Эразм Роттердамский: глава "ученой республики"
Год рождения Эразма точно не установлен: то ли 1466, то ли 1469. Место его рождения помнит каждый: голландский город Роттердам он прославил своим именем. Эразм Роттердамский (1469?–1536) был незаконнорожденным сыном приходского священника и служанки. Это создавало ему трудности в жизни, но главная трудность состояла в недостатке средств, из-за которого он оставил школу и принял постриг в монастыре доминиканцев в Стейне. За стенами монастыря он пережил смутное время, последовавшее за крушением Бургундского герцогства, а в 1494 г. был приглашен сопровождать епископа Камбрейского в Италию. Успехи Эразма в изучении богословия, в знании античных языков, а также его латинские стихи обратили на него внимание. Но тогда поездка в Италию нс состоялась, а годы серьезной учебы, полные занятий и лишений, прошли в Париже (1495–1499). С Парижа начался путь Эразма к известности, признанию его в будущем всей Европой, по крайней мере к северу от Альп, главой "государства ученых". Сам же он называл себя "путником повсюду":
"Действительно, жизнь Эразма приблизительно равно связана с разными странами. Его родина Нидерланды; как гуманист он формируется более всего в Париже; в Англии зарождается его этико-теологическая система “Philosophia Christi”; но самые плодотворные годы его жизни прошли в двух немецких городах – Базеле и Фрейбурге. Большинство современников связывают его с Германией"[1].
Пожалуй, Париж лучше, чем какой-либо другой город, подходил для формирования личности Эразма. Здесь было ближе к Италии, чем у пего па родине, по итальянский гуманизм, хотя и хорошо известный, не принимался и не мог быть принят безусловно в центре средневековой схоластики. Узнав схоластику, что называется, из первоисточника, Эразм навсегда ее возненавидел и сделал предметом своих сатирических насмешек, а сам еще более укрепился в традиции нравственного благочестия, в которой был воспитан в Голландии. На основе гуманизма, очищенного от языческого привкуса, и веры, свободной от формального схематизма и аскетичности, сложилась позиция Эразма, получившая название христианского гуманизма. Чтобы эта позиция стала реальностью, увлечение античной поэзией и философией стоицизма, пережитое Эразмом еще в Голландии, должно было существовать не параллельно его христианской вере, а сплавиться с ней, придав ей отчетливо нравственный, более личный и свободный оттенок.
В Париже Эразм начал преподавать, создав или начав целый ряд важнейших своих работ, связанных с этим родом деятельности. Среди них несколько латинских трактатов, в том числе "О способе обучения" и "О писании писем". Как писать письма, Эразм знал не понаслышке, оставив их более 2 тыс. В 1500 г. впервые увидит свет его собрание латинских цитат, крылатых фраз – "Адагии", ставшее для многих поколений источником классической мудрости. Только при жизни Эразма вышло 60 изданий книги, а количество мудрых мыслей выросло с 800 до 3260.
Тогда же в Париже начала складываться еще одна первоначально учебная книга – "Формулы обыденных разговоров", из которой вырастут "Разговоры запросто", может быть, самая популярная и широко издаваемая в Европе книга на протяжении целого столетия. Она представляет собой сборник латинских диалогов, согласно своему названию – непринужденных, касающихся бытовых тем, именно таких, какие были полезны школяру, изучающему не тяжеловесную средневековую латынь, но овладевающему ею по-гуманистически, как живым языком. У Эразма был подлинно писательский дар: опираясь на огромный культурный опыт (диалоги Платона, диалогизм гуманистической прозы), создать нечто совершенно современное, обращенное на пользу и доступное.
