Этапы этнополитической мобилизации
Первый этап: конструирование традиции и мобилизация "народности" предполагает воссоздание, реконструирование или "изобретение" интеллектуалами народных традиций, обычаев, символов и особенно языка, их популяризацию и распространение в широких массах, во имя обретения особой этнической/ национальной идентичности. "Строительство и выбор, более чем кровь и наследственность — вот стандартное изложение истории идентичности" [1], — отмечает Д. Лейтин.
Э. Хобсбаум задает в связи с этим вопрос, каким образом такая историческая инновация, как нация и производные от нее национальное государство и национализм, предстают как от века данные (нримордиалистские). И отвечает — через изобретение традиции, через фиктивную связь с прошлым, а то и через придуманное прошлое.
Понятие "изобретенная традиция" используется Э. Хобсбаумом "для обозначения совокупности практик, подчиняющихся явно или неявно принятым правилам ритуальной или символической природы, которые призваны утвердить действенность некоторых ценностей или норм поведения... автоматически подразумевающее преемственность с прошлым...". Э. Хобсбаум разбивает их на три группы и соответствии с функциями, которые призваны выполнять "изобретенные традиции": первые легитимизируют и выражают социальную близость, идентификацию сообществ и наций; вторые легитимизируют статус, институты и авторитеты; третьи социализируют определенные ценности, нормы, правила поведения. Как показал в своих работах X. Сетон-Уотсон XIX столетие стало в Европе и ее ближайших перифериях "золотым веком" лексифографов, грамматиков, филологов и литераторов. Можно было бы привести немало примеров воздействия спровоцированной ими "филологической революции" па зарождение формирование национального сознания у народов Европы.
Таким образом, формирование национальной традиции начинается "сверху", когда она сознательно отбирается, конструируется и распространяется теми, кто обладает властью или интеллектуальным влиянием. Однако отнюдь не все идеи и символы, задаваемые интеллектуалами, политиками или государством воспринимались и усваивались на уровне массового сознания. По мнению Хобсбаума, "изобретение традиции" бывает успешным лишь тогда, когда послание элит транслируется на той "частоте", на которую настроены массы. В свою очередь, изобретенная традиция воспроизводится через социальные практики, которые ограничивают возможности экспериментирования с новыми альтернативами.
Второй этап: политизация этпического/пациопальпого наследия. На этом этапе историческое и культурное наследие этнической общности, даже ее язык обретают функции значимого политического ресурса и происходит институализация этничности, т.е. начинается процесс формирования национального движения, использующего этот ресурс в политической борьбе. То, что раньше было разделяемой этнической группой традицией, становится орудием культурной, а затем и политической борьбы за воссоздание или обретение национальной государственности.
Известно, что историческое наследие активно используется для формирования национальной идентичности, а историческое сознание способствует ее становлению. Следует специально отметить, что политическое использование прошлого характерно при конструировании всех типов коллективной идентичности (расовой, этнической, классовой, гендерной, религиозной, региональной и др.), однако особое значение оно имеет для "воображения наций". "Без национальной истории, освещающей в воспоминаниях людей славные события прошлого, войны и победы, неудачи и поражения, образы героев и злодеев, нет нации" [2], — утверждает С. Хантингтон. Эта функция исторического наследия реализуется путем выборочного обращения к историческим фактам и инструментального использования исторических эпизодов и событий в пользу того или иного политического аргумента. Как утверждает М. Фуше, "прошлое имеет смысл, только исходя из его применения в современных условиях. Оно таит в себе неисчерпаемый источник представлений и аргументов, которые могут быть мобилизованы или, наоборот, вовремя забыты" [3]. История многослойна, и потому идентификация этнической общности может опираться на любой из исторических слоев, который с точки зрения политической элиты наиболее актуален здесь и сейчас. Тем более что каждый важный этап в истории взаимоотношений соседних народов оставляет в наследство немало антагонизмов и поводов для взаимных претензий. В этом смысле историческая память — надежная база для провоцирования межнациональных и этнополитических конфликтов. Неслучайно в политических дискуссиях постоянно прибегают к функциональному использованию истории для оправдания или оспаривания национальных притязаний или целей. В них особенно наглядно проявляется инструменталистско-сознательная эксплуатация истории в рамках националистического сознания.
Особо подчеркнем, что политизация этнического наследия осуществляется вполне сознательно и целенаправленно, а иногда эта цель открыто провозглашается. "Коли раньше древняя история якутов занимала умы исследователей с этнографических позиций, то теперь прежде всего этот интерес определяется политическими приоритетами. Изучение истории требуется для определения места и роли народа Саха в становлении и развитии суверенитета Республики Саха, обоснования его статуса как коренного народа, разработки концепции и программы сто выживания, сохранения и возрождения", — бесхитростно пишет активист якутского национального движения [4]. Именно на этом этапе в новых государствах и этнических регионах даже выбор языка образования и выбор культуры превращаются для населения в элементы политического выбора.
Второе, на чем необходимо акцентировать внимание, — это то, что на первом и в начале второго этапа этнополитической мобилизации, как правило, значительную, а иногда доминирующую роль играет так называемая национальная интеллигенция, зачастую испытывающая комплекс национальной неполноценности по отношению к политически и культурно доминирующему большинству. На этом этапе оказывается востребован тип лидера-про- светителя, раскрывающего глаза представителям своей группы на утрату исконности, отступление, отход от традиции. Основной способ борьбы за этническую проблематику — апелляция к утрачиваемым примордиальным этпообразующим признакам, своеобразная маргинализация этнического сообщества. В групповое сознание внедряется представление об ущербности, ущемленно- сти, остаточпости этнообразующих маркеров, комплекс этнокультурной неполноценности [5] и/или комплекс народа-жертвы.
