Эстетика Троцкого и сталинизм в художественной культуре

Лев Троцкий (1879-1940) прожил яркую жизнь революционера и прожектера, полководца и партийного руководителя, фанатика мировой революции и идеолога казарменного социализма, борца против тирании Сталина и претендента на его место. В отличие от вождей, которым судьба уготовила тюрьму, Троцкому суждена была сума. Он умер в Мексике, в изгнании, от руки сталинского убийцы, и в смертный час кровь обагрила страницы рукописи последней его книги - книги о Сталине.

Эстетика Троцкого сформулирована в его труде "Литература и революция" (1923). У Троцкого читатель встречает немало шаблонов, продиктованных классовым фанатизмом и пренебрежительным отношением к общечеловеческим ценностям в культуре. Его теоретическое сознание не прошло эстетическую школу Аристотеля, Платона, Канта и охвачено вульгарным социологизмом - болезнью "революционности". Троцкий полагает правомерным исключение из культуры целых слоев русской интеллигенции начала XX в. Он не ученый, а тенденциозный политик.

Местами его сочинения скучны, местами - интересны: "Слушайте музыку революции!" - этот призыв был близок и Блоку, и Маяковскому, и, читая Троцкого, ты его слышишь. Автор порою проявляет известную эстетическую прозорливость и вкус. Так, Л. Андреева он называет наиболее громкой, если не наиболее художественной, фигурой межреволюционной эпохи. На страницах книги читатель найдет имена В. Розанова, С. Есенина, Н. Тихонова, Д. Мережковского, З. Гиппиус, М. Кузмина, Е. Замятина и других писателей, без которых нет истории отечественной литературы XX в. Здесь же встречаются имена живописцев, деятелей архитектуры и театра. Перед нами общеэстетические идеи, развиваемые на богатом конкретном материале, но в соответствии с традициями отечественной эстетики в основе рассуждений Троцкого - литература.

Троцкий, не обладая широкой эстетической базой, внимательно прочел Маркса и стал связующим звеном между дореволюционной марксистской искусствоведческой мыслью и вульгарно-социологическими теориями 30-50-х годов. В истории советской эстетики Троцкий - звено между В. Плехановым и А. Ждановым. Сталин питал к Троцкому такую ненависть, что приговорил его к смерти. И был к нему настолько неравнодушен, что в первую годовщину революции назвал Троцкого ее творцом и потом многие годы перечитывал его сочинения. Троцкий внушал малообразованному Сталину пиетет, зависть и желание быть на него похожим. Не случайно характерные сталинские словечки "низкопоклонство", "наплевизм" взяты из работ Троцкого.

Эстетика Сталина-Жданова родственна эстетике Троцкого - вульгарно-социологическим классовым подходом к искусству, сведением художественного содержания к его политическому эквиваленту, уходом от понимания общечеловеческих ценностей. Сталин лишь более последовательно проводил в жизнь эти принципы. Троцкий же делал некоторые отступления от идеологизации искусства, что позволяло ему увидеть в Есенине не хулиганствующего люмпена, а поэта, и оценить высокую одаренность Ахматовой. И все же именно Троцкий заложил советскую традицию оценки художественных явлений не с эстетической, а с чисто политической точки зрения. Он дает политические, а не эстетические характеристики явлений искусства: "кадетство", "присоединившиеся", "попутчики". В культуре есть почва - традиции, но не бывает удобрений - пегасы не производят навоза. Сократ, провозгласивший, что корзина с навозом прекрасна, если она полезна, в известном смысле был предтечей не только утилитаризма в эстетике, но и его продолжения в вульгарном классовом подходе, для которого нравственно и художественно то, что революционно и политически выгодно. Не пройдя через рефлексию кантианской идеи о бескорыстности эстетического отношения, мысль Троцкого оказалась склонна к утилитаризму.

Сталин, Жданов и Троцкий в отношении к искусству - "близнецы-братья". Если же отвечать на вопрос: "Кто более матери-истории ценен?", то можно сказать: эстетика Сталина сыграла более разрушительно-формирующую роль и наложила реальную печать на художественный процесс и потому, что своей упрощенностью была привлекательна для массы, и потому, что воплощалась в жизнь через мощную государственную власть.