В окончательном своем виде (изд. 1519 г.) общее число диалогов вырастет до 57. Это бытовые, жизненные ситуации, а иногда, напротив, экстремальные, поворотные. Они представлены человеком не морализирующим, но остро видящим нравственный смысл происходящего: "Супружество", "Хозяйские распоряжения", "Заезжие дворы" (нет хуже, чем в Германии), "Поклонник и девица" (предложение брака), "Юноша и распутница" (начало новой нравственной жизни после посещения Софронием Рима),
"Кораблекрушение" (где лучше можно испытать силу характера и прочность веры?).
Среди трудов Эразма, начало которым было положено в Париже, сатирический трактат против схоластики – "Антиварвары" и манифест его собственного христианского гуманизма "Руководство христианского воина" (по первому греческому слову названия – "Энхиридион"), изданный в 1502 г. К этому времени философская позиция Эразма окончательно сформировалась, усиленная традицией неоплатонизма, дух которой он еще раз воспринял в кружке оксфордских гуманистов.
С Англией Эразм связан прочно со времени своего первого визита туда в 1499 г. Тогда началась и его дружба с Томасом Мором, оборвавшаяся со смертью последнего. В 1509 г. по дороге в Англию была написана "Похвала Глупости", предварявшаяся посвящением Томасу Мору и засвидетельствовавшая, что Северное Возрождение, явленное Эразмом, – это не только обновленная вера, но и глубокая память о народном предании и его образах, пусть облеченных теперь в блестящую латинскую риторику.
Латынь Эразма поражала прежде всего своей непринужденной свободой. Он не раз высказывался против погони за красотами языка, с юности Цицерону предпочитал Сенеку – не только за его проповедь стоицизма, но и за его стиль, хранящий непосредственность речи, чуждый украшательству. В современной итальянской словесности Эразм нс принимал ее избыточной утонченности и язычества, о чем подробно высказался в позднем трактате "Цицеронианец" (1528).
Из итальянцев Эразму ближе всего был Лоренцо Валла, разоблачитель Константинова дара (что восхищало в нем и Лютера), критический комментатор библейских текстов и тем самым непосредственный предшественник как Эразма, так и реформаторов. В 1517 г. Эразм издает греческий текст Нового Завета с подробным историческим комментарием, а в 1519 г. сопровождает его новым латинским переводом. Исправление и новое осознание Священного Писания знаменательно совпали с началом Реформации, с выступлением Лютера. Это не прошло незамеченным. Одновременно Эразму припомнили его нападки на распущенность церковников, схоластов. Однако в самом Риме от Эразма ждали выступления против ереси, чтобы он своим нравственным авторитетом обрушился на вероотступников и разрушителей христианского единства.
Это единство действительно было дорого Эразму. Он выступал не против Рима как центра католического мира, но лишь против пороков папской курии, темноты клира, распущенности монастырской братии. Он был сторонником нового крестового похода против турок, чтобы освободить Константинополь, вернуть святыни.
Готовый поддержать идею священной войны, Эразм в традиции гуманизма являлся убежденным сторонником мира, когда речь заходила о Европе. Об этом он писал многократно, в том числе в "Наставлениях христианского государя" (1515) и в "Жалобе мира" (1516). Так что менее всего Эразм был готов одобрить и принять неизбежные политические последствия действий, направленных Лютером на разрыв западного христианства. Вероятно, надеясь па это, от него в Риме и ожидали выступления, суля сделать епископом.
В первые месяцы после начала реформаторской деятельности Лютера зазвучали голоса, обвиняющие Эразма как предтечу ересиарха. В нем и ему подобных гуманистах видели тех, кто подготовил почву для Лютера своим осуждением развращенности церкви, своим желанием применить методы комментирования и филологической критики к тексту Священного Писания. Однако в Риме ему оставляют возможность оправдаться и даже сулят кардинальскую шапку. Но Эразм отмалчивался. Реформаторы же, включая Лютера, говорили о нем с неизменным почтением, как бы подтверждая обвинение в том, что он был их предтечей, и давая понять, что не заденут его и впредь, если он сохранит молчание.