На этой основе происходят формирование и институализация этнополитических элит у тех этнических общностей, которые их до этого не имели. В других же ситуациях, лидерами возникших этнических движений могут осуществляться публичные акции, для того чтобы заинтересовать в этнической проблематике власти соответствующего уровня (например региона в составе государства), заставить признать ее и принять в качестве важнейшего политического ресурса. Может сформироваться система патронажа этнических движений со стороны региональных властей, или же власти могут перехватить у них этническую проблематику и использовать ее в политической борьбе с Центром за особый статус и привилегии (Татарстан, Башкортостан и др.).
Поэтому на втором и особенно на третьем этапах мобилизации на ключевые позиции выходит этнополитическая (этнократическая) элита. При этом элиты, указывает Ю. Кристева, "имеют символическую власть настолько, насколько олицетворяют ценность, идею. Они воспринимаются как живые символы статус-кво, строя или новых идей" [6]. Политический порядок — это прежде всего ментальный порядок, и политические институты существуют по большей части в виде социальных представлений и установок, инкорпорированных социальными агентами.
Третий этап: "этническое очищение". Этническую общность, ее культуру и историю на этом этапе превращают в абсолютную, сакральную ценность, которую необходимо любой ценой сберечь и защитить от искажающих влияний чуждых культур и групп, т.е. она должна оставаться любой ценой "чистой", между ней и другими должна быть проведена четкая непреодолимая граница. В этой ситуации свойственная этнонационализму идея общего происхождения приобретает конфронтационный характер, абсолютизируется и заслоняет другие, более иажные элементы потенциального объединения с другими, связанные с элементами общей культуры, истории, с политическими институтами, коллективным и индивидуальным самоопределением. Этноцентризм логически обращается к мотиву этнической чистоты, предполагающему закрытость, враждебность ко всему иному, к подавлению его проявлений как внутри общности, так и вне ее. Попытки привести "нечистую" реальность в соответствие с идеей чистоты — расовой, этнической либо культурной чреваты насилием. Как утверждает В. А. Тишков, "на самом деле меньшинства становятся инициаторами насилия как раз через культурные аргументы, через то, что они должны сохранить, возродить или защитить свою культуру. Но при этом информация и компетенция о возможных путях достижения этого крайне сужена и основана на радикальном отторжении существующего порядка вещей и на революционизме" [7]. При этом "законные" члены этнической группы должны быть защищены от всего, что является чуждым и делается это путем формирования образа врага.
Вспомним, что Карл Шмитт даже придавал образу врага статус универсального критерия феномена политического, когда утверждал, что "политическое не означает никакой собственной предметной области, но только степень интенсивности ассоциации или диссоциации людей, мотивы которых могут быть религиозными, национальными (в этническом или культурном смысле), хозяйственными или же мотивами иного рода, и в разные периоды они влекут за собой разные соединения и разъединения... Всякая противоположность — религиозная, экономическая или этническая — превращается в противоположность политическую, если она достаточно сильна для того, чтобы эффективно разделять людей на группы друзей и врагов" [8].
По мнению Г. Элверта и К. Гоштони, на фазе эскалации этнополитического конфликта неизбежно "противник подвергается обесчеловечиванию, конструируются ценности и нормы, оправдывающие применение насилия против него". Кроме того, "то, что насилие выглядит как порыв, не является случайностью; стилизованное под спонтанную реакцию (вспышка народного гнева) или выражение эмоций (глубокая ненависть к чужим), оно снижает необходимость в легитимации" [9]. Иными словами, подобная стилизация снижает необходимость и правовой легитимации и формирует метафорическую или мифологическую легитимность насилия. Однако длительное применение насилия не может основываться лишь на эмоциях и использовании образа врага, а напротив, уже предполагает наличие норм, санкций, ролей и т.д. То есть насилие должно быть рационализировано, интерпретировано и канализировано [10].
Очень похожую трехфазную схему этнополитической мобилизации предложил для описания эволюции национальных движений Центральной и Юго-Восточной Европы периода роста и утверждения в этом регионе капитализма чешский ученый Мирослав Хрох. Первая из них (фаза Л) характеризовалась появлением отдельных патриотически настроенных идеологов, которые обращались к разработке проблем языка, культуры и истории своих народов. В результате постепенного роста национальных движений намечался переход к национально-патриотической агитации (фаза В), когда наработки национальной интеллигенции становились фактом общественного сознания. В оптимальных случаях эта эволюция завершалась возникновением массовых национальных движений, которые обращались к борьбе за национальное государство (фаза С).
Наиболее интересной, с точки зрения воздействия на этническое развитие, М. Хрох считал фазу В, которая, однако, далеко не у всех неполноправных народов смогла перейти в фазу С [11]. Предложенная М. Хрохом схема уже послужила ориентиром в историко-типологических исследованиях становления национальных движений и наций в Центральной Европе, она, как представляется, вполне применима и для исследования процессов нациестроительства на территории бывшего СССР.