Эстетика Троцкого имеет некоторое преимущества перед сталинской: она опирается на более широкую культурную эрудицию, но не более того. В политике и в культурной политике Троцкий выступает как истинный сталинист, а Сталин - как истинный троцкист. Троцкий, например, безоговорочно одобряет революционный террор как историческую необходимость. Эта необходимость проявит себя крещендо и приведет к гибели и соратников, и противников Троцкого, и его самого, и многих не имевших к нему отношения людей. Сколько крестьян, рабочих, интеллигентов погибнет в этом огне! Наивно надеясь, что насилие не будет применяться в личных целях, Троцкий с фанатичной беспечностью, бездумной жестокостью и восторгом пишет: "Революция, применяющая страшный меч террора, сурово оберегает это свое государственное право: ей грозила бы неминуемая гибель, если бы средства террора стали пускаться в ход для личных целей. Уже в начале 18-го года революция расправилась с анархической разнузданностью и вела беспощадную и победоносную борьбу с разлагающими методами партизанщины".

Теоретически невнятная идея Сталина о существовании буржуазных и социалистических наций и вычеркивание из состава народа его "врагов" предвосхищаются мыслями Троцкого о нации. Он видит национальное за "прогрессивным", "передовым", "классово-революционным", а всему другому в этом отказывает: "Варвар Петр был национальнее всего бородатого и разузоренного прошлого, что противостояло ему. Декабристы национальнее официальной государственности Николая I с ее крепостным мужиком, казенной иконой и штатным тараканом. Большевизм национальнее монархической и иной эмиграции, Буденный национальнее Врангеля...".

Здесь взгляды Троцкого соприкасаются со взглядами Ленина, для которого существуют две культуры в каждой национальной культуре. Согласно Троцкому в динамике своей национальное совпадает с классовым и во все критические эпохи нация ломается на две части, и национально то, что поднимает народ на более высокую хозяйственную и культурную ступень. С этим невозможно согласиться, ведь в том и суть гражданской войны, что по обе стороны фронта стоит один и тот же народ.

Сходство многих постулатов Сталина и Троцкого свидетельствует, что их борьба была больше борьбой за личную власть, нежели борьбой за иной исторический и культурный путь развития. Нередко Троцкий думает совсем по-сталински: кто не с нами - тот против нас; главное в искусстве - политическая ориентация; писатели оцениваются в соответствии с критерием - за революцию или против. По-сталински звучит формулировочка Троцкого "переплавка человека". Какая же степень насилия огнем и ковкой в этом тезисе-образе!

Троцкий проявляет известную осторожность, формулируя принцип отношения партии к искусству. Некоторая осторожность даст себя знать вскоре и в известном постановлении партии по проблемам литературы (1925). Позже Сталин и Жданов отбросят эти полукорректные принципы воздействия на искусство. Однако не следует идеализировать идею Троцкого о культурной политике: в ней есть и похвальное желание учесть специфику искусства, и жесткость, "мнущая тебя, подтягивая вожжи". Он пишет:

Есть области, где партия руководит непосредственно и повелительно. Есть области, где она контролирует и содействует. Есть области, где она только содействует. Есть, наконец, области, где она только ориентируется. Область искусства не такая, где партия призвана командовать. Она может и должна ограждать, содействовать и лишь косвенно - руководить. Она может и должна оказывать условный кредит своего доверия разным художественным группировкам, искренно стремящимся ближе подойти к революции, чтобы помочь ее художественному оформлению. И уж во всяком случае партия не может стать и не станет на позицию литературного кружка, борющегося, отчасти просто конкурирующего с другими литературными кружками. Мысль Троцкого колеблется от известной терпимости к литературе до настойчивого подчеркивания необходимости повседневного партийного вмешательства в нее. Вместе с известным либерализмом он высказывает согласную с Лениным мысль о недопустимости самотека в литературном процессе. При этом Троцкий ужесточает требование вмешательства: "...В области искусства партия не может ни на один день придерживаться либерального принципа "laisser faire, laisser passer" (предоставьте вещам идти своим ходом)".

Ни на один день! Вот ведь как суров. И дорого будет стоить культуре эта суровость. Далее Троцкий пишет:

Дело ведь вовсе не так обстоит, что у партии есть по вопросам будущего искусства определенные и твердые решения... Никаких готовых решений по вопросу о формах стихосложения, об эволюции театра, об обновлении литературного языка, так же как - в другой плоскости - у нее нет и не может быть готовых решений о лучшем удобрении, наиболее правильной организации транспорта и совершеннейшей системе пулемета. Слава Богу, хотя бы "нет твердых решений"! Но они скоро появятся. Анализ его суждений на фоне последующих исторических событий убеждает в том, что вмешательство любой политической организации в художественный процесс идет во вред и политике, и литературе. Чтобы понять это, художественной культуре нужно было пережить годы сталинского террора, кампании по всяческой борьбе, доклады Жданова, опору Хрущева на "автоматчиков" в литературе, "бульдозерную" выставку и Манеж, годы брежневского застоя с психушками и изгнанием художников из страны.