Когда же в 1524 г. Эразм наконец берет слово в полемике с Лютером, то говорит не совсем то, или, вернее, не совсем по тому поводу, что от него ожидали: он останавливается на разногласиях в связи с пониманием свободы. От Эразма хотели услышать высказывание по вопросам догматическим, чтобы он обличил ересь с точки зрения церковного права, а он высказался по вопросам нравственности, опубликовав в 1524 г. в Базеле "Диатрибу, или Рассуждение о свободе воли". Это диалог – по форме и по сути гуманистической мысли. Тону свойственна мягкость, позиции - готовность выслушать несогласного. Стиль – первый аргумент Эразма в споре с реформаторами, чей фанатизм для него совершенно неприемлем, ибо являет собой образ мыслей "людей, так преданных и слепо пристрастных к одному мнению, что они не в состоянии перенести ничего от него отличающегося"[2].
Лютер примет этот стилистический вызов и будет раздражен самим тоном, интонацией, которая в своей скептической уклончивости покажется ему как человеку, привыкшему пророчествовать и анафематствовать, знаком неискренности. К тому же Эразм верно рассчитал удар, обнаружив всю глубину расхождения новой веры и собственного христианского гуманизма. Реформаторы отрицают то, что человек свободен сделать нравственный выбор и даже спасти себя, ибо спасение дается не делами, а верой в полноту божественной благодати и божественного предопределения. Именно по этой линии пойдет разработка протестантской этики от Лютера к Кальвину. Эразм знает их аргументы и отвечает на них, основываясь на тех же текстах Священного Писания, но трактуя их совершенно иначе:
"И это говорит Бог у того же пророка [Исайи] в главе двадцать первой: “Если вы спрашиваете – спрашивайте; обратитесь и приходите”.
К кому относится убеждение в том, чтобы обратились и приходили?
К тем, у кого нет никакой возможности решить? Разве это не было бы похоже на то, как если бы кто-нибудь сказал прикованному, которого он не хочет освободить: “Отправляйся отсюда! Иди и следуй за мной!”"[3]
Основной текст полемики представляет собой истолкование Священного Писания с обращениями к противнику – ироническими у Эразма и оскорбительно-грубыми у Лютера. Этот спор в основе своей богословский: ведь именно богословом называл себя Эразм и таким видел свое земное призвание. Однако он не мог не учитывать широких человеческих последствий своей полемики, ради них, в общем-то, и предпринятой:
"Представим себе... что в некотором смысле правда то, о чем учил Уиклиф и что утверждает Лютер: все, что нами делается, происходит не но свободной воле, а по чистой необходимости. Что может быть бесполезнее широкого обнародования этого суждения? <.„> Особенно при такой человеческой тупости, беспечности, порочности и неудержимой, неисправимой склонности ко всякого рода нечестию! Какой слабый человек выдержит постоянную и очень трудную борьбу со своей плотью? Какой дурной человек будет стараться исправить свою жизнь?"[4]
Как видим, Эразм не идеализирует человека, но и, не идеализируя, полагает разумным довериться тому лучшему, что есть в человеке, – живущей в нем расположенности к достоинству:
"Более сурово, однако, мнение тех, которые уверяют, что свободная воля не способна ни к чему, кроме греха... <...> Мне кажется, что эти люди, убегая от веры в человеческие заслуги и дела, как говорится, своей лачуги не замечают"[5].
Эразм здесь перефразирует латинскую пословицу: "Беги, но все ж не мимо дома", – с тем чтобы напомнить о необходимости ценить то малое, что человеку дано и у него есть.
