Этика поступка

Если теперь мы понимаем высказывание "определенный поступок приносит больше удовольствия, чем другой" в указанном выше значении, то можем следующим образом выразить первый принцип, который представленная теория формулирует по отношению к правильности и неправильности намеренных поступков. Этот принцип, очень простой, утверждает лишь, что намеренный поступок является правильным тогда и только тогда, когда действующее лицо не могло бы, даже если бы приняло такое решение, совершить вместо него никакой другой поступок, который принес бы больше удовольствия, чем осуществленный им поступок, и что намеренный поступок является неправильным тогда и только тогда, когда действующее лицо могло бы, если бы так решило, совершить вместо этого поступка какой-то другой поступок, который принес бы больше удовольствия, чем осуществленный им поступок. Следует помнить: данная теория не утверждает, что автор поступка мог бы вообще выбрать какой-либо другой поступок, нежели тот, который действительно совершил, а утверждает только, что при всех намеренных поступках он мог бы поступить иначе, если бы принял такое решение, а не то, что он мог бы осуществить определенный выбор. Теория не утверждает также, что правильность и неправильность зависят от того, что он мог выбрать. Об этом теория вообще не высказывается, не подтверждает, не отрицает, что они именно от этого зависят. Она утверждает лишь, что они действительно зависят от того, что автор поступка мог или мог бы сделать, если бы принял такое решение. Каждый намеренный поступок таков, что мы могли бы, если бы на минуту ранее приняли такое решение, совершить вместо него по крайней мере один какой-нибудь другой поступок.

Таково было определение намеренного поступка, и кажется весьма вероятным, что многие поступки являются намеренными в этом смысле слова. Рассматриваемая теория утверждает, что если среди тех поступков, которые мы могли бы совершить, если бы приняли такое решение, существует такой, который принес бы больше удовольствия, чем совершенный нами, то этот наш поступок всегда будет неправильным; в каждом же ином случае он будет правильным. Именно это утверждает теория, если мы помним, что выражение "приносит больше удовольствия" должно пониматься в указанном ранее, не совсем точном смысле.

Для удобства введем еще одно упрощение в наше дальнейшее изложение теории. Последняя утверждает, как мы видели, что решение проблемы, является ли какой-либо намеренный поступок правильным или неправильным, зависит от ответа на вопрос: имеется или не имеется среди всех других поступков, которые могло вместо этого поступка совершить действующее лицо, если бы приняло такое решение, такой поступок, который создавал бы больше удовольствия, чем поступок, им совершенный? Было бы, однако, весьма затруднительно в каждом случае, когда мы должны сослаться на теорию, использовать весь оборот: "Все другие поступки, какие могло бы вместо этого поступка совершить действующее лицо, если бы приняло такое решение". Предлагается вместо этого говорить просто: "Все те поступки, которые человек мог бы совершить" или: "Которые были для него возможны". Это, конечно, упрощение, ибо в определенном смысле неверно, что он мог бы их предпринять, если не мог их выбрать, и теория не намерена рассматривать, мог ли бы вообще он их выбрать. Более того, даже если было бы правильно, что иногда он мог бы выбрать какой-то поступок, который он не выбрал, то, разумеется, так бывает не всегда; иногда человек не в состоянии выбрать поступок, который несомненно мог бы совершить, если бы принял такое решение. Значит, неверно, что все те поступки, которые он мог бы совершить, если бы так решил, суть поступки, которые он мог бы совершить, даже если это и верно в отношении некоторых из них. Несмотря на это предлагается все же для связности говорить о всех этих поступках как о поступках, которые он мог бы совершить. Опять-таки это не должно привести к недоразумениям, если только ясно понято, что имеется в виду. Следует, кроме того, отдавать себе отчет, что, когда в дальнейшем будет говориться обо всех этих поступках, которые мог бы совершить человек, или о всех тех поступках, которые для него возможны в определенных обстоятельствах, будут иметься в виду только те поступки, которые он мог бы совершить, если бы принял такое решение.

Уяснив это, можно кратко сформулировать первый принцип, который устанавливает теория, говоря: "Намеренный поступок является правильным тогда и только тогда, когда никакой другой поступок, возможный для действующего лица в данных обстоятельствах, не принес бы больше удовольствия; во всех других случаях этот поступок является неправильным". Так теория отвечает на вопросы: какое свойство присуще всем тем намеренным поступкам, которые являются правильными, и только тем из них, которые являются правильными, и какое свойство присуще всем тем намеренным поступкам, которые являются неправильными, и только тем из них, которые являются неправильными? Но те же самые вопросы относятся также и к двум другим классам намеренных поступков – тем, которые следует или не следует совершать, или тем, совершать или не совершать которые – наша обязанность, наш долг. Ответ теории на вопросы, касающиеся этих понятий, отличается от ответа па вопросы, касающиеся правильности и неправильности. Это отличие, по сути дела, относительно неважно и все-таки заслуживает внимания.