Эстетика Троцкого жила в последующем литературном развитии. Так, состоявшаяся в конце 30-х гг. в журнале "Литературный критик" полемика "вопрекистов" и "благодаристов", споривших о взаимоотношении мировоззрения и творчества писателя, была полемикой вокруг вульгарно-социологических постулатов эстетики, заданных Троцким. С начала 30-х гг. Троцкого не читали, не упоминали, но в памяти, в подсознании, в устной традиции без идентификации с социально проклятым его именем жила как теоретический фольклор троцкистская эстетика. Категориальный аппарат критики, ее методология, теоретические идеи литературы, само литературоведческое осознание истории советской литературы и в его слабых, и в его ошибочных, и в некоторых положительных моментах опиралось на концепции Троцкого. Прижизненные критические оценки произведений писателей накладывают печать на суждения последующих поколений. Стереотипы современной оценки накладываются на позднейшие. Троцкий принял участие в формировании наших взглядов на советскую литературу. Вычеркнутый из жизни и из культуры своей родины, он жил в головах ее идеологических руководителей не только в виде проклятой личности, но и в виде осевших на самое дно их сознания и даже подсознания эстетических постулатов и установок. Троцкий - один из немногих критиков своего времени, охвативших всю основную литературу эпохи. Он определил многое в последующих литературоведческих концепциях и во взглядах читающей публики.

Критика, по мнению Троцкого, наводит мост взаимопонимания от души читателя к душе художника, и этот мост зиждется на вульгарных утилитарно-социологических опорах классовой принадлежности. Политический утилитаризм часто затмевает эстетическое сознание Троцкого. Он пишет: "Творчество Демьяна Бедного есть пролетарская и народная литература, т.е. литература, жизненно нужная пробужденному народу. Если это не "истинная" поэзия, то нечто большее ее". Социальная польза произведения важнее его художественных достоинств - эта мысль Троцкого войдет в культурный обиход и дорого будет стоить нашей культуре. Впрочем, трудно приписать первооткрытие этой мысли Троцкому. Этот социально-утилитарный взгляд на искусство в обстановке бесконечной борьбы десятки людей открывали для себя сами. Какой-нибудь Кочетов, ненавидящий Троцкого и не ведающий, что творит, утверждал в унисон ему: в искусстве важно не как, а что.

Свершая классовый анализ искусства, Троцкий находит антикрестьянские мотивы в творчестве А.Блока, Б. Пильняка, серапионов, имажинистов, футуристов (В. Хлебникова, А. Крученых, В. Каменского). Он полагает, что мужицкая основа нашей культуры, вернее, бескультурья - обнаруживает все свое пассивное могущество. По мнению Троцкого, русская революция - это крестьянин, ставший пролетарием и на крестьянина опирающийся. Наше искусство - это интеллигент, колеблющийся между крестьянином и пролетарием. Эти литературные представления нашли свое политическое воплощение в знаменитом сталинском определении интеллигенции как прослойки между классами.

В области литературоведческой методологии Троцкий колеблется между формализмом и вульгарным социологизмом и отдает предпочтение последнему; упрощенно понимая формализм, полагает, что он - малозначим, не осознавая, что художник мыслит стилем, формой и художественность - это и форма образной мысли, и ее эстетическое ОГЛАВЛЕНИЕ.

Характерна подборка цитат из формалистов, сделанная Троцким: "Искусство всегда было вольно от жизни, и на цвете его никогда не отражался цвет флага над крепостью города" (В. Шкловский); "Установка на выражение, на словесную массу - единственный существенный для поэзии момент"; "Поэзия есть оформление самоценного, "самовитого", как говорит Хлебников, слова" (Р. Якобсон). "Раз есть новая форма, следовательно, есть и новое ОГЛАВЛЕНИЕ. Форма, таким образом, обусловливает ОГЛАВЛЕНИЕ" (А. Крученых). Однако внимательно проштудировав формалистов, обнаружив их недостатки, Троцкий не увидел их сильные стороны и не понял, что художественность содержательна. Этого не поняла вся эстетика вульгарного социологизма. Впрочем, Троцкий осознавал масштабы формальной школы: "Единственной теорией, которая на советской почве за эти годы противопоставляла себя марксизму, является, пожалуй, формальная теория искусства". Идея Троцкого о конфронтации формализма и марксизма была усвоена литературным и политическим сознанием эпохи и позже при сталинском ужесточении культурной политики привела к разгрому этой школы. Отвергнуты были все рациональные и плодотворные моменты формальной методологии, из которой позже возникнет структурализм, который займет в 60-70-х гг. ведущие позиции в мировой критике.

