, имеют несколько объектов конфликта и проблемных зон (территориальный спор, проблемы политического или социального статуса этнической группы и этноконфессиональные противоречия). Как пишет В. А. Авксентьев, ситуация на юге России "...определяется рядом системных факторов и противоречий, которые необходимо учитывать при прогнозировании динамики конфликтного процесса. Противоречия и конфликты, сложившиеся па этой территории, можно определить как:

• противоречия и конфликты между федеральным центром и субъектами федерации на Северном Кавказе, среди которых наибольшей остротой обладает чеченский кризис;

• этнотерриториальные конфликты, крупнейший среди которых осетино-ингушский конфликт, вылившийся в вооруженные действия;

• этностатусные конфликты, связанные с взаимоотношениями титульного и нетитульного населения, этническим аспектом доступа к власти, проблемой "разделенных" (лезгины, осетины) и "негосударственных" (абазины, ногайцы) пародов;

• этноэкономические конфликты, связанные с этническими предпочтениями в трудовой деятельности, разделом сфер влияния между этническими общинами и перераспределением собственности;

• этноконфессиональные проблемы, обусловленные использованием религиозного фактора в этнополитической мобилизации;

• потенциал формирования в регионе конфликта идентичностей [24]. Даже такой "...социальный ресурс, как образование, — отмечает В. С. Малахов, — заключает в себе и материальную, и нематериальную символические составляющие. С одной стороны, доступ к образованию непосредственно связан с возможностью повышения социального статуса членов этнической группы. С другой стороны, сам факт наличия национальных школ и университетов важен в символическом плане. Свой университет — предмет гордости группы, важная составляющая ее символического капитала. Поэтому закрытие университета часто служит поводом для конфликта или поворотным пунктом в его эскалации. Так случилось в начале 1990-х гг. в Сухуми (Абхазия) и в конце того же десятилетия в Приштине (Косово)" [25]. Поэтому критической рефлексии требуют как экономикоцентричные, так и культуроцентричные модели этнического конфликта.

Однако в этнополитических конфликтах высокой степени интенсивности чаще всего сочетаются два фактора. "Первый из них связан с идентичностью: политическая мобилизация происходит на основе групповой идентификации, базирующейся на общности этничности, расы, религии, культуры, языка и т.п. Второй — с проблемой распределения, т.е. с тем, каким образом происходит разделение экономических, социальных и политических ресурсов внутри общества. В тех случаях, когда ощущаемый дисбаланс в распределении сочетается с различиями в идентичности (там, где, например, какая-либо этническая группа лишена доступа к тем ресурсам, которыми располагают другие)" [26], мы имеем питательную почву для развития этнополитического конфликта (Кондопога и др.).

В то же время исторические корни некоторых из современных конфликтов кроются в противоречии между этническими и политическими принципами социального структурирования, которое, по существу является противоречием между этносом или этнической группой и формирующейся нацией европейского типа (нацией-сограждаиством). Неслучайно этнический национализм ставит знак равенства между понятиями "этнос" и "нация" (понимаемыми примордиально). Названное противоречие имеет место во многих странах независимо от уровня их экономического и политического развития. Особенно острым оно оказывается в странах, где имеет место сложный этнический состав населения, а процессы нациестроительства не завершены, т.е. у населения страны не сформирована в должной степени национальная (государственная) идентичность (СФРЮ, СССР, современная Россия и почти все постсоветские государства). Нация большинством наших соотечественников и граждан постсоветских государств по-прежнему понимается как этнокультурная или этноплеменная общность, а государство "воображается" как "государство определенной этно-иациональной группы". Поэтому, для того чтобы государство соответствовало этому идеалу, его необходимо "национализировать", т.е. сделать его "собственностью" этнонации, "поощряя язык, культуру, демографическое преобладание, экономическое процветание или политическую гегемонию этнокультурной нации, номинально являющейся государствообразующей". Отнюдь не все население и даже граждане страны могут включаться в нацию и наделяться равными гражданскими правами, из нее исключаются те или иные меньшинства (так называемые русскоязычные во многих постсоветских странах) и, конечно же, мигранты, особенно так называемые видимые мигранты.

В современном глобальном взаимосвязанном взаимозависимом мире все чаще происходит интернационализация внутригосударственных региональных этнических и этнополитических конфликтов. Это обусловлено среди прочего огромным дестабилизирующим потенциалом этнополитических конфликтов, в которые могут быть втянуты не только соседние государства, но и целые международные регионы. Т. Гарр даже вычленяет четыре основных способа их интернационализации:

• создание международных условий, которые способствуют мобилизации этнических групп;

• создание условий, которые стимулируют политические режимы в различных странах реализовать политику, приводящую к обострению отношений между различными этническими общинами;

• организационная помощь, а также предоставление убежища соперничающим сторонам;

• организация посредничества и переговоров в урегулировании споров.

К этому, как представляется, можно добавить:

• применение к участникам конфликта торговых, финансовых или политических санкций;

• международную миротворческую деятельность, в том числе военную ("гуманитарные интервенции"), которая в последние годы является приоритетным направлением внешней политики ряда ведущих государств мира. Миротворчество сегодня основывается на целой системе способов урегулирования конфликтов, оно выступает одновременно и как политический процесс по согласованию и взаимодействию интересов политических субъектов, и как дипломатическая деятельность, и как форма вмешательства и дела отдельных государств, и как разновидность военных действий, форм вооруженной борьбы.

В силу названных и не названных причин этнополитические конфликты трудно поддаются разрешению, поскольку встает чрезвычайно сложная задача найти пути удовлетворения как нематериальных интересов, так и требований повышения статуса, возврата исконных территорий, расширения экономических возможностей, большего доступа к политической власти, перераспределения редких ресурсов и т.д. Этот вывод легко проиллюстрировать примерами из постсоветской политической практики. В больших и малых этнических войнах, вспыхивавших на территории бывшего Советского Союза, "насилие прекращалось либо через военную победу, либо через взаимное истощение ресурсов сторон. Но механизмы компромиссного согласования интересов, которые базировались бы па взаимном доверии, демократизации и экономической выгоде, не принимались сторонами конфликта" [27], — констатирует С. Марксдонов. Поэтому можно говорить скорее об урегулировании или замораживании этнополитических конфликтов, чем об их разрешении. Р. Брубейкер пишет по этому поводу: "На мой взгляд, национальные конфликты редко решаются или разрешаются. Гораздо более вероятно, что они... со временем затеняются, теряют свое центральное положение и яркость, когда простые люди и политические деятели обращаются к другим заботам или когда вырастает новое поколение, которому старые ссоры, по большому счету, безразличны. Нам следовало бы уделять больше внимания тому, как и почему это происходит — не только, как и почему политика может быть всесторонне и относительно неожиданно национализирована, но и как и почему она может быть также неожиданно и в равной степени всесторонне денационализирована" [28].

Вышесказанное позволяет нам определить этнополитический конфликт "...как тип социального конфликта, субъекты которого (или хотя бы один из них. — В. А.) идентифицируют себя, противоположную сторону или друг друга в этнических категориях и ОГЛАВЛЕНИЕм и/или формой которого является борьба за контроль над государственными институтами" [29] или создание собственного государства.