Как можно было заметить, эта теория нс утверждает, что намеренный поступок является правильным только тогда, когда приносит больше удовольствия, чем какой-то другой поступок, который мог быть совершен вместо него. Теория ограничивается утверждением, что для того чтобы поступок был правильным, он должен приносить по крайней мере столько же удовольствия, что и какой-то другой поступок, который мог быть совершен вместо него. Смысл этого ограничения следующий. Вероятно, по меньшей мере теоретически, что среди открытых перед нами в данный момент альтернативных возможностей выбора поступка может быть две или более таких, осуществление которых приносит одинаковое количество удовольствия, тогда как осуществление каждой из альтернативных возможностей приносит больше удовольствия, чем осуществление какой-либо другой альтернативной возможности; в таком случае наша теория скажет, что каждый из этих поступков является совершенно правильным. Теория признает затем, что могут существовать случаи, в которых ни один конкретный поступок, относящийся к числу всех возможных для данного действующего лица поступков, не может быть выделен как именно такой правильный поступок, который должен быть совершен, наоборот, во многих случаях каждый из нескольких возможных поступков может быть одинаково правильным; иными словами, теория признает, что, утверждение, что кто-то поступил правильно, не предполагает с необходимостью, что если бы он поступил иначе, то поступил бы неправильно. Это полностью соответствует общепринятому словоупотреблению. Ведь обычно мы все отдаем себе отчет, что иногда, когда кто-то поступил правильно, делая то, что сделал, он мог бы поступить столь же правильно, если бы поступил иначе. Он мог иметь перед собой несколько равных возможностей поведения, ни об одной из которых нельзя решительно сказать, что она неправильна. Вот почему теория поступка воздерживается от признания точки зрения, что поступок является правильным только тогда, когда он создает больше удовольствия, чем какой-либо другой возможный альтернативный поступок. Ибо если бы было так, отсюда следовало бы, что никакие два альтернативных поступка никогда не могут быть одинаково правильными: один из них должен был бы быть именно правильным поступком, все же остальные – неправильными. Именно этим, согласно данной теории, понятие долга и должного отличается от того, что является "правильным". Когда мы говорим, что кто-то обязан предпринять некоторый определенный поступок или же что он является его долгом, мы говорим тем самым, что он поступил бы неправильно, если бы поступил как-то иначе. Эта теория, следовательно, утверждает, что, используя слова "долг", "обязан", мы хотим сказать то, чего не могли бы сказать, использовав слова "правильный" и "неправильный", а именно что поступок должен быть совершен или что он является нашим долгом только тогда, когда приносит больше удовольствия, чем какой-либо другой поступок, который мы могли бы вместо него совершить.

Это различение имеет несколько следствий. Прежде всего, из него следует, что намеренный поступок может быть "правильным", не являясь одновременно поступком, который мы обязаны или должны совершить. Конечно, наша обязанность – всегда поступать правильно в том смысле, что если мы не поступили правильно, то мы сделаем то, чего не должны были бы делать по справедливости, и то, что, поступая правильно, мы всегда выполняем свою обязанность и делаем то, что требует долг. Но неверно, что если какой-то поступок является правильным, то мы обязаны всегда совершать именно этот определенный поступок и никакой другой. Это неверно, ибо могут возникнуть, хотя бы теоретически, такие ситуации, когда какой-то другой поступок был бы столь же правильным, и в таких случаях мы вовсе не обязаны совершать именно этот поступок, а не другой; независимо от того, какой поступок мы совершим, мы выполним свой долг и сделаем то, что обязаны сделать. Было бы опрометчиво утверждать, что такие случаи никогда в действительности не встречаются. Мы обычно считаем, что они встречаются и что очень часто у нас нет никакой безусловной обязанности совершать именно такой поступок, а не другой, и что не имеет ни малейшего значения, какой именно поступок мы совершим. Не следует поэтому утверждать, что, поскольку нашей обязанностью всегда является поступать правильно, каждый конкретный правильный поступок всегда должен быть именно тем, который мы обязаны совершить. Это не так, потому что даже тогда, когда поступок является правильным, из этого не следует, что было бы чем-то неправильным, если бы мы вместо него совершили какой-то другой поступок. В то время как в случае, если какой-то поступок является нашей обязанностью или тем, который мы несомненно должны совершить, было бы всегда неправильным, если бы мы вместо него сделали что-то другое.