Троцкий склонен к аргументам "не из вежливых" и к характеристикам жестким и грубым: формальная школа - "недоносок идеализма в применении к вопросам искусства"; на формалистах - печать скороспелого поповства. Для формалистов вначале было слово. А для Троцкого вначале было дело, и слово явилось за ним, как звуковая его тень.

Классовое в рассуждениях Троцкого превалирует над общечеловеческим. Между тем, последнее и определяет суть искусства, его эстетическое отношение к реальности. Этим художественное сознание и отличается от политики. Для Троцкого художественное сознание есть разновидность политического сознания или способ иллюстрации последнего. Это становится традицией, а затем и позицией Жданова и Сталина. Всем этим я вовсе не хочу сказать, что виновник всех бед нашей культуры только Троцкий. Ему просто удалось остро и определенно выразить тенденцию массового сознания партийной среды и придать этой тенденции энергию исторического движения. Что же касается персональной ответственности за эти противокультурные постулаты, то каждый из партийных современников Троцкого (в том числе и Ленин) внес свой вклад в вульгарно-социологический, утилитарно-политический подход к искусству.

Троцкий считал, что исторический смысл и нравственное величие пролетарской революции в том, что она закладывает основы внеклассовой, первой (а Шекспир, а Пушкин?! - Ю.Б.) подлинно человеческой культуры. Прогноз социального и художественного развития человечества Троцкий делает в духе своей теории перманентной революции. Он пророчит миру десятилетия борьбы, героями и жертвами которой будут люди не одного поколения. Соответственно революционным будет искусство этой эпохи.

Троцкому присущ исторический оптимизм, он уверен, что будущее лучше прошлого, так как оно вбирает в себя прошлое и поэтому "умнее и сильнее его". Россию он представляет как вершину, с которой берут начало истоки нового искусства.

Главную задачу пролетарской интеллигенции Троцкий видит в планомерном критическом усвоении отсталыми массами уже существующей старой культуры, чтобы проложить дорогу к новой. Задачи Пролеткульта Троцкий видит в борьбе за повышение культурного уровня рабочего класса и справедливо критикует Пролеткульт, совпадая в этом с Лениным, за стремление разрушать культуру прошлого и насаждать "искусственную и беспомощную новую классово-полноценную культуру". Впрочем, и Ленину, и Троцкому порой нечужды пролеткультовские нигилистические мотивы по отношению к культуре прошлого. У Ленина это явственно сказалось в его известном споре с А. Луначарским, когда вождь настаивал на закрытии Большого театра как осколка дворянско-буржуазной культуры. Троцкий же подчеркивал, что пролетарскому писателю нужно "овладеть Пушкиным" для того, чтобы "уже тем самым преодолеть его".

Характеризуя советское искусство начала 20-х годов, Троцкий говорит, что это еще не эпоха новой культуры, а "только преддверие к ней" или даже подготовка к подготовке будущего социалистического искусства. По его мнению, в литературном процессе эпохи можно насчитать несколько пластов: (1) внеоктябрьская литература и примыкающий к ней футуризм как ответвление старой литературы; (2) советская мужиковствующая литература; (3) пролетарское искусство, которое еще проходит через ученичество и ассимилирует для нового класса старые достижения; (4) социалистическое искусство.

Во внеоктябрьской литературе Троцкий диагностирует конфликт революции и интеллигенции, ее "невозвратный провал". Эта точка зрения на интеллигенцию глубоко укоренилась в партийной среде и обусловила многие беды и интеллигенции, и культуры, в конечном счете и партии.