Ответ Лютера "О рабстве воли" появится только в начале 1526 г., почему он и открывается оправданием: не хотел отвечать. К тому же его отчасти уже опередил бывший сподвижник Эразма, перешедший в лагерь реформаторов, – Филипп Меланхтон. С высокой оценки его ответной книги и начинает Лютер:
"В сравнении с ней твоя книжечка показалась мне столь ничтожной и малоценной, что я очень пожалел тебя за то, как ты испакостил всей этой грязью свою прекрасную и искусную речь..."[6]
Этой отповедью Эразму дается понять, что его достоинство – искусство оратора, а богослов он – никудышный. Да и учеба у латинян не проходит бесследно для чистоты веры:
"...Ты ничего не добиваешься, а только выказываешь, что вскормил в своем сердце Лукиана (действительно любимый писатель Эразма, образец его сатирической прозы. – И. Ш.) или еще какую-нибудь свинью из Эпикурова стада, которая и сама нисколько не верит в то, что есть Бог, и втайне потешается надо всеми, кто верит в него и исповедует его"[7].
Стилистический аргумент Лютера – поношение оппонента, чье сочинение в лучшем случае именуется "книжечкой", а он сам в грубых выражениях уличается в крайнем легкомыслии и в безверии. Эразм отзовется ироничнее, жестче, но, разумеется, не повторяя тона противника, – в "Гипераспистесе" (1527; название построено на каламбуре: "аспистес" – вооруженный щитом, а "аспис" – змей). В полемику будут включаться многие, ее поток станет расти, но суть разногласий ясна.
Столкнулись два проявления нового века: его идеально-утопический лик и его пророческий, грозный до фанатизма лик тех, кто ужаснулся падению веры и счел необходимым тверже закрепить человека Богу, лишить его свободы воли, хотя сохранив свободу рукам и разуму для земного делания. Одни продолжали верить в то, что человек достоин, несмотря на все свои недостатки, которые он исправит сам, в своей свободной деятельности. Другие усомнились в том, что свободный человек изберет путь истинной веры и нравственности; они предпочли предписать ему самоограничение, суровую деловитость и упование на Божеское провидение.
Эразм сохранил веру в свободную личность и старался следовать этому идеалу в собственной жизни, избрав девизом латинскую фразу: Cedo nulli ("Не уступаю никому"). Однако верить было все труднее, ибо в одном случае свобода оборачивалась деспотизмом, в другом – распущенностью, а в третьем – свободно принятое нравственное решение стоило жизни, как его другу Томасу Мору, чья казнь была страшным потрясением для Эразма, от которого он так и не оправился.
Творческое наследие Эразма огромно: трактаты, памфлеты, переводы, комментарии, письма. Однако среди этих многих томов едва ли один том составят сочинения, которые сегодня мы сочтем литературными. Сборник латинских стихотворений, несколько текстов, написанных и составленных в учебных целях, несколько текстов, написанных для собственного развлечения и удовольствия друзей. Среди них и "Похвала Глупости" (1509). Она открывается "Предисловием автора":
"В недавние дни, возвращаясь из Италии в Англию и не желая, чтобы время, проводимое в седле, расточалось в пустых разговорах, чуждый музам и литературе, я либо размышлял о совместных ученых занятиях, либо наслаждался мысленно, вспоминая о покинутых друзьях, столь же ученых, сколько любезных моему сердцу. Между ними и ты, милый Мор, являлся мне в числе первых... <...> И вот я решил заняться каким- нибудь делом, а поскольку обстоятельства не благоприятствовали предметам важным, то я задумал сложить похвальное слово Глупости. “Что за Паллада внушила тебе эту мысль?” – спросишь ты. – Прежде всего навело меня на эт)' мысль родовое имя Мора, столь же близкое к слову “мория” (феч. “глупость”. – И. Ш.), сколь сам ты далек от ее существа, ибо по общему приговору ты от нее всех дальше"[8].