Следовательно, первым выводом, вытекающим из различения того, что правильно, от того, что должно быть сделано или является нашей обязанностью, становится то, что намеренный поступок может быть правильным, не будучи в то же время нашей обязанностью или нашим долгом. Отсюда вытекает, далее, что соотношение между тем, что правильно, и тем, что должно быть сделано, не равно соотношению между тем, что неправильно, и тем, что нс должно быть сделано. Каждый поступок, который является неправильным, есть одновременно поступок, который не должен быть совершен и который мы обязаны не совершать, и наоборот, каждый поступок, который мы не обязаны выполнять и не выполнять который есть наш долг, является неправильным. Эти три негативных термина имеют абсолютно одинаковые значения. Сказать, что какой-то поступок является или являлся неправильным, это то же самое, что сказать, что этот поступок не должен быть совершен сейчас или в прошлом. Это верно и в обратном порядке. Однако в случае слов "правильно" и "должно" верно только одно из двух взаимообратных утверждений. Каждый поступок, который должен быть совершен или является нашей обязанностью, является в то же время и правильным; утверждая о каком-то поступке одно, мы утверждаем и второе. Но здесь обратная связь не верна, поскольку, как мы видели, из утверждения, что поступок является правильным, не вытекает, что он должен быть совершен либо что он является нашим долгом; поступок может быть правильным, даже если окажется, что он не должен быть совершен и не является нашей обязанностью. В этом смысле соотношение между позитивными понятиями "правильный" и "должный" не соответствует соотношению между негативными понятиями "неправильный" и "не должный". Оба позитивных понятия имеют разные значения, оба понятия негативных – одинаковые.

Наконец, отсюда вытекает также, что хотя каждый без исключения намеренный поступок должен быть либо правильным, либо неправильным, но ни в коем случае не обязательно, что каждый намеренный поступок должен быть или не должен быть совершен, или что мы обязаны или не обязаны совершать его, или что это наш долг совершать или не совершать его. Наоборот, очень часто может случиться, что у нас нет ни долга совершать какой-либо определенный поступок, ни обязанности его не совершать. Бывает, что только среди открытых для нас альтернативных возможностей существует два или более таких поступка, каждый из которых был бы одинаково правильным. Именно поэтому мы не должны считать, что коль скоро мы имеем перед собой определенный набор поступков, среди которых можем выбирать, то всегда среди них найдется такой (если бы мы только могли знать, какой), который и есть тот самый поступок, который следует совершить, тогда как все другие поступки являются явно неправильными. Возможно, что среди тех поступков не существует ни одного, совершить который – наш непосредственный долг, хотя всегда в этом наборе поступков должен быть хотя бы один, совершить который было бы правильно. Лишь в тех случаях и только в тех, когда оказывается, что это – единственный правильный поступок в этих обстоятельствах, т.е, иначе говоря, когда не существует нескольких поступков, каждый из которых является одинаково правильным, но только один определенный из имеющихся для нас возможных поступков является тем единственно правильным, только тогда это будет тот поступок, который мы несомненно должны совершить. Отсюда следует, что во многих случаях мы не можем определенно сказать о каком-то намеренном поступке, что мы должны были или не должны были выполнить его. Может случиться, что ни одна из имеющихся у нас возможностей поступка не является четко требуемой от нас долгом.

Итак, подытожим: теория поступка предлагает следующие ответы на первый вид вопросов. Свойство, присущее всем правильным намеренным поступкам и только тем, которые являются правильными, – это, согласно теории, то, что все эти поступки приносят по меньшей мере столько же удовольствия, сколько какой-либо другой поступок, который мог бы быть вместо них совершен; иными словами, все эти поступки создают некий максимум удовольствия. Свойство, присущее всем тем намеренным поступкам, которые должны быть совершены или которые мы обязаны совершить, и только им, как говорит теория, несколько другое: оно состоит в том, что все эти поступки создают больше удовольствия, чем какой-либо другой поступок, который мог быть совершен вместо них; или, другими словами, среди всех возможных альтернативных поступков именно эти поступки создают определенный максимум удовольствия. И наконец, свойство, присущее всем намеренным поступкам, являющимся неправильными, или тем, которые не должны быть совершены, или тем, которые мы не должны совершать, и только им, во всех трех случаях одно и то же, а именно: все эти поступки приносят меньше удовольствия, чем какой-либо другой поступок, который мог быть совершен вместо них. Эти три утверждения вместе создают то, что можно назвать первой частью теории; несмотря на то, согласятся с ними или нет, они должны быть признаны столь важными и столь значительными, что хорошо было бы знать, если возможно, являются ли они истинными или ложными.

Популярность утилитаризма среди западной интеллигенции остается весьма значительной. Даже в книге Мура "Принципы этики" содержится своеобразная адаптация философии утилитаризма, влияние которой было особенно сильным до начала Второй мировой войны и остается в наши дни. Утилитаристская доктрина, настаивающая на необходимости общей меры достижений и потерь, вновь вызвана современными политическими расчетами.