Для Троцкого декаданс и символизм - плоды буржуазной индивидуализации личности, он же сторонник ее коллективного бытия, чреватого возможными хунвейбиновскими последствиями для культуры. "Литература и революция" - некогда огненное, а ныне подозрительное сочетание слов. Однако, не проверив это словосочетание нашим современным опытом, мы рискуем ничего не понять в своей социальной и культурной истории. Искусство и эстетика 20-х гг. не могли пройти мимо потрясений эпохи и пытались осмыслить их. Троцкий считал, что новое искусство может быть создано только тем, кто живет заодно со своей эпохой. Он создал политизированную и идеологизированную эстетику и (критика - движущаяся эстетика!) воплотил ее в критическую деятельность. Он характеризует писателей и произведения в духе вульгарного социологизма. Так, по поводу Василия Розанова Троцкий развязно пишет, что тот "был заведомой дрянью, трусом, приживальщиком, подлипалой. И это составляло суть его. Даровитость его была в пределах выражения этой сути". Троцкий бывает груб. Позже у Жданова крайняя лексика станет главным аргументом и инструментом критики. Отдав дань этой проработочной форме критики и заложив ее традицию, Троцкий переходит к вразумительным аргументам, которые трудно принять, но которые бросают на предмет анализа свой свет: Он отмечает, что когда критики говорят о Розанове, они подчеркивают его откровения в области пола. Австрийская психоаналитическая школа (3. Фрейд, К. Юнг, А. Адлер) глубже поняла роль пола в формирование и личного характера, и общественного сознания. Троцкий считает, что даже парадоксальные преувеличения Фрейда значительнее и плодотворнее догадок Розанова.

Троцкий критикует Розанова за то, что он во время дела Бейли-са1 безосновательно доказывал употребление евреями в культовых обрядах христианской крови, а незадолго до смерти писал о евреях как о "первой нации в мире". Такая характеристика, по мнению Троцкого, "немногим лучше бейлисиады, хоть и с другой стороны". Критические пассажи Троцкого не смогут препятствовать вхождению Розанова в круг читательских интересов широкой публики.

Существенны высказывания Троцкого и о других фигурах русской литературы XX в. - И. Бунине, Дм. Мережковском, З. Гиппиус, Б. Зайцеве, Е. Замятине. Однако нужна большая терпимость, чтобы спокойно читать такие характеристики: "Белый - покойник, и ни в каком духе он не воскреснет".

Троцкий явился едва ли не первым историком советской литературы. Он считает, что после семнадцатого года развивается переходное искусство, связанное с революцией, но не являющееся искусством революции. По его мнению, Б. Пильняк, Вс. Иванов, Н. Тихонов, "серапионовы братья", С.Есенин и имажинисты, Н. Клюев были бы невозможны без революции.

О литературе Троцкий мыслит не в эстетических, а в политических категориях и вносит в литературную критику на многие годы утвердившиеся в ней внеэстетические термины. Определяя термин "попутчик", он считает, что общая черта всех попутчиков - их чуждость коммунистическим целям. Попутчик через голову рабочего глядит с надеждой на мужика. "Относительно попутчика, - пишет Троцкий, - всегда возникает вопрос: до какой станции?". Жизнь ответила на этот вопрос трагедией. Группа писателей, именовавшаяся попутчиками, ехала не дальше станции "37-й год". Н. Клюев и Б. Пильняк погибли в лагерях. Н. Тихонов написал исторически ложную поэму "Киров с нами", Вс. Иванов - недостойную его пера повесть о Пархоменко и многие годы безмолвствовал. Распались как группы и перестали существовать как литературное направление "Серапионовы братья", и имажинисты. Глава акмеизма Н. Гумилев был расстрелян еще до выхода книги Троцкого.

Отвергая с точки зрения революционного утилитаризма "ныне ненужное" искусство Художественного театра, Троцкий говорит, что там актеры не знают, куда девать свою высокую технику и себя самих. То, что совершается вокруг, им чуждо. Подумать только, возмущается Троцкий: люди до сих пор живут в настроениях чеховского театра. "Три сестры" и "Дядя Ваня" в 1922 году! Благородная, вымирающая каста ювелирного театра...

Троцкий рассуждает революционно-утилитарно и о живописи: мол большие художники пишут советские портреты. Опыт, техника - все налицо, только портреты непохожи, потому, что у художника нет внутреннего интереса к тому, кого он пишет, нет духовного сродства и "изображает" он русского или немецкого большевика, как писал в академии брюкву.

Троцкий считает, что присоединившиеся пойдут навозом под новую культуру, а это вовсе не так мало. За этими рассуждениями Троцкого стоит антигуманная идея: современное поколение живет для того, чтобы унавозить почву для счастливой жизни будущих поколений. Сегодня мы хорошо знаем, насколько оказалась социально безответственна эта идея, загубившая жизнь не одному поколению советских людей и мало что давшая будущим поколениям.

Троцкий не создал целостной научной эстетической системы. Он создал политически прикладную эстетику, служившую целям воздействия партии на искусство. Эта эстетика созвучна ленинскому учению о партийности искусства. Тип нормативной эстетики, предложенный Лениным и Троцким, послужил образчиком для ждановско-сталинской эстетики, служившей для художественной интеллигенции ошейником с шипами.