Из этого родилась "ораторская безделка", право которой на существование Эразм оправдывает тем, что "всегда дозволено было безнаказанно насмехаться над повседневной человеческой жизнью, лишь бы эта вольность не переходила в неистовство", лишь бы не ополчаться "против отдельных лиц, а только против пороков..."[9]
Эразм и не называет отдельных лиц, но поражает своей сатирой весь мир: все звания, профессии, все, чем проявляет себя человек, ибо нет проявления, которому в том или ином виде не сопутствовала бы Глупость. Она всеобща, всемирна, универсальна. Она – образ человечества, театральный его образ, "поскольку и вся жизнь человеческая есть не иное что, как некая комедия, в которой люди, нацепив личины, играют каждый свою роль..."[10] Лучше быть глупым, чем провести жизнь мрачно философствуя, тщетно умничая, наподобие схоластов-философов. Впрочем, перебивает себя вопросом Глупость: "Почему бы, в самом деле, и не назвать их моими?" (гл. XIV). Едва ли не тот вернее всего попадет в ее объятия, кто всеми силами пытается избежать их, боясь жить, боясь быть человеком.
Пол слово "глупость" подпадают самые различные вещи – в этом смысл игры, затеянной Эразмом. Вместе со своей "героиней" он поставил задачу доказать универсальность ее бытия в человеческом мире и делает это, невзирая па логические сдвиги, ибо что взять с Глупости? Здесь продолжена сатирическая традиция народной немецкой литературы о глупцах и здесь же совершенно очевидна и намеренна связь с традицией народной смеховой культуры, главный герой которой – шут, ибо Глупости в одном из своих обликов, к примеру безумия, "дарована привилегия говорить правду, никого не оскорбляя" (гл. LXIII). Правда и говорится, всем и обо всех, невзирая на сословия: Глупости исправно служат и бедняк, и вельможа, и кардинал, и даже папа римский. Одни оказываются подданными Глупости за избыток серьезности, за ложную претензию на то, чтобы слыть мудрыми, другие – за потерю разума. А что такое блаженство любви, как не безумие?
Глупость предстает необычайно многоликой, и выражение ее лица зависит от того, на что направлен в данный момент ее взор, что отражается в нем. Вот она – дочь Плутоса, бога богатства, вместе с которым и образует мерзкий источник всех человеческих пороков. Она противоположна нравственности и добродетели, не говоря уже о свете подлинной мудрости и веры, хотя гораздо чаще подлинных добродетелей мы встречаемся с их масками. Даже в церкви вместо истинного благочестия мы попадаем в толпу, которая не видит "в богослужении ничего, кроме обязанности становиться поближе к алтарю, прислушиваться к гудению голосов и глазеть на обряды" (гл. LXVI). В этом соседстве госпожа Глупость начинает выглядеть даже выигрышно благодаря своей искренности, готовности выставить в неприглядном свете своих собственных неразумных подданных. Точно так же, как она выигрывает рядом с напыщенной и злобной псевдоученостью или лжемудростью схоластики.
Глупость у Эразма, которая от первого лица выбалтывает в длинном монологе свои тайны, – фигура карнавальная. Более того, сознающая свою карнавальность, радующаяся ей и почитающая своей заслугой то, что сам се выход встречен улыбками, смехом. Вообще нужно сказать, что Глупость, исповедующаяся в глупости, оценивающая себя, перестает быть глупостью, ибо оказывается способной взглянуть на себя со стороны, оценить, понять, быть проницательной. Так что и смех, ей сопутствующий, если воспользоваться термином Μ. М. Бахтина, амбивалентен, т.е. многозначен, разнонаправлен: частично на Глупость, которая перед нами держит речь, но в гораздо большей мере – на ее героев, спутников, служителей, которым несть числа. Они могут быть встречены повсюду, ибо Глупость, по сути, доказывает, что она – вечный спутник жизни человеческой, ее второе лицо, а быть может, и первое, которое предпочитают часто скрывать, но разве его скроешь? Да и не надо скрывать, ибо, как доказывает ораторствующая Глупость, этим вы откажете себе в радости жизни.
Круг понятий
Христианский гуманизм:
благочестие свобода воли
гуманистическая традиция стоицизм
Карнавальность:
смеховая культура шутовство
амбивалентность сатира