Формалистический утилитаризм Мура предписывает максимизацию добра без определения, что такое добро. Говоря о добре, по Муру, вы можете подразумевать в равной степени и любовь, и катанье на коньках, и вкусную еду. Словом, равно как и эгоизм, все виды утилитаризма создают несоответствие между причинностью и побудительными мотивами.

В утилитаризме не принимается во внимание индивид. Эти теории не позволяют нам ни любить, ни ценить кого-нибудь или заботиться о ком-то, ибо они дегуманизированы, т.е. лишены самого главного – людей.

В нынешнее время все первоначальные дефекты этой доктрины становятся очевидными. Мораль отдельно взятого человека и мораль социальной группы состоят из двух частей: 1) картина действий, которые могут привести к желательному, идеальному образу жизни; 2) неизбежный долг и необходимость, без которых невозможны элементы человеческого достоинства и достойный образ жизни. Эти части рационально не связаны между собой. Требование морали "абсолютно": 1) не бывает таких обстоятельств, при которых прекращалось бы его существование, и 2) если оно вступает в противоречие с другим абсолютным требованием морали, то одно из двух в конечном счете побеждает. В политической жизни ситуация конфликта обычно возникает, когда противопоставляются две ценности, т.е. конфликтуют два образа жизни, каждый из которых может быть полностью реализован только за счет другого. В политике невозможно быть лояльным к своим личным друзьям и одновременно полностью беспристрастно и эффективно служить общественным интересам. Сделку между такими антитетическими ценностями можно оправдать ссылкой на Аристотеля, который допускал балансирование между практическими и теоретическими интересами.

По мнению Мура, этические положения раскрывают эмоции говорящего, возбуждают эмоции слушателя или в скрытом виде выражают повеления. Из этого аксиологического интуитивизма Мура развились две линии в современной позитивистской этике: эмотивизм и метаэтика как "анализ этических высказываний".

Господствующий стиль этической мысли на Западе в минувшие десятилетия формировался под влиянием идей Мура о невозможности определения моральных явлений и их обоснования рациональными средствами. Сказалось также влияние веберовской социологии, выступающей за освобождение моральных суждений от ценностей. Эти рассуждения легли в основу направления в этике, которое отвергает научное объяснение нормативной этики, предписывающей определенные нормы и ценности. Этому стилю мышления присущи следующие характеристики: 1) требование освободить науку, содержащую дескриптивные и индикативные суждения, от ценностных предпосылок, т.е. освободить ее от идеологии как субъективного феномена; 2) отрицание нормативной этики как науки; 3) обеднение категориального аппарата этического познания путем сведения его к самым общим категориям (ценность, добро, долг).

С точки зрения простоты изложения утилитаризм можно разделить на несколько различных видов. Утилитаризм поступка гласит, что некий определенный поступок правилен (если и только если) нет другого поступка, который моральный агент может совершить в это же время и который будет иметь (либо, возможно, будет иметь только по мнению морального агента) наилучшие последствия. Такие известные философы, как Дж. Мур, Г. Сиджуик, Б. Рассел отстаивали именно этот взгляд на мораль. Утилитаризм правила пользуется большей популярностью среди философов и гласит, что поступок морально правилен, если (и только если) разрешающий его моральный кодекс (или структура характера) будет столь же полезен, сколь полезен моральный кодекс, запрещающий этот поступок. Существуют и другие виды утилитаризма, но два указанных являются наиболее важными.

Современные оппоненты неоутилитаризма правила обычно направляют свои критические стрелы на утилитаризм поступка. Приверженцы утилитаризма, со своей стороны, критикуют утилитаризм поступка, хотя эти две теории тесно связаны. Утилитаризм поступка – наиболее древняя форма утилитаризма, ибо восходит еще к Эпикуру (теория естественной справедливости) и Фоме Аквинскому (теория естественного закона). В истории английской философии предшественниками утилитаризма правила были Р. Камберленд, Э. Беркли и Дж. Милль.

Утилитаристы правила прежде всего заботятся о морали всего общества, которая представляет собой совокупность сознаний отдельных членов социума. Для них найти морально верное и морально неверное означает определить, какие именно действия дозволены оптимальной системой морали общества, к которому принадлежит моральный агент. Они называют морально верным лишь такой поступок, который разрешен оптимальным моральным кодексом общества и который максимизирует полезность. Понятие полезности подразумевает удовольствие, гедонистический подход, счастье. Когда мы говорим о максимизации полезности, речь идет не о простой сумме полезности, а о максимизации среднего баланса так называемых "гедонистических моментов" (последние понимаются как единицы измерения счастья). Концепция "оптимального морального кодекса" для данного общества подразумевает такую цельную систему, которая имеет среднюю степень распространенности среди населения и никогда не получает стопроцентной